АКТ ВТОРОЙ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Ганьская долина у нагорья Планки; ни ложбин, ни складок, — глубокий, цельный амфитеатр; сбоку вьется дорога; на горизонте четкие зубцы серых гор. Между первым и вторым актом прошел час.
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Эммануил один.
Эммануил
Ручей изломанным коленом
Светло бежит на дне долины;
Так молния в траву живая,
Но охлажденная ушла.
И обруч горизонта стянутый
Так неожиданно расширился,
Как будто винный пар гостиницы
В плеча поднялся мощных гор.
О Гань, твоей струи журчанье
Меня могло глушить и нежить;
Вот ты ушел и закатился,
Как мысль в раскрытые зрачки.
То сверчком забивается в ухо, то раздувает мехами
Воспоминанье о песне старинной в голове тяжелой от шума.
Но, кажется, чиркнул башмак о песок —
Я не один карабкаюсь на эту кручь:
Я ли, взбираясь, замедлил шаг,
Или тот — другой, за мной, скороход?
(Снова глядит в глубь амфитеатра.)
Эта кровля, сползающая в Гань,
Еле приметная кровля,
Чуть приподнятая, как ноготок.
(В глазах его полуулыбка.)
Кухня — четыре шага,
Две балки в глубоком квадрате окна
На двух перекладинах, крепко сбитых и старых.
Крест-накрест в окошке распятый свет,
И крестовидная тень на столе.
Я поджигаю валежника ворох,
Огромный очаг зияет,
Как вход в потусторонний мир.
Или на почве отлогой
Подобравшийся в гору дом пастуха;
Нежно выструганные тонкие планки,
Четвероногий сундук. Солома.
Расстеленные одеяла
И милый пар твоих уст.
Эта горячая струя в ночи
И спящая бок-о-бок с тобой собака.
(Оборачивается и смотрит.)
Бредущий в гору человек — куда он?
Земляк? Нет — преподобие, кюре.
Из-под сутаны выпирает брюхо.
(Отводит взгляд. Смыкает глаза.)
Я рукавом задел отвес, и потянуло затхлой прелью —
Сквозняк, пробившийся из черной глубины,
Из тех, что хлопают дверями чадных келий...
О нет, я не хочу! С меня довольно!
СЦЕНА ВТОРАЯ
Эммануил и Настоятель монастыря.
(Останавливается, снимает шляпу, вытирает лоб.)
Здравствуйте, друг мой.
Вы отдыхаете?
Пятнышки снега в колдобинах и рытвинах
Не мешают солнцу чересчур усердствовать.
(Садится. Молчанье.)
По всему заметно, вы — местный житель
И лучше меня знаете путь.
Я не охотник до горных обителей.
(Молчанье.)
Сколько ходу отсюда до Кромдейра будет?
Эммануил
Как, вы, значит, идете в Кромдейр?
Настоятель
Туда, мой сын, как и вы, надеюсь.
Быть может, вы даже тамошний житель?
Эммануил
Ровно час ходьбы хорошим шагом,
А если с прохладцой и с расстановкой,
Настоятель
Полтора часа по свирепому зною —
Екнуло сердце, подкосились ноги.
Эммануил
Ничего, наверху вас ветерком обдует.
Настоятель
Ветерком? Знаменитым вашим ветром?
Ну, спасибо, не знаю, что еще хуже:
После испарины сквозняк в горах,
А потом — доктора, припарки, грелки.
(Через секунду.)
Но величье церкви поможет мне
Отважно пройти голгофский путь.
(Смотрит на Эммануила, который не двигается.)
Если вы из Кромдейра, друг,
Вам нетрудно будет смекнуть,
Кто я таков и зачем иду.
(Эммануил не шевелится.)
Трудное дело, как ржавый гвоздь!
О, тут нечего кутаться тайной, —
Шила в мешке не утаишь!
Вы уже догадались, сын мой:
Моя сутана говорит за себя.
Эммануил
По церковному делу? Вы? К нам?
Настоятель
Этот мальчик свалился с туч.
Собирают сенат свой кромдейрские старцы.
Сегодня, в день седьмой от рождения луны,
Я должен там быть, согласно обещанью,
Чтоб нелепую распрю убить.
Монсиньор вручил мне ключи убежденья:
Я надеюсь посеять разумный совет.
(Воодушевленно.)
Дивлюсь, откуда только взялся
Их еретический уклон, —
Они себе забили в темя
Своею церковью обзавестись.
— скребут и роют землю,
И кучи щебня и седые валуны!
Величиной с быка обтесывают камни
И трудятся, как некогда языки
Над вавилонской башнею своей.
Что на уме у монсиньора?
Что говорят у нас?
Ба, смех и горе нам!
Мы не хотим их самодельной церкви,
Они ж решаются спиною к мессе стать,
Из списка дней вычеркивают воскресенье,
Как патагонцы-дикари. Все или ничего! —
заладили одно: В Кромдейре или хоть нигде!
Не сгибается у них, как видно, шея!
Легче им оскотиниться, чем уступить.
А кирпичу извели! А щебню!
(Обрывает. Продолжает более спокойно.)
О, бунтовать они не новички,
Ибо достойный мой предшественник
Ел тот же горький хлеб неразумья.
От видений матери Агаты.
Людская память коротка.
Надеюсь, старая карга
Калачиком свернулась в лоне Вельзевула.
Эммануил
Но еще недавно в Пюи, в семинарий,
Снарядили они первенца из старинной семьи,
Он вернется и откроет церковь.
Настоятель
(пожимая плечами)
Между нами, он в монастыре не уживется —
Вылетит в трубу его латынь. И потом какие гордецы —
Выбирать священника на свой вкус.
Иерархам навязывать земляка!
Разве можно, как дерюгу,
Церковную ризу в клочья рвать?
Эммануил
(кротко)
Эту речь вы приготовили
Настоятель
Поймите: я спасаю души из капкана —
Бог даст мне ударный и сильный глагол.
Если дьявол-хитроумец не изловчится,
Он потеряет и последнюю дичь.
О, если б елей послушанья и смиренья
Пролился на гордую волю Кромдейра!
(Снова воодушевленно, но растроганно.)
Не жалейте пары башмаков
На пять верст за мессой в воскресенье!
Не ленитесь дать вторую жизнь
Новорожденным младенцам
Из купели чистой Иордана!
Монсиньор — безоружная крепость
Для кротких помыслов своих овец.
Не возьмешь его силой: нелепость
Огорчать его доброе сердце.
Эммануил
Мой совет: идти вам не нужно,
Настоятель.
Что вы сказали, мой мальчик?
Я не расслышал.
Эммануил
Я немножко терся в Кромдейре:
Знаю, как стучат клюки старейшин.
Возвращайтесь, ваше преподобье.
Настоятель
Почему же?
Эммануил
Что им церковь? Гранитная рубашка.
Месса без Кромдейра для них не месса —
С прошлого лета молочная крынка.
Настоятель
Святая дева! Небесная роза!
Какая странная мысль!
Как будто разный
Бог и разная бывает месса.
Эммануил
— разбираясь в Боге,
Они находят разные оттенки.
Настоятель
Но ведь это черное безумье.
Страшное пустое бормотанье!
Эммануил
Нужен долгий срок для пониманья:
Я понемножку к нему привыкаю.
Настоятель
И по-вашему, они христиане?
Эммануил
Я так думал еще недавно,
Но теперь, подумав еще раз,
Я, пожалуй, скажу иное.
(Настоятель отступает на шаг и молча смотрит на Эммануила.)
Настоятель
Кто вы такой?
Эммануил
Я? Кто такой я?
Настоятель
Эммануил, сын Элье,
И возвращаетесь из семинария.
(Они умолкают и наблюдают друг за другом.)
Эммануил
Значит, мы — попутчики, прекрасно!
Настоятель
Значит, в замшелые уши старейшин
С вами вместе мы будем кричать?
Эммануил
Что ж, иногда они принимают
Совет молодого петушка.
Настоятель
Если так... Сегодня день неподходящий —
Мне придется дело отложить.
Эммануил
Рассказать ли мне там о встрече?
Настоятель
Скажите, что я хотел прийти,
Но...
Что было немного жарко
Для такого трудного пути.
КАРТИНА ВТОРАЯ
Площадь совета в центре Кромдейра-старого. Сплошной пояс домов из базальтовых глыб, скрепленных темно-красным цементом. Все кажется плотно пригнанным, неколебимым, непроницаемым. Лишь внимательный глаз различает кой-где отверстие: то ли вход в жилище, то ли проход в уличку. Мостовую образует сама скала, зернистая и блестящая. На равных промежутках — каменные скамьи, точно пограничные вехи. На них сидят старейшины, числом тринадцать.
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Совет старейшин. Дидье, Яков-каменщик, Жеро, Элье, Фульгентий, Готьен и еще шестеро. Дидье — справа, Яков — слева, в глубине — Ансельм, Элье — справа от Ансельма.
Дидье
Сперва нам Яков все доложит, как следует.
Яков-каменщик
Церковь готова. Вы сами видели,
До совершенства довел я кровлю;
Я вымостил большой корабль и хоры.
Остается добыть у стекольщика несколько футов
Для трех круглых окошек, где еще гуляет ветер.
Но с этим не спешно, и время терпит.
Сентябрьские деньги, что Дидье мне сдал на руки,
Я расходовал исподволь, до конца зимы.
Сорок франков задатку ушло на ореховые кафедры.
Да еще Жану Мулену мы должны десять рабочих дней.
Дидье
Теперь отвечу я: спасибо вам, каменщик Яков,
Она стоит, пусть монсиньор епископ злится,
А с ним наш добрый приятель-кюре из Сен-Фрона.
То-то ему не спится восемь лет и четыре месяца,
То-то недоволен аббат, наш добрый друг,
Обещавший проведать нас сегодня.
Вы исполнили точно, мастер Яков,
То, что мы приказали, что замыслил Ансельм, —
Ему же первое место средь нас.
И для постройки вы брали камни,
Выкорчевывая их, разборчиво —
В пределах двух тысяч шагов
В окружности от сердца Кромдейра.
Вы брали сосны в лесах неделимых от века,
Где ни один корень, ни одна шишка
Никому ничего не могут быть должны.
Мы владеем этими деревами
Не по какой-нибудь хитрой купчей,
Не колдовством нотариальных перьев,
А потому владеем, что деды
На земле девственных угодий,
Где Кромдейр — единственный держатель.
Вы могучий матерьял связали,
Мастер Яков, старинным цементом,
Чей состав у вас в семье известен:
После ста прорезываний лунных
Он прочней, чем после десяти,
После тысячи — несокрушим.
Жеро
Предлагаю старейшинам созвать праздничный сход —
Почтить весельем конец работ.
Фульгентий
И я тоже.
Дидье
Одобряю.
Ансельм
(слабым голосом)
Что ж вы предлагаете, Жеро?
Жеро
Если будет солнце, то хоть здесь поставить праздничный стол,
А не то в самой церкви, как в праздник Грачей.
Дидье
Ансельм, вы у нас почетный старик,
Но сейчас нужно подумать, как порадуется Кромдейр.
Ансельм
(понемногу воодушевляясь)
Друзья, пирушка, как в праздник Грачей,
Вряд ли сможет насытить весельем Кромдейр.
Скажите, как бы отпраздновали люди старинных лет
Таких трудов огромных величавый конец?
С самых глубоких, незапамятных времен,
С тех пор как на этом месте Кромдейр увидел свет, —
Ибо здесь, где мы стоим, он продырявил гранит, —
Это самый большой, самый торжественный миг.
Жеро, чего вы хотите? Пирушку, как все?
Жареный ягненочек, румяный барашек в соку...
Тысяча лун родится и приблизится срок:
Не забудьте, мы празднуем сразу и заодно
И труд свежеоконченный и начало грядущих дел.
Я требую крутого пира,
Столов, ломающихся от снеди,
Неистовства жажды,
—
Чтоб на испарину не меньше двух дней!
Не ради голода, не ради жажды,
Жеро, — а ради насыщенья,
И совсем не ради насыщенья,
А ради веселья Кромдейра!
Дидье
К вашему совету, Ансельм,
Мы охотно склоняем слух
И подумаем, как устроить пир.
(Запинается.)
Но меня смущает другой вопрос:
Церковь кончили тесать,
Но священник еще не достроен.
Готьен
Что нового с сынком Эммануилом?
Дидье
Чудится мне, он скоро вернется.
Мы получили нехорошее письмо:
Молодой человек с порядочным норовом
И будто бы всем против шерсти идет
И во что вгрызается, зубов не разожмет.
С какой-то девчонкой из соседних деревень.
Элье
Всего, что случилось, могли мы ждать заранее,
У меня на ладони мой сынок Эммануил:
Будь он служка церковный в кружевной пелеринке,
Осторожный крысенок с душой слизняка,
И тогда б себе нажил он врагов не меньше!
Ах, не нужно им, поверьте мне —
Ни священника, ни нашей церкви!
Эти попы долинного народа
Над ней смеются всем в глаза.
Еще намедни этот козел из Лоссоны
Чердаком для соломы ее обругал.
Готьен
Вот ужо подойдет господин настоятель,
Мы тогда узнаем, на котором мы свете.
Элье
Что говорить: болотный народ
Ненавидит Кромдейр от века;
Если Кромдейр упадет ниц,
Его приласкают, как собаку.
Потому что Кромдейр еще не выбит из седла,
Потому что старинный хозяин Севенны
Еще цепляется за последний свой утес.
В старину мы держали всю эту гать,
Наша власть упиралась краями в горизонт
На запад, насыщенный голубизною гор.
Кромдейр был держателем трех долин,
В четырех потоках омывал ступни, —
Но однажды, как мусор под пятой южных ветров,
Недомерки вылезли из земляных дыр;
Они навалились со всех сторон,
Облапили множеством, клешнями толп,
И медленно мяли и плющили нас.
Что осталось?
Орешек: одно ядро.
Дидье
Хладнокровно, обдуманно наш выбор пал
Ни на кого другого, как Эммануил.
Ансельм его наметил, зная насквозь.
Из всех своих сверстников — самый складный он.
Он сын ваш.
В нем течет превосходная кровь!
Ансельм
Он лучший из юношей и стариков,
Самый крепкий мыслью и быстрый умом;
Он твоя дозорная башенка, Кромдейр,
А Кромдейр — именинник славы своей.
Пока мы мужали, он томился без сил,
Но проснулся для жизни десять лет назад.
Выждав наступленье тысячной луны,
Кромдейр выпрямляется и снова цветет.
Ныне вся его сила ушла в молодняк,
И нас затмевает уже молодежь.
Когда они исполнят умыканья обряд —
Для них справедливость награду зовет, —
Власть должна перейти к ним из наших рук,
И если правит над миром везде
Держава жестоких и грустных стариков,
Кромдейр значит — праздник и хоровод:
Готьен
А толстому аббату какую скажем речь?
Элье
Мы ему скажем, что нет перемен
И что, если пришел он наше право скрепить,
Без ущерба он может вернуться домой.
Голоса из собранья
— Постойте, слышите:
человек идет!
Уж не наш ли это любезный друг?
— Нет, это шаг молодой стучит.
Этот шаг по каменьям не тащит ног.
— Это шаг Эммануила,
это он идет!
(Несколько мгновений молчанья.)
СЦЕНА ВТОРАЯ
Те же, Эммануил, потом мать с больным ребенком.
Элье
Эммануил, ты?
(Появляется Эммануил на переднем плане, слева.
Он одет по-дорожному.)
Дидье
Другого мы ждем сюда.
Эммануил
Другого? Толстую рясу с одышкой?
Элье
Ты его встретил, святого апостола.
Дорогого пастыря, что любит нас слишком?
Эммануил
Встретил, хоть и не знаю его.
Элье
А что он сказал?
Готьен
А как он сказал?
Эммануил
Он лез, пыхтел и здорово сопел.
Элье
Куда же он делся, наш добрый пастырь?
Эммануил
Он слезает, пыхтит и отирает пот.
(Смех.)
Готьен
Он показал нам спину, а мы-то тут ждем его!
Эммануил
Это был, я думаю, христианский долг:
Такой тучный человек! Такой крутой подъем!
(Собранье громко хохочет.)
Дидье
А тебя какой ветер сюда принес?
Эммануил
А вы еще не знаете?
Вот так раз!
(Молчанье.)
Еще не получили их письма?
(Молчанье.)
Ваш ребенок притомился,
Нельзя ли, старейшины, ему присесть?
(Он опирается на выступ скалы.)
Дидье
В том письме, что мы получили,
Лесть не вяжет строки.
Говорят, с какой-то резвушкой
Ты завел шашни на стороне.
Я молчу. Но разве это подспорье
К изученью алтарного ремесла?
Или нам солгали в письме?
Эммануил
Это правда — хоть невеличка.
Настоящую — скрыли отцы.
Дидье
Говорят, ты спорщик, — петух!
Что в тебя вселился дух зла
И что ты не в ладу с наукой.
Эммануил
Я внимательно слушал, напрягши слух,
Не за страх, а за совесть долбил латынь;
Но тонзурщики меня не могли убедить:
Я согласен с грамматикой, с папой — нет!
Я склоненья знаю — Рима знать не хочу!
Дидье
Усумнился птенец желторотый
В уме почтенных людей?
Эммануил
Эти люди хранят уверенный вид.
На собеседника брызжут слюной,
У них своя правда, своя голова —
Дидье
А возможно ли это, мое дитя?
Эммануил
Трезвоном разных печальных слов
Они колоколят о Боге из Пюи,
О Боге для Рима, быть может.
Но для Кромдейра — никогда.
Ансельм
(с большим волненьем)
Эммануил, наш первенец, Эммануил,
Избранник, отмеченный высоким лбом.
Эммануил
Ансельм! Когда мальчишкой в башмаках деревянных
Я жизни учился под вашей рукой,
Я был переимчив: мне чудился в мире порядок,
Хоть таинственный мир чудесами кипел.
А с ними нет мочи: смешок иль зевота.
Готьен
Значит, ты нам обедню не будешь служить?
Эммануил
Но если вам так нравится и так хочет Ансельм, —
Так и быть, буду священником для вас одних.
Дидье
Тут что-то неладно!
Ансельм
Говори, сынок!
Будь сердцу подсказчик там, где оно молчит.
Эммануил
Зачем притворяться народом, как другие,
Зачем притворяться детьми одного отца?
Что здесь возвышенного? Печаль и униженье —
Искажать вечным притворством черты своего лица.
Чужестранцы и мы — нас всех крутило время.
Где твой Бог, Кромдейр? Где общий римский Бог?
Мы забыли, и еле помнит мать Агата.
Но десять лет бредем обратною тропой.
Уже слава — спиной повернуться к их мессе,
Уже очарованье — не стоять с ними в одной толпе.
Для того ли мы тесали и гранили нашу церковь,
Чтоб сказать: научите нас кланяться и бормотать
—
Распевать небылицы, к которым глух Кромдейр?
Дидье
Я подавлен согласьем одного и другого:
Но случайно сговорились старик и молодой;
Мнится, опираясь на одну ошибку,
Столько лет они прошли вместе, рука с рукой.
Ансельм
Да будет хвала вам, отцы семинария!
Ты ушел неплохим, а вернулся — куда как хорош;
Они тебя заперли в бессолнечной келье,
Ты ж веселился мыслью и в грязной тюрьме.
Эммануил
Это бросилось мне в голову во время подъема,
Выстукивая палкой дробь по камням.
Да что говорить! Миг родил решенье;
Я тут сам ни при чем, меньше всех — монастырь.
Я был скверным мальчишкой: во время занятий
Я вырезал на парте перочинным ножом
Портрет учителя с мордочкой лисьей,
Что долбил нам Писанье и греческий язык.
Краснощекий невежа, раздутый домашней снедью;
Я ненавидел его поросячий храп.
(На мгновенье задумывается.)
А я бы ушел, все равно,
К годовщине тысячи лун.
Фульгентий
А зачем, сынок Эммануил,
Ты понадобился тысячной луне?
Эммануил
Что, Фульгентий: тесно вам, мужчинам?
Иль, может, девичья коса
Темной прядью застит божий свет?
Жеро
На что вы жалуетесь, Фульгентий?
Что наш священник в любви не профан?
То-то будет нам, старым дьяволам рыжим,
Исповедываться у него лафа.
Эммануил
Постная рожица, шопоток исповедальни —
Баста! Кромдейрский невежливый Бог
(Смеется.)
Мы их выкинем, отец Ансельм.
Дидье
Ты, юноша, спешишь, зарвешься,
Сам не заметишь, как споткнешься.
Эммануил
Полно вам, я шагнул вперед —
Чувствую: опыт мощно растет.
Только что был я глупый школяр,
Но дышит мне разумом шершавая скала.
Ансельм, нам нужно выбелить, вымыть Кромдейр,
Чтобы он всеми гранями сверкал
И с весельем озирал свой законный женский надел.
Вы колеблетесь, Яков, и вы, Готьен?
Значит, вы не знаете, как могуч Кромдейр.
(Выпрямляется.)
Терпенье!
(С минуту раздумывает. Лицо его меняется, голос тоже.)
На сегодня — короткая притча,
Легкое поученье, как жужжащая оса.
Когда я поднимался ребром котловины,
Сухой воздух потрескался от детского плача.
Задыхался больной ребенок Берты,
Пусть его принесут сюда.
(Он властно протягивает руку. Один из старейшин встает
и уходит за ребенком. Совет мгновенье безмолвствует,
жадно вглядываясь в Эммануила, который исполнился
молодым величьем.)
Старейшины, старцы, кромдейрская кость!
Встаньте, прошу вас, и глядите на меня:
(Они повинуются.)
Да прольется в меня ваш темный Бог из погребов сознанья!
(На мгновенье умолкает.)
Вам говорю, я исцелю ребенка!
Старейшина
Мальчика принесли, он с утра лихорадит,
И внутри у него, говорит, раскаленные угли.
Эммануил
Вложи свои лапки в мои большие ладони.
Дитя!
Я сильней, чем мезенский бык,
Ты понял? Я сильней, чем южный ветер-свистун.
Ты плачешь?
Хорошо!
Ты будешь здоров.
(Ребенок перестает плакать. Не отрываясь, он глядит в глаза Эммануилу.)
Руки твои потеплеют.
В твоем нутре потухнет жаровня.
(Лицо ребенка понемногу светлеет.)
Тебе говорю я: ты не умрешь.
время глядит на него и как бы благословляет широким
движеньем руки.)
Ступай.
Спи крепко.