Поиск по творчеству и критике
Cлово "DOVE"
Входимость: 1. Размер: 185кб.
Входимость: 1. Размер: 28кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 185кб.
Часть текста: Спокойно торжество человеческого гения. Империалистический облик Петербурга выступает вновь, введенный без пафоса, но со спокойным приятием”. М. Л. Гаспаров уточняет: “Здесь преодоление времени переходит в преодоление пространства: раскрываются три измерения, открывается пятая стихия, не космическая, а рукотворная: красота”. Однако и “Петербургские строфы” и “Адмиралтейство” – стихи о попрании всяких человеческих правил, установлений природы и государственных законов. Пятая стихия – вовсе не красота, и чистой образностью здесь и не пахнет. “Адмиралтейство” было впервые опубликовано в журнале “Аполлон” (1914, № 10). Сохранилось два беловых автографа (архивы Мандельштама и Лозинского). При публикации была отброшена пятая строфа и внесены некоторые изменения. Приведем текст белового автографа: В столице северной томится пыльный тополь, Запутался в листве прозрачный циферблат, И в темной зелени потерянный акрополь Настроил мысль мою на величавый лад. Ладья воздушная и мачта-недотрога, Служа линейкою преемникам Петра, Он учит: красота – не воля полубога, А хищный глазомер простого столяра. Сердито лепятся капризные Медузы, Как плуги брошены, ржавеют якоря – И вот разорваны трех измерений узы И открываются всесветные моря! Нам четырех стихий приязненно господство, Но создал пятую свободный человек: Не отрицает ли пространства превосходство Сей целомудренно построенный ковчег? Живая линия меняется, как лебедь. Я с Музой зодчего беседую опять. Взор омывается, стихает жизни трепет: Мне все равно, когда и где существовать. Май 1913 (I, 83-84) Последняя строфа была забракована постановлением общего собрания – на заседании “Цеха поэтов”, предположительно из-за слишком явных символистских обертонов (брюсовский перевод “Лебедя” Малларме и “Венеция” Александра Блока). Мандельштам послушно остался без...
Входимость: 1. Размер: 28кб.
Часть текста: есть не что иное, как соотносительное приличие задержанных в своем развитии и остановленных в пассивном понимании исторических формаций. [«Египетская культура» означает, в сущности, египетское приличие; «средневековая» — значит средневековое приличие. Любители понятия культуры [, несогласные по существу с культом Амона-Ра или с тезисами Триентского собора,] втягиваются поневоле в круг, так сказать, неприличного приличия. Оно-то и есть содержание культурпоклонства, захлестнувшего в прошлом столетии университетскую и школьную Европу, отравившего кровь подлинным строителям очередных исторических формаций и, что всего обиднее, сплошь и рядом придающего форму законченного невежества тому, что могло бы быть живым, конкретным, блестящим, уносящимся и в прошлое и в будущее знанием.] Втискивать поэтическую речь в «культуру» как в пересказ исторической формации несправедливо потому, что при этом игнорируется сырьевая природа поэзии. Вопреки тому, что принято думать, поэтическая речь бесконечно более сыра, бесконечно более неотделанна, чем так называемая «разговорная». С исполнительскою культурой она соприкасается именно через сырье. Я покажу это на примере Данта и предварительно замечу, что нету момента во всей Дантовой «Комедии», который бы прямо или косвенно не подтверждал сырьевой самостоятельности поэтической речи. Узурпаторы папского престола могли не бояться звуков, которые насылал на них Дант, они могли быть равнодушны к орудийной казни, которой он их предал, следуя...