День стоял о пяти головах. Сплошные пять суток
Я, сжимаясь, гордился пространством за то, что росло на дрожжах.
Сон был больше, чем слух, слух был старше, чем сон, — слитен, чуток,
А за нами неслись большаки на ямщицких вожжах.
День стоял о пяти головах, и, чумея от пляса,
Ехала конная, пешая шла черноверхая масса —
Расширеньем аорты могущества в белых ночах — нет, в ножах —
Глаз превращался в хвойное мясо.
На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко!
Чтобы двойка конвойного времени парусами неслась хорошо.
Сухомятная русская сказка, деревянная ложка, ау!
Где вы, трое славных ребят из железных ворот ГПУ?
Чтобы Пушкина чудный товар не пошел по рукам дармоедов,
Грамотеет в шинелях с наганами племя пушкиноведов —
Молодые любители белозубых стишков.
На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко!
Поезд шел на Урал. В раскрытые рты нам
Говорящий Чапаев с картины скакал звуковой...
За бревенчатым тылом, на ленте простынной
Апрель—май 1935
Примечания
«День стоял о пяти головах. Сплошные пять суток...» (с. 214). — ВП-II, — ДН-87, с. 138, с датой «июнь 1935» и разночт. в ст. 17: «открытые рты», ст. 19: «тыном» и ст. 20: «Умереть» (по ТС). Автограф первонач. редакции с датой «апрель — май 1935» — см. Приложения. Печ. по ВС.
Домашнее заглавие — «Чапаев» (см. коммент. к предыдущему ст-нию). Материалом для ст-ния послужил путь до г. Чердыни — первоначального места ссылки поэта (поездом — до Свердловска и Соликамска, далее пароходом — вверх по Каме, Вишере и Колве) — см. цикл «Кама», а также с. 46 — 59. «В дорогу я захватила томик Пушкина. Оська <старший конвойный. — П. Н> так прельстился рассказом старого цыгана, что всю дорогу читал его вслух своим равнодушным товарищам» (там же, с. 47). Работа над этим ст-нием началась еще в апреле. В начале мая Мандельштам «уничтожил все записи Станс и начатого Чапаева. Он говорил, что они бред, и покушался на черновики, что у меня» (Рудаков, «Он пишет новое, по-моему, плохо... Вот стих:
Сон был больше, чем слух, слух был больше, чем сон, — слитен, чуток —
... По-моему, это риторика... Мандельштам запутался в словах, под них подставляет «смыслы» и не чувствует резины на зубах. Или:
Расширеньем аорты могущества в белых ночах — нет, в ножах.
Даже в отрыве от целого... это абсурдная тянучка. Он расстроен чуть ли не до слез». О спорах по поводу процитированных строк сообщается и 29 мая, а 1 июня как о своей «победе» Рудаков сообщает об изменении в «опротестованном» им ст. 3 (переход к окончательной редакции).
«Чернозему», и дал к нему следующий «автокомментарий»: «Основное — вещь о Пушкине и Чапаеве. Она говорит о русском фольклоре, о сказке, о стране и впервые о новом «племени», о ГПУ, о молодежи, у которой будущее, о пленном времени, вечности и материально, на основе реального бреда при поездке на Урал, образы безумного пространства, расширяющегося, углубленного и понятого через «синее море пушкинских сказок, море, по которому страдает материковая, лишенная океана Россия» (она же «воздушно-океанская подкова» в предыдущей вещи)...» (Рудаков, 31.05.35). Ср. в письме жене, датированном маем 1935 г.: «Вот что: предлагаю принять командировку от Союза или Издательства на Урал по старому маршруту. Напишу замечательную книгу (по старому договору). Это чудесная мысль» (СС-III, с. 264).
— таежный пейзаж узкоколейки Свердловск — Соликамск (НМ-III, с. 207 — 208).
За бревенчатым тылом —
в ВС исправлено на «тыном» (по сообщ. Н. Я. Мандельштам, — рукой С. Б. Рудакова).