С миром державным я был лишь ребячески связан,
Устриц боялся и на гвардейцев глядел исподлобья —
И ни крупицей души я ему не обязан,
Как я ни мучил себя по чужому подобью.
С важностью глупой, насупившись, в митре бобровой
Я не стоял под египетским портиком банка,
И над лимонной Невою под хруст сторублевый
Мне никогда, никогда не плясала цыганка.
Чуя грядущие казни, от рева событий мятежных
И от красавиц тогдашних — от тех европеянок нежных —
Сколько я принял смущенья, надсады и горя!
Так отчего ж до сих пор этот город довлеет
Мыслям и чувствам моим по старинному праву?
—
Самолюбивый, проклятый, пустой, моложавый!
Не потому ль, что я видел на детской картинке
Лэди Годиву с распущенной рыжею гривой,
Я повторяю еще про себя под сурдинку:
— Лэди Годива, прощай... Я не помню, Годива...
Январь 1931
Примечания
«С миром державным я был лишь ребячески связан...» (с. 168). — Звезда, 1931, № 4, с. 113, с датой «февраль 1931». БП, № 146. Авториз. список первоначальной редакции с датой «январь 1931» — AM. — ЦГАЛИ, ф. 1893, оп. 1, ед. хр. 7. Заключит, строфа в С-32 оторвана, в ВС взята в угловые скобки, а в ТС — в квадратные, в НК — отсутствует. По объяснению Н. Я. Мандельштам, поэт колебался, оставлять ли ее. Печ. по «Звезде».
Ст-ние «... чем-то соприкасается еще с «Египетской маркой» — чуждость старого мира, из которой выводится то, что можно и нужно «с веком вековать». Но с темой женщины — с Годивой — приходит нечто иное, уводящее к «Алискансу». Вероятно, ему хотелось убрать Годиву именно в минуту, когда он пытался примириться с «новым» (НМ-III, с. 146).
— воспетая А. Теннисоном жена графа Ковентри, освободившая народ от тяжелой подати, согласившись взамен, по требованию мужа, выехать из замка в город на лошади прикрытой лишь прядями своих волос, т. е. нагой; однако она ехала по пустому городу — ни один житель даже не открыл ставни.