172.
Э. В. МАНДЕЛЬШТАМУ,
‹конец декабря 1932 г.›
Дорогой папа!
Прежде всего спасибо за твое замечательное письмо или послание, которое мне дал Шура. Не так давно жил я в Узком с поэтом Сельвинским и говорю ему: получил от отца замечательное письмо, в котором он призывает меня к социалистической перестройке, — и в нем есть места большой силы. А Сельвинский отвечает: если когда-нибудь это будет напечатано, то обратится в слишком сильное оружие против вас самих. Я все более убеждаюсь, что между нами очень много общего именно в интеллектуальном отношении, чего я не понимал, когда был мальчишкой. Это доходит до смешного: я, например, копаюсь сейчас в естественных науках — в биологии, в теории жизни, т. е. повторяю в известном смысле этапы развития своего отца. Кто бы мог это подумать?
Это письмо я пишу на подмосковной станции Переделкино, из дома отдыха Огиза, где осенью жил Шура. До этого мы месяц провели в Узком и лишь неделю между тем и другим домом на Тверском бульваре. Нам бы не хотелось возвращаться в Дом Герцена. Сейчас мы книжки сложили в сундук и пустили жить у себя Клычкова. Кирпичную полку Надиной постройки разобрали, о чем я очень жалею.
Постройка нового дома неожиданно остановилась. Снаружи все готово: кирпичные стены, окна, а внутри провал: ни потолков, ни перегородок, — ничего. Теперь говорят, что въедем в апреле, в мае. Нам отвели квартиру не в надстройке, а в совершенно новом лучшем здании, но на пятом этаже. Общая площадь — 48 метров — 2 комнаты (33 метра), кухня, ванна и т. д. При этом из нас выжали еще одну дополнительную тысячу, которую пришлось внести из гонораров ГИХЛа.
9 января кончается наш срок в Переделкине. Сильно пошатнувшееся было в Москве Надино здоровье: резкая худоба, температура, слабость — сейчас восстановилось. Она прибавила 15 ф‹унтов› веса, тяготеет к лыжам и конькам. Все это далось нам нелегко — с неизбежной помощью сверху — иначе не получили бы ничего, ни Узкого, ни Переделкина. Каждый шаг мой по-прежнему затруднен, и искусственная изоляция продолжается. В декабре я имел два публичных выступления, которые организация вынуждена была мне дать, чтобы прекратить нежелательные толки. Эти выступления тщательно оберегались от наплыва широкой публики, но прошли с блеском и силой, которых не предвидели устроители. Результат — обо всем этом ни слова в печати. Все отчеты сняты, стенограммы спрятаны, и лишь несколько вещей напечатаны в Литгазете, без всяких комментариев. Вот уже полгода, как я продал мои книги в ГИХЛ, получаю за них деньги, но к печатному станку не подвигается. Да еще непосредственно после моей читки ко мне обратился некий импресарио, монопольно устраивающий литературные вечера, с предложением моего вечера в Политехническом музее и повторением в Ленинграде. Этот субъект должен был зайти на следующий день, но смылся, и больше о нем ни слуху ни духу. Тем не менее я твердо решил приехать в Ленинград в январе с Надей. Чтобы всех вас повидать и вообще, т‹ак› ск‹азать›, на побывку на родину, без всяких деловых видов. Должен тебе сказать, что все это время мы довольно серьезно помогали Шуре. О более широких планах, если мне позволено их иметь, я расскажу тебе лично, когда приеду. Вот что еще — нельзя ли нам снять на месяц комнату в Ленинграде, по возможности в центре? Очень прошу узнать и поискать, если можно. Деньги вышлю телеграфом, как только комната найдется (получаю в начале января). Из этой же получки вышлю тебе.
Целую дорогого папу и всех родных.
Ося.
Как Татя и Юрка? Напишите.
‹Приписка Н. Я. Мандельштам: ›
Милый деда! Я толстею и внезапно обнаружила, что могу читать по-немецки. Когда приеду в Ленинград, буду вашей чтицей. Очень скучаю. Хочу вас видеть.
Целую, Надя. Привет Тане, детям и всем!
Примечания
172. Новый мир, 1987, № 10, с. 205-206; Слово, с. 84-86.
Автограф — АЕМ.
Узкое — санаторий ЦЕКУБУ под Москвой, в котором Мандельштам отдыхал около месяца в ноябре 1932 г.
Сельвинский, Илья Львович (1899—1968) — поэт, автор двух знаменитых ''mots": "пастернакипь" и "мандельштамп" (Записки поэта. М., 1928, с. 36).
... я, например, копаюсь сейчас в естественных науках — в биологии, в теории жизни... — Интерес к этим наукам, возникший во многом благодаря знакомству и дружбе Мандельштама с биологом Б. С. Кузиным (см. коммент. к письму № 242), нашел отражение и в стихах (III, №№ 47, 71), и в прозе поэта (III, №№ 246, 247).
"Переделкино "— дом отдыха ОГИЗа (ныне Дом творчества писателей). О. Э. и Н. Я. Мандельштам жили там приблизительно между 15 декабря 1932 г. и 9 января 1933 г.
Клычков (Лешенков), Сергей Антонович (1889—1937) — поэт "новокрестьянской" группы, близко знакомый с Мандельштамом еще по "Дому Герцена" в 1922-1923 гг. (см. письмо № 49).
Известен случай публикации ст-ния Клычкова ("Пылает за окном звезда...") за подписью "О. Мандельштам" (Красная нива, 1923, № 4, 28 января, с. 26) — по словам Н. Я. Мандельштам, из-за редакционной небрежности (см. HMrl, -Пб., 1923; Талисман. Л., 1927). Тем не менее ст-ние "Пылает за окном звезда..." в качестве мандельштамовского текста попало в оба издания CC-I. (хотя и с оговоркой в примечании о принадлежности его Клычкову) и было тиражировано в этом качестве не только при квазирепринтном переиздании Собрания сочинений (М.: Терра, 1991), но и в других сборниках Мандельштама (см., например: Мандельштам О. Э. Медленный день: Стихи. Л.: Машиностроение, 1990, с. 101, а также Mandelstam О. Tristia. Berlin: Verlag Volk und Welt, 1985, S. 92—93, где оно сопровождено и переводом на немецкий язык). В качестве курьеза упомянем песню на слова этого ст-ния, включенную в репертуар рок-группы "Черный кофе" (также под именем Мандельштама — см. грампластинку этой группы "Переступи порог". М.: Мелодия, 1988, С60 26139 006).
Теперь говорят, что въедем в апреле, в мае. — Получение ордера и вселение в двухкомнатную квартиру в Нащокинском переулке (ул. Фурманова), д. 5, кв. 26 состоялось в июле—августе, а окончательный переезд - в ноябре—декабре 1933 г.
— Намек на хлопоты Н. И. Бухарина.
В декабре я имел два публичных выступления... — Первое из этих выступлений состоялось 10 ноября (а не в декабре, как пишет Мандельштам) 1932 г. в редакции "Литературной газеты". Н. И. Харджиев писал о нем Б. М. Эйхенбауму: "Зрелище было величественное. Мандельштам, седобородый патриарх, шаманил в продолжение двух с пол<овиной> часов. Он прочел все свои стихи (последних лет) — в хронологическом порядке! Это были такие страшные заклинания, что многие испугались! Испугался даже Пастернак, пролепетавший: — Я завидую Вашей свободе. Для меня Вы новый Хлебников. И такой же чужой. <...> Некоторое мужество проявил только В. Б. <Шкловский>: — Появился новый поэт О. Э. Мандельштам! Впрочем, об этих стихах говорить «в лоб» нельзя. <...> Мандельштам отвечал с надменностью пленного царя или... пленного поэта" (отрывок из письма приведен в кн.: Эйхенбаум Б. М. О литературе. М., 1987, с. 532). Кроме упомянутых выше лиц на читке присутствовали и выступали также Д. Святополк-Мирский, М. Зенкевич, М. Левидов, А. Жаров, А. Гладков, Ю. Юзовский, Е. Трощенко, О. Брик, А. Селива-новский, А. Крученых. Сообщение о втором выступлении появилось в "Литературной хронике" газеты "Вечерняя Москва" 21 декабря 1932 г.: "ГИХЛ приняло к печати новый сборник стихотворений Осипа Мандельштама <речь идет о невышедшем сборнике «Стихи», договор об издании которого был заключен 8 сентября 1932 г. — Комм.>. ".
... лишь несколько вещей напечатаны в Литгазете... — 23 ноября 1932 г. в ЛГ была опубликована подборка ст-ний: "Ленинград", "Полночь в Москве" и "К немецкой речи" (III, №№ 21, 38, 58), а 11 ноября 1932 г., на следующий день после выступления Мандельштама, в той же газете появилась статья А. Селивановского "Разговор о поэзии", в которой среди тех, кому "надо помогать", назван и "старик" О. Мандельштам.
... я продал мои книги в ГИХЛ... — "Стихи" и № 313 от 31 января 1933 г. на книгу "Избранное" (РГАЛИ, ф. 613, оп. 1, ед. хр. 5287, л. 37об.).
— В своем первом наброске мандельштамовского "хронографа" Н. Я. Мандельштам называет имя этого "импресарио": им был П. И. Лавут, организатор турне и вечеров В. В. Маяковского и др. поэтов; два вечера Мандельштама в Ленинграде состоялись 22 февраля и 2 марта 1933 г. (в Капелле и в Доме печати), еще два вечера прошли в Москве 14 марта и 3 апреля — в Политехническом музее (вступительное слово произнес Б. М. Эйхенбаум) и в Клубе художников.