107.
Н. Я. МАНДЕЛЬШТАМ,
‹9—10 октября 1926 г.›
Родненький мой, сейчас я приехал из Царского и нашел твое сердитое письмецо; другое носит с собой дед. Маленький, не сердись на меня, я три дня тебе не писал оттого, что мне было очень-очень трудно. Все одно к одному подошло. В Гизе мне показалось, что редактор саботирует мою работу, т. е. попросту выживает меня. Эти идиоты-чиновники говорили со мной какими-то недомолвками: «Характер наших отношений должен, вообще, перемениться» и т. д., а на поверку оказалось, что они всего-навсего просят не торопить, «не нервировать» их с деньгами. Ты знаешь, как я до глупости мнителен. Я заразил даже Горлина, который советовал мне съездить в Москву. Маршак, заметив мое волнение, выяснил всю эту чепуху. Работа идет полным ходом. Но это еще не все. Квартира в циркуле оказалась негодной — холодно! Все вросло в землю. Служащие меня остерегли. И вот я каждый день разрывался между городом и Царским. В управлении шла грандиозная ревизия. Никто не хотел разговаривать. Два дня я искал с Аней квартиру в городе, Царском — все по твоим следам, Надик — только у старушки уже сдана... Я уже отчаялся, но выручил тот же Максимыч: он под секретом показал мне квартиру N 7 (мы ее с тобой не смотрели) — второй этаж.
Вот план:
Это та же шестая, только в обратном порядке комнаты и есть двери и лишняя печка. В полуциркуле мы с Аней замерзали, а в новой квартирке тепло и сухо, как у Евг‹ения› Эмильев‹ича›, хотя там ни разу не топили. В ванной есть еще отдельно печь и стоит кроватка для Ани. Чистенько, белые стены.
Когда я это узнал, я пошел к Лавр‹ентьеву›, и совсем неожиданно он отдал нам квартирку, передал ключи и поручил Максимычу ее обставить. Кровати там лучше, чем в Китайской, а остальное он мне подберет, получив 3 рубля. Сегодня вечером он придет за списком мебели.
Мы с Аней моментально перетащили все наше имущество, пригласили поденщицу, я принял ванну ‹купили дрова›, и ты не поверишь, как я отдохнул за одну ночь рядом с твоей кроваткой. Детка моя, мы живем против Кикиной колокольни. Она звонит в 9 ч. утра, а в двунадесятые праздники (их немного) в 6 ч. Но это ничего. Мы будем с тобой рано ложиться. Да, Надик? Это нас дисциплинирует... И это бум-бум продолжается 15 минут.
Третьего дня я шел отправить тебе спешное письмо: и что же? Захожу в магазинчик купить носки — и хлоп! — Г. П. У. ищет там контрабанду. Меня продержали 3 часа и даже вывернули мои карманушки, где была по обыкновению всякая дрянь. Я волнуясь мешал агентам работать и требовал, чтоб меня отпустили, цитируя свое звание и показывая за неимением документа книги из Госиздата(?) Ну а потом уж я пошел домой, натерпевшись сильных ощущений, и письмецо так и не отправил. Видишь, Надинька, сколько приключений у твоей Няни.
Я думаю, пташенька моя, что ты можешь, если tº не будет, на свой
Надик мой, как ты мог на меня рассердиться! Твоя телеграмма заблудилась на 3-ю линию (?) Еще проволочка ответа... А наш котик заболел глазами. Завтра мы везем к доктору его.
Евг‹ений› Эм‹ильевич› тащил меня (тоже эти дни) в Москву: помогать на каком-то собрании Модпика (перевыборы). Я чуть не согласился, дед метал громы, чтоб я ехал в Москву. Полный идиотизм! Понимаешь, как это кстати! Повторение истории с Грановским...
Надик светлый, звереныш у моря, пусть камушки морские скажут тебе, что Няня твоя с тобой. Мне дико, странно, что ты одна в Коктебеле. Не сердись на меня, люби меня, ты жена моя, ты жизнь моя.
Господь с тобой, родная. Так я говорю, когда ложусь спать.
На днях вышлю денежное подкрепление. Можно?
Примечания
СС-III,
Автограф — AM. Написано в тот же день, что и письмо № 106.
... другое носит с собой дед. — Приводим текст этого письма, датируемого концом сентября — началом октября 1926 г.:
"Дружок! Я получила 2 открытки, два перевода и ни одного письма. Я не знаю, что ты делаешь, не знаю, что ты думаешь делать. Что мне делать, я тоже не знаю.
Кончил ли ты перевод? Как ты разделался с Землей и Фабрикой? Делаешь ли детскую книгу? Что написал для газеты? Какая съемка была во дворе дома? Надеюсь, не Фэкс? Если увидишь Фэкс, пожалуйста, закрой глаза. Хорошо? Напиши мне обо всем, няничка. Откуда деньги, чтоб меня перевести без труда в Ялту?
Теперь про меня. Определенно, я здесь больше месяца не останусь. На это, вместе с отъездом, у меня абсолютно хватит денег. Сейчас по всему Крыму плохая погода. Воздух холодный, тучи, дожди прошли, но пахнет самой настоящей осенью. Это неудача. В Ялте то же самое. Одним словом, к своему дню рождения я приеду домой. Я так решила. Я страшно томлюсь, скучаю и грущу. Море слизнуло все камушки, и на берегу один песок. Несколько дней я их собирала, а теперь нету. Но я тебе их привезу.
Зачем ты едешь в Москву?
Я здесь гуляю с чудесной дитенькой, по имени Аня. Она из Питера, ей 26 лет, очень хорошенькая. Она сейчас пришла и смеется. Няничка, я тебе с ней пошлю винограду и камушков. Ну, котинька родненький, до свиданья.
— я приеду.
Осик, возьми к себе Няку.
Осик, не смотри без меня на дитеньков!" (Слово, с. 69—70; — письма №№ 100—102, отрезной купон ко второму переводу не сохранился; ФЭКС — Фабрика эксцентрического актера, театральная (1921—1924), а позднее кинематографическая (1924—1926) мастерская Г. М. Козинцева и Л. 3. Трауберга. Если увидишь ФЭКС, пожалуйста, закрой глаза. — —1932), знакомую Мандельштама, которая посещала занятия ФЭКС и участвовала в массовых сценах во время киносъемок, проводившихся этой мастерской; увлечение Мандельштама О. А. Ваксель (к ней обращены два его ст-ния — см. II, №№ 21, 22) зимой 1925 г. привело к конфликту с Н. Я. Мандельштам (НМ. -П, с. 173—181); об О. А. Ваксель см. также ЛУ, 1991, № 1, с. 163-170, и Новый мир, 1995, № 10, с. 171-174).
Максимыч —
— Вероятно, имеется в виду Алексей Михайлович Грановский (Азарх; 1890—1935), директор и главный режиссер Московского государственного еврейского театра; о какой "истории" идет речь, не установлено.