Осип Мандельштам: несуществующий кремлевский собор, безголосый Иван Великий, кареглазая Москва и воображаемый прилет из Воронежа
1
М.Л. Гаспаров288 в своей книге «Записи и выписки» (2000) замечает: «“Архангельский и Воскресенья Просвечивают, как ладонь, - Повсюду скрытое горенье, В кувшинах спрятанный огоньНи один комментатор не отмечает, что в Кремле нет собора Воскресенья, а была церковь Вознесенья, надтеремная, многоголовчатая. Точно таким же образом Мандельштам озаглавливает “Равноденствие" стихи о несомненном солнцестоянии, у него “Моисей водопадом лежит” (контаминируясь с “Ночью” и микельанджеловским четверостишием о ней), а Елену сбондили греки, а не троянцы: по- видимому, это методика»289.
Однако в комментариях М.Л. Гаспарова в сборнике стихов и прозы Мандельштама, вышедшем годом позже, об этом же стихотворении («О, этот воздух, смутой пьяный.», 1916), говорится иначе: «.Рядом с знаменитыми Успенским, Благовещенским и Архангельским [соборами - Л.В.] упомянута малозаметная церковь Воскресенья на крыше Теремного дворца .»290.
Итак, о чем идет речь у Мандельштама? Перепутал ли он церковь Воскресенья с церковью (или собором) Вознесения? Или, если речь идет о церкви Воскресенья, то почему он упоминает «малозаметную» церковь в ряду соборов?
М.Л. Гаспаров, несомненно, прав: неточностей у Мандельштама немало. И историю он создает свою собственную (в ряде случаев это действительно «методика»). О каком «царевиче» идет речь в стихотворении «На розвальнях, уложенных соломой...» (1916) - о Лжедмитрии? о Димитрии, сыне Ивана Грозного, не погибшем - стихотворение дает возможность и такого понимания - в Угличе? о малолетнем Ивашке, сыне Марины Мнишек, удавленном в Москве, но никак при этом с Угличем не связанном? Да еще и к Алексею, сыну Петра I-го, также, вероятно, имеет отношение собирательный царевич. (Можно ли, однако, это творение собственной исторической мифологии назвать просто неточностью - вот вопрос.) И топография у Мандельштама не везде достоверна.
Однако в данном конкретном случае попробуем «вступиться» за поэта.
Как известно, с Москвой и Кремлем Мандельштама знакомила в 1916 г., во время его первых приездов в старую столицу, Марина Цветаева. Она и «подарила» ему, говоря ее словами, «пятисоборный несравненный круг»291 - Соборную площадь Кремля. Пять соборов - это, несомненно, Успенский, Архангельский, Благовещенский, Двенадцати апостолов при Патриаршем дворце и Верхоспасский, чьи главки поднимаются над той частью царского Теремного дворца XVII века, которая видна с Соборной площади. В своих стихах о Кремле, написанных в 1916 г., Мандельштам прямо называет Успенский, Благовещенский и Архангельский соборы; косвенно - можно предположить - упомянут им и собор Двенадцати апостолов («.и пятиглавые московские соборы.» — собор Двенадцати апостолов имеет, подобно Успенскому и Архангельскому и в отличие от
Благовещенского, пять глав) - таким образом, под собором «Воскресенья» в стихах Мандельштама должен пониматься Верхоспасский собор - та самая «надтеремная, многоголовчатая» церковь, о которой пишет М.Л. Гаспаров. Имелись ли у поэта основания назвать ее собором Воскресенья? Нам представляется, что имелись. В Теремном дворце находится целый ряд церквей; одиннадцать нарядных, украшенных изразцами главок, стоящих в одном ряду, относятся не к одному храму, а к трем, а именно: пять глав - к Верхоспасскому собору (другое название - Спас за Золотой Решеткой), одна - к церкви Распятия (Воздвижения Креста Господня) и пять - к церкви Воскресения Словущего.
В книге С. Бартенева «Большой Кремлевский дворец, дворцовые церкви и придворные соборы», опубликованной в 1916 г. (год первых приездов Мандельштама в Москву), сообщается: «На Верхоспасской площадке, направо от входа, находится Собор Нерукотворенного образа Спаса за золотой решеткой или Верхоспасский Собор...». И ниже: «Церковь Воскресения Словущего отделяется узким коридором от Верхоспасского собора и расположена в уровень с ним с северной стороны. Пять ее глав находятся рядом с главою церкви Распятия и главами Верхоспасского Собора на общей с ними кровле (всего 11 глав)»292. Характерен подзаголовок в названии цитируемой книги - «Указатель к их обозрению». В настоящее время посетить Большой Кремлевский, Теремной дворец и Грановитую палату для частного лица практически невозможно; проводятся только групповые экскурсии по предварительной записи. Но в 1916 г. было не так, и, очевидно, Марина Цветаева познакомила Мандельштама с Теремным дворцом и храмами его, как и с другими святынями Кремля. Но, как мы видим, Верхоспасский собор и церковь Воскресения Словущего соседствуют в Теремах и имеют даже как бы «общие» главы. Не удивительно, что Мандельштам, в период первоначального знакомства с Москвой, мог ошибиться и перенести в своих стихах 1916 г. название кремлевской церкви Воскресения на соседствующий собор. Так, нам представляется, Верхоспасский собор и стал собором Воскресенья в мандельштамовском стихотворении.
Что же касается храма Вознесения, то он в Кремле действительно был, но в другом месте - на территории позднее снесенного (в 1929 г.) Вознесенского девичьего монастыря. В монастыре было 3 церкви - «соборная - Вознесения Господня, преподобного Михаила Малеина и св. Великом<ученицы> Екатерины»293. (Пятиглавый собор Вознесения Господня был построен в начале XVI в. Алевизом Новым. Не раз горел и подновлялся.) Нет никаких оснований предполагать, что Мандельштам, перечисляя в своих стихах храмы Соборной площади («Успенский, дивно округленный... и Благовещенский... Архангельский и Воскресенья...»), упоминает в этом ряду и главный храм Вознесенского монастыря, при этом «переименовывая» его. По нашему мнению, в мандельштамовском стихотворении в качестве собора Воскресенья имеется в виду именно та «надтеремная» группа церковных глав, о которой пишет М.Л. Гаспаров; ошибку поэта отрицать не приходится, но она, как нам представляется исходя из вышеизложенного, вполне объяснима и не столь уж велика.
2
В этом же мандельштамовском стихотворении 1916 г. вызывает интерес и недоумение еще одна деталь: упоминание о «немоте» главной московской колокольни - Ивана Великого: «Соборов восковые лики, / Колоколов дремучий лес, / Как бы разбойник безъязыкий / В стропилах каменных исчез.»; другие варианты: «Все шире праздник безъязыкий / Иль вор на колокольню влез / Ему сродни разбоя крики / И перекладин черный лес»; «Соборов восковые лики / Спят; и разбойничать привык / Без голоса Иван великий / Как виселица прям и дик...»; «Без голоса Иван Великий - / Колоколов дремучий лес / Спит, и разбойник безъязыкий.»294 мы не обнаружили, этому предположению противоречит строка Мандельштама: «колоколов дремучий лес.». Нет, колокола на месте, а колокольня молчит. В чем причина?
(Заметим в скобках, что, хотя колокольня безгласна, соборы - «голубятни», в которых «гнездится» Божий дух - «воркуют»: активная роль звуков «р» и «г» в сочетании с «у» и «о» передают это воркование. В частности, в рифмующихся словах третьего и четвертого четверостиший ударения падают только на «у» и «о»; отметим также ударные «у» в словах, предшествующих рифмующимся в этих четверостишиях - причем в финальных стихах обоих катренов: «а в запечатанных собОРах, / где и пРохладно, и темнО, / как в нежных Глиняных амфОРах, / иГРает РУсское винО. // Успенский, дивно окРУГлЕнный, / весь Удивленье Райских дУг, / и Благовещенский - зелЕный, / и, мнится, завоРкУет вдРУГ.».)
Но почему молчит колокольня? По нашему мнению, дело в том, что в цитируемых мандельштамовских стихах отразилось впечатление от Кремля во время Великого поста. В этот период используются, в основном, особые колокола, так называемые «постный» и «часовой». На Иване Великом было 34 колокола, но они молчали - слышался в положенное время только скупой звон, который так и называют - «постный». Первый день Пасхи в 1916 г. пришелся на 10 апреля (по старому стилю): «10 апреля. В первый день Пасхи в Успенском соборе было совершено торжественное богослужение.»295.
В бумагах С.П. Каблукова, близкого знакомого Мандельштама, стихотворение, о котором идет речь, отмечено датировкой: «Апрель 1916. Москва»296. Это подтверждает наше предположение. Подобно финальной черновой строке в стихотворении «На розвальнях, уложенных соломой...» - «Сжигает масленица корабли.»297, настойчивое упоминание «немоты» Ивана Великого в интересующих нас в данном случае других стихах того же года если и не позволяет установить точную дату написания стихотворения, то, во всяком случае, дает возможность определить тот период церковного календаря, который нашел отражение в произведении: это время до 10 апреля - дни Великого поста.
(Вышесказанное не означает, конечно, что образ молчащей колокольни, которую Мандельштам настойчиво сравнивает с разбойником, не имеет отношения к истории угличского колокола. Как известно, после загадочной кончины царевича Димитрия по приказу Бориса Годунова колоколу отрубили одно ухо, вырвали язык и сослали. Поступили как с разбойником, но смуту это не предотвратило, и в лице Димитрия Самозванца - «вора», как его называли - смута явилась в Кремль мстить Годунову. Безусловно, молчавший Иван Великий мог вызвать в памяти Мандельштама эту историю.)
3
В стихотворении 1931 г. «Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето...» о настающем московском утре говорится так:
Уже светает. Шумят сады зеленым телеграфом.
К Рембрандту входит в гости Рафаэль.
Он с Моцартом в Москве души не чает -
За карий глаз, за воробьиный хмель. 298
С бойким неунывающим городским крылатым жителем Мандельштам, несомненно, чувствовал свое родство; «воробьиный хмель» отсылает читателя, конечно, и к одному из самых значимых мест в Москве - к Воробьевым горам. Но почему у Москвы «карий глаз»? По нашему мнению, ответ на вопрос о московской «кареглазости» можно найти, обратившись к мандельштамовскому очерку 1923 г. «Сухаревка». Подобно Воробьевым горам, Сухаревка была для поэта одним из важнейших мест в городе, одним из символов Москвы. Старая столица, которую автор очерка сравнивает с Пекином, противоположна по духу Петербургу; огромный рынок приводит на память азиатские города с их неутихающими торговыми страстями. Описывая Сухаревский рынок, автор очерка не пропускает и книги, которые выставлены на продажу. «Книги. Какие книги, какие заглавия: “Глаза карие, хорошие..., Талмуд и евреи, неудачные соорни- ки стихов, чей детский плач раздался пятнадцать лет тому назад...»299. Обе упомянутых книги весьма примечательны и вполне соответствуют, если можно так выразиться, атмосфере Сухаревки. «Талмуд и евреи» - работа компилятивного характера и четко выраженной антисемитской направленности (приносим благодарность А.Г Мецу, указавшему автору статьи на это сочинение). Написал ее малосведущий автор, И.И. Лютостанский. Первое издание «труда» Лютостанского состоялось в 1879 - 1880 гг. (тт. 1 и 2 - М., 1879; т. 3 - СПб., 1880). Уничтожающий отзыв на первые два тома опубликовал московский раввин С. Минор: «Рабби Ипполит Лютостанский. Его сочинение “Талмуд и евреи"» (М., 1879). (Не исключено, что этот отзыв мог быть одной из причин того недовольства С. Минором в правящих кругах, которое привело позднее к увольнению его от должности и изгнанию из Москвы в 1892 г.). Книга Лютостанского под тем же названием была напечатана снова в начале XX в. (СПб., 1902 - 1909). Для нас, в данном случае, более инте- ресно другое упомянутое Мандельштамом в «Сухаревке» издание. Есть все основания предполагать, что имеется в виду песенник «Глаза вы карие, большие...». Песенник был опубликован в Москве в 1918 г. и назван по открывающему сборник одноименному романсу. Приводим первое и два последних четверостишия романса: «Глаза вы карие большие, / Зачем прельстили вы меня? / О, вы безжалостные злые / Зачем я полюбила вас? <...> Забудь тот миг, сошлись когда с тобою, / Прости, прощай, не вспоминай, / Но всеж- ты мой и в тишине / Летят мечты твои ко мне. // Ты слишком много мне принес / Разбитых грез, горючих слез, / Но умирая не солгу / “Люблю" скажу и так умру!»300 (в оригинале - дореформенное правописание, ошибки в пунктуации и написании слов не корректировались; романс воспроизведен в сборнике «Ах романс, Эх романс, Ох романс. Русский романс на рубеже веков». СПб.: 2005). Нам представляется вероятным, что строка мещанского романса, сохранившись в памяти поэта в тесной ассоциации с одним из тех мест, которые определили его представление о Москве, могла позднее отозваться в стихотворении 1931 г. «Карие глаза» вполне «соответствуют» как полуазиатчине Сухаревки и вообще Москвы нэповского периода, так и Москве начала тридцатых гг. - стихи 1931 г. в первой же строке вводят азиатскую тему: «Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето.». (Причем и в очерке 1923 г. отозвалось более раннее, 1918 г., стихотворение Мандельштама «Все чуждо нам в столице непотребной...», где упомянута Сухаревка и восточные черты также подчеркнуты - московские рынки названы «базарами», а телеги именуются «арбами»: «Мильонами скрипучих арб она [Москва - Л.В.] / Качнулась в путь, и полвселенной давит / Ее базаров бабья ширина»301.) Однако к началу 1930-х гг. новый мир, пришедший на смену дореволюционной России, устоялся, доказал - как бы к этому ни относиться - свою жизнеспособность, и в стихах Мандельштама этой поры проявляется, наряду с чувством инородности «буддийской» Москвы, не менее, видимо, сильный соблазн принять наступившую реальность, колоритную и динамичную: «И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый, / Я - непризнанный брат, отщепенец в народной семье - / Обещаю построить такие дремучие срубы, / Чтобы в них татарва опускала князей на бадье» («Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма...», 1931); «Какое лето! Молодых рабочих / Татарские сверкающие спины / С девической полоской на хребтах, / Таинственные узкие лопатки / И детские ключицы. Здравствуй, здравствуй, / Могучий некрещеный позвоночник, / С которым поживем не век, не два!..» («Сегодня можно снять декалькомани...», 1931302). «Кареглазая» Москва привлекала и отталкивала.
4
В воронежских «Стансах» 1935 г. читаем вызывающие ряд вопросов стихи (в том варианте текста, который приводится в цитируемом издании как основной, это строфа под номером 4):
И ты, Москва, сестра моя, легка,
До первого трамвайного звонка:
Нежнее моря, путаней салата
Из дерева, стекла и молока...303
Первый стих, несомненно, отсылает к блоковскому восклицанию: «О, Русь моя! Жена моя!..». (Ю.Л. Фрейдин указал автору статьи, что этот стих, вероятно, корреспондирует и с пастернаковским «сестра моя жизнь»). Блоковский (и пастернаковский) подтекст вполне уместен в стихотворении, где Мандельштам говорит о намерении преодолеть свое отщепенство и желании стать одним из тех, кто строит новую Россию - советскую державу: «Но, как в колхоз идет единоличник, / Я в жизнь вхожу - и люди хороши»304. «Стансы» заявляют если не о примирении с действительностью, то, по крайней мере, о желании такого примирения. «О.М. говорил, что стансы всегда примирительно настроены», - свидетельствует Н.Я. Мандельштам305.
Но о чем, собственно, идет речь в этих стихах далее? М.Л. Гаспаров предполагает, что данная строфа отражает воспоминание поэта о приезде в Москву по дороге из Чердыни к новому месту ссылки: «И ты, Москва - несколько суток в Москве по пути из Чердыни в Воронеж»306. Эта точка зрения может быть обоснована, как нам представляется, в первую очередь тем, что в предыдущей строфе 3 речь идет несомненно о Чердыни. Автор расположил части своего стихотворения именно таким образом - есть все основания согласиться с М.Л. Гаспаровым. В таком случае возможны, видимо, два варианта понимания текста четвертой строфы:
1) ссыльный «брат»-поэт возвращается, пусть ненадолго, в Москву, видит на подъезде к городу летящий в небе самолет, олицетворяющий советскую Москву, ее мощь и техническое развитие, - это «Москва... в самолете» встречает его. Однако, с нашей точки зрения, с «Москвой в самолете» не сочетаются последние стихи строфы: «Нежнее моря, путаней салата / Из дерева, стекла и молока» - даже если понять эти слова как описание увиденных из окна вагона московских окраин ранним утром (деревянные дома в тумане). Такое прочтение представляется неверным.
2) Поэт видит, как «сестра»-Москва встречает «брата», прилетающего к ней «в самолете». «Брат» здесь, конечно, имеет отношение к формуле «свобода, равенство и братство» и синонимичен советскому «товарищ». У советской Москвы все «братья», все товарищи. Мотив «братства» проходит через все стихотворение. «Братьями», в частности, названы в этом же стихотворении страдающие и казнимые антифашисты в гитлеровской Германии: «Я помню все: немецких братьев шеи / И что лиловым гребнем Лорелеи / Садовник и палач наполнил свой досуг».307 (Шея, очевидно, ассоциировалась у Мандельштама с представлением о хрупкости человеческой жизни и обреченностью: ср. «Как венчик, голова висела / На стебле тонком и чужом» - из стихотворения о распятии «Неумолимые слова...», 1910308. Таким образом, немецкие «братья» в «Стансах» неожиданно напоминают «тонкошеих вождей» из недавнего антисталинского стихотворения.) «.В традиции гражданского стихотворства и эпиграммы, — пишет Е.А. Тоддес, — тонкая шея весьма социально-значима и ассоциируется, во-первых, с угодничеством (гнуть шею перед сильным), во-вторых, с возможной расправой властителя над подданным (намек на веревку - ср. «Пеньковые речи ловлю.» в «Квартире. »)»309. Но кто этот «брат»? Советский летчик или, может быть, немецкий эмигрант, беглец из нацистского ада - самолет несет его к спасительнице, «сестре» Москве. В слове «сестра» в «Стансах» просвечивает и значение «сестра милосердия» - примем во внимание то, что сказано в «Стансах» о «немецких братьях» и «садовнике и палаче» - Гитлере, как представляется очевидным. Здесь, думается, мы слышим снова мотив, прозвучавший в стихотворении, которое от «Стансов» также отделяет небольшой временной промежуток, - «Мастерица виноватых взоров.», 1934: о лучшем в женщине говорится: «наш обычай сестринский таков.» - и ниже: «гибнущим подмога»310. Основания для предположения, что встречаемый Москвой «брат» «в самолете» может быть немецким эмигрантом, имеются: в наиболее ранней из известных редакций «Стансов» стихи строфы 4 стоят не после строфы о Чердыни, а именно вслед за упоминанием немецких «братьев» (см. ниже).
Очень вероятным кажется отражение в этой строфе «Стансов» и триумфальной встречи спасенных челюскинцев (хотя они прибыли в Москву на поезде, и не ранним утром, а в середине дня). Мандельштамы покинули Чердынь 16 июня 1934 г., дорога до Москвы заняла, видимо, дней пять. В Москве они провели, насколько известно, 21-23 июня311. 19 июня Москва встречала челюскинцев и их спасителей- летчиков. Мандельштамы оказались в городе, где все говорило о недавнем событии; спасение челюскинцев, подвиг летчиков были главной темой во всех разговорах. В Воронеж Мандельштамы прибыли в середине последней декады июня, а вскоре, 6 июля, в день Конституции СССР (принятой в 1923 г.), весь Воронеж встречал одного из героев-летчиков, М.В. Водопьянова, и радиста-челюскинца Э.Т. Кренкеля. Местный стадион «Динамо», где прошел торжественный пленум горсовета, заполнили 20 000 человек; с празднично украшенной трибуны, над которой был помещен большой портрет Сталина, Водопьянов и Кренкель обратились к собравшимся с речами. О пребывании в городе летчика и радиста подробно и восторженно писала местная газета «Коммуна»312. Воронежские впечатления (причем одни из самых первых на новом месте) не могли, таким образом, не укрепить впечатления московские.
Не случайно мы выше заметили, что отождествление «палача» из воронежских «Стансов» с Гитлером «представляется очевидным». Объединить «палача» с «садовником» в «Стансах» было более чем рискованно. Нельзя не признать достаточно обоснованной точку зрения И. Месс-Бейер и Д.Г Лахути, которые усматривают в «садовнике и палаче» некое указание на Сталина; вольное или невольное - в сущности, это дела не меняет. Тем более что, повторим, и «шеи» немецких братьев напоминают об антисталинском «Мы живем, под собою не чуя страны.В Советском Союзе все тогда хорошо знали, кто в стране главный и заботливый садовник.
нам думается, увидена сверху, с высоты. Даже и река Москва, кажется, вошла в мандельштамовскую звукопись (выделим только некоторые звуки; примем во внимание, что второй слог слова «река» стал тройной рифмой): «и ты, МосКвА, сЕстРА моя, лЕгКА, /Когда ВстРЕЧАешь в самолете бРАта / до пЕРвого тРАмвАйного звонКА: / нЕжнЕе моРя, путанЕй сАлАта / из дЕРЕва, стЕКлА и молоКА».
Но, хотя стихи строфы 4 отразили воспоминание о кратковременном пребывании в столице по дороге из одного места ссылки в другое, написаны они были не в Москве, а в Воронеже.
И, представляется, воспоминание сочеталось в этих стихах с острым желанием покинуть место ссылки (ведь и сам поэт, подобно «немецким братьям», преследуемый, гонимый - пусть и по другой причине, это не отменяет близости положений), причем это желание могло быть усилено определенными воронежскими реалиями. Таким образом, автор данной работы склоняется к 3-му варианту прочтения этой строфы: это написанный на основе воспоминания о кратком пребывании в Москве по пути в Воронеж воображаемый прилет-возвращение в Москву.
Опальный поэт видит Москву с высоты, глазами снижающегося «брата» (кем бы «брат» в данном случае ни был), которым он в этих стихах становится (хотел бы быть на его месте). «Брат» в самолете прилетает в Москву поэта («сестра моя»). Ведь и поэт «брат», только все еще не признанный. Непризнанный «брат» (здесь, думается, Мандельштам адресуется и к тому месту в своих стихах 1931 г. «Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма...», которое мы уже приводили выше: «Я - непризнанный брат, отщепенец в народной семье...») представляет себя прибывающим ранним утром, «до первого трамвайного звонка», к «сестре»- Москве. Назвавший в 1931 г. сталинскую Москву «курвой» («Нет, не спрятаться мне от великой муры.»313), «непризнанный брат»выражает теперь в воронежских «Стансах» намерение «жить, дыша и большевея»314, и рисует желанное возвращение в запретный для него город. Москва «легка», «нежнее моря» - как мечта; ей присуща и некая путаница, некая молочная туманность - как мечте.
Были ли, однако, вдобавок к вышесказанному, какие- либо житейские обстоятельства, которые могли навести Мандельштама на мысль о воображаемом полете в столицу? На первый взгляд, определенное объяснение мы находим в позднем высказывании Н.Я. Мандельштам. В своих заметках на полях американского собрания сочинений Мандельштама она упомянула об Александре Эмильевиче, брате поэта: «Мелкий служащий Госиздата. <...> Один раз приехал в Воронеж. Потребовал, чтобы мы (нищие) отправили его в Москву на самолете (“Мечтал всегда") <...> Самолеты были тогда очень дорогие, но Шуре что. Ведь брат-то старший».315
В 1932 г. Воронеж стал одним из центров советской авиации - начал работать Воронежский самолетостроительный завод. Воронежский авиазавод № 18 «был заложен в 1930 и вступил в строй в 1932».316 « .В 1932 году начал действовать авиационный завод, выпускавший пассажирские самолеты конструкции А.Н. Туполева. Осенью 1934 года состоялся полет первой заводской серийной машины. Воронежские авиастроители участвовали в создании самолетов АНТ-25, на одном из которых В. Чкалов, Г. Байдуков и А. Беляков в 1937 году совершили героический перелет через Северный полюс в США».317 Уже в 1933-м в пойме реки Воронеж был устроен временный полевой аэродром. Вскоре начались и регулярные авиарейсы. Одним из первых маршрутов был, в частности, Москва - Воронеж - Сталинград. Газета «Коммуна» сообщала: «Через нашу область проходят магистрали [имеются в виду воздушные пути гражданской авиации - Л.В.] Москва - Харьков и Москва - Сталинград. Пункты остановки самолетов: Орел, Курск, Белгород, Елец, Козлов и Воронеж».318 А в следующем году, 1934-м, в той же «Коммуне», в хронике городской жизни встречаем следующее сообщение: «Со времени открытия пассажирской линии Воронеж - Москва и Воронеж - Сталинград самолетами перевезено 150 человек».319 такого рода могло, казалось бы, отразиться, в определенном переосмыслении, в стихах Мандельштама (поскольку поэт называет Москву «сестра моя», роль прилетающего в столицу «брата» - не «брата Шуры», а брата Москвы! - достается ему самому).
Однако высказанное выше предположение наталкивается на противоречащие ему сведения о датировке написания «Стансов» и времени приезда Александра Мандельштама в Воронеж. Единственное свидетельство о приезде «брата Шуры» - кроме вышеприведенной записи Н. Мандельштам на полях американского собрания сочинений Мандельштама - содержится в письме С.Б. Рудакова, которое он написал жене 12 мая 1936 г. (С.Б. Рудаков - близкий знакомый поэта, с которым он общался в Воронеже): «Реакция на Шуру (А<лександра> Э<мильевича>) - еще хуже, чем на А<хматову> или Э<мму> [имеется в виду Эмма
Герштейн - Л.В.]. Он расценивается даже не как рупор, а как почтальон. С ним грубоваты. Он привез 800 р. за перепечатку Оськина перевода Важа Пшавела...».320 <...> наиболее ранняя - в списке Н.Я. Мандельштам, датированном маем 1935 г. (АМ), с рядом разночтений и следующим порядком строф: 2, ст. 5 - 10, выделенные в строфу [к интересующей нас в данном случае строфе эти стихи не относятся - Л.В.], 5, 3, 6, 4, 7 [как видим, в этой редакции строфа 4 еще не следует непосредственно за стихами строфы 3 - «о Чердыни», - а стоит непосредственно за упоминанием «немецких братьев» - Промежуточные редакции: СМ из пяти строф (2, 3, 4, 6, 7), датированных июнем; ст. 5 - 10, выделенные в самостоятельное ст-ие, предваряют “Стансы”. <...> Вторая промежут. редакция (список Н.Я. Мандельштам в АМ и в собр. Е.Э. Мандельштама) отличается от основной лишь тем, что ст. 5 - 10 выделены в дополнительную строфу. К истории текста. Ст-ние было написано уже к концу мая 1935 г. В конце апр. - первых числах мая поэт уничтожил текст, заключавший 46 строк <...> Однако, под влиянием Рудакова, текст был восстановлен <...> 26 мая в письме к жене, находившейся в Москве и пытавшейся “пробить” стихи в печать, поэт просил включить “Стансы” в подборку. <...> Детали дальнейшей истории текста неизвестны».321 издания среди строк воронежских «Стансов» нет стихов, относящихся к строфе 4. Не приводятся иные варианты и в других авторитетных изданиях322.
(Обращение к теме авиации в воронежских «Стансах» происходит, очевидно, и в непосредственной связи с трагической гибелью самолета-гиганта «Максим Горький»: самолет, участвовавший в воздушном параде 19 июня 1934 г., в день московской встречи челюскинцев, разбился 18 мая 1935-го, причем в числе погибших 49 человек были летчики и создатели самолета.)
Таким образом, мы, видимо, должны признать мнимой кажущуюся на первый взгляд столь вероятной связь между стихами из воронежских «Стансов» и зафиксированным в поздних заметках Н.Я. Мандельштам желанием «брата Шуры» вернуться в Москву на самолете. Тем не менее само появление «авиационного» мотива в воронежских «Стансах» представляется вполне естественным. Мандельштаму выпало провести почти все время своей ссылки в Воронеже, новом центре авиапромышленности, и это обстоятельство сыграло, очевидно, свою роль в поддержании устойчивого интереса поэта к воздухоплаванию. «Я около Кольцова / Как сокол закольцован» («Я около Кольцова...», 1937)323, - пишет Мандельштам; освобождение естественно мыслилось в виде воображаемого полета. «Я обращался к воздуху-слу- ге, / Ждал от него услуги или вести, / И собирался в путь, и плавал по дуге / Неначинающихся путешествий.» («Не сравнивай: живущий несравним.», 1937)324.
Примечания
288
289
Гаспаров М. Записи и выписки. М.: 2000. С. 16.
290
Мандельштам О. Стихотворения. Проза. М.: 2001. С. 753.
291
Сочинения в 2-х тт. М.: 1988. Т. 1. С. 60.
292
Бартенев С. Большой Кремлевский дворец, дворцовые церкви и придворные соборы. Указатель к их обозрению. М.: 1916. С. 91 и 99.
293
Кондратьев И.
1910. С. 89.
294
Мандельштам О. Полное собрание стихотворений. СПб.: 1995. С. 346 и 511.
295
XX век: хроника московской жизни. 1911 - 1920 гг. М.: 2002. С. 325.
296
Полное собрание стихотворений. СПб.: 1995. С. 649.
297
Там же. С. 455.
298
Там же. С. 206.
299
Мандельштам О.
300
Глаза вы карие, большие. М.: 1918. С. 3-4.
301
Мандельштам О. Полное собрание стихотворений. СПб.: 1995. С. 350.
302
Мандельштам О.
303
Там же. С. 243.
304
Там же. С. 243.
305
Мандельштам Н. Комментарий к стихам 1930 - 1937 гг. // Жизнь и творчество О.Э. Мандельштама. Воспоминания. Материалы к биографии. «Новые стихи». Комментарии. Исследования. Воронеж: 1990. С. 254.
306
Стихотворения. Проза. М.: 2001. С. 795.
307
Мандельштам О. Полное собрание стихотворений. СПб.: 1995. С. 244.
308
Там же. С..318.
309
Антисталинское стихотворение Мандельштама (к 60-летию текста) // Тыняновский сборник. Пятые Тыняновские чтения. Рига: 1994. С. 203-204.
310
Полное собрание стихотворений. СПб.: 1995. С. 236.
311
Мандельштам О.
312
«Коммуна» (Воронеж). № 158 от 8 июля 1934 г.
313
Мандельштам О. Полное собрание стихотворений. СПб.: 1995. С. 200.
314
Там же. С. 243.
315
316
Авиация. Энциклопедия. М.: 1994. С. 158.
317
Рыбин Г Воронеж индустриальный. Воронеж: 1985. С. 50.
318
«Коммуна» (Воронеж), № 33 от 9 февраля 1933 г. С. 1.
319
320
О.Э. Мандельштам в письмах С.Б. Рудакова к жене (1935 - 1936) // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1993 год. СПб.: 1997. С. 173.
321
Мандельштам О. Полное собрание стихотворений. СПб.: 1995. С. 610-611 (комментарий А.Г Меца). Сокращения в комментарии: АМ - архив О.Э. Мандельштама (фотокопии, собрание Ю.Л. Фрейдина), СМ - собрание Б.И. Маршака.
322
Мандельштам О. Мандельштам О. Собрание сочинений в 4-х тт. М.: 1993 - 1997; Мандельштам О.
323
Полное собрание стихотворений. СПб.: 1995. С. 319.
324
Там же. С. 280.