Управление НКВД по Центрально-Черноземному краю, Управление НКВД по Воронежской области (1934-1937): Окольцованный Мандельштам
И побед социализма
Не воспеть ему никак...
Г. Рыжманов
1
За те три года, что О.М. провел в воронежской ссылке, политическая ситуация в стране менялась неоднократно и стремительно, но не было ни одного случая, чтобы мог Осип Эмильевич подумать: «И чего же это я тогда написал “Мы живем, под собою не чуя страны...”»!
10 июля 1934 года постановлением Центрального Исполнительного Комитета СССР ОГПУ было преобразовано в Главное управление государственной безопасности в составе впервые созданного всесоюзного Наркомата внутренних дел (НКВД). Наркомом назначен Г.Г. Ягода.
А 1 декабря того же года, воспользовавшись убийством Кирова, Президиум ЦИК принял постановление «О порядке ведения дел о подготовке или совершении террористических актов», согласно которому срок предварительного следствия ограничивался десятью днями, дела слушались без участия сторон, кассации и просьбы о помиловании не допускались, приговор к высшей мере наказания приводился в исполнение немедленно. Уже в январе 1935 года прошел ленинградский процесс по делу об убийстве С.М. Кирова. Страну захлестывает первый вал массовых арестов и высылок (так, 22 октября были арестованы сын и муж Анны Ахматовой).
В марте-апреле 1936 года творческие силы были втянуты в бесплодную, но зато небезопасную дискуссию о формализме, причем каждое собрание или выступление в столице отзывалось такими же мероприятиями-двойниками в провинции. В августе 1936 года проходит процесс по делу «троцкистско-зиновьевского террористического центра», режиссер-постановщик которого - Н.И. Ежов - в сентябре становится наркомом внутренних дел. В феврале 1937 года арестован Бухарин - с тем чтобы вместе с другими, в том числе и с Ягодой, сыграть свою роль в процессе по делу «антисоветского право-троцкистского блока» в марте 38-го года.
Интеллигенции, в том числе и писателям, на многочисленных собраниях, проходивших, начиная с августа 1936 года, в редакциях журналов, издательствах, в Союзе писателей, вменялось в обязанность выразить отношение к «отщепенцам и предателям», а заодно повысить бдительность по отношению к товарищам и коллегам. Так что общее собрание писателей Воронежа, состоявшееся 11 сентября 1936 года и посвященное борьбе на литературном фронте, было - как и в случае с недавним либерализмом по отношению к О.М. - акцией, исходящей из Центра. Естественно, что присутствие в городе опального поэта даже несколько облегчало задачу руководителей Воронежской писательской организации - нет ничего проще, как «разоблачить» уже осужденного по политической статье.
Началом сентября, собственно, и датируется начало личной травли О.М. в Воронеже.
До этого по поводу О.М. в органы обращался разве что его третий квартирохозяин из «меблирашки» на проспекте Революции, «агент» и «мышебоец», как его называла Н.М., мелкая сошка в НКВД1, написавший на него донос. О.М. вызвали в НКВД и даже показали ему донос - своеобразный знак своеобразного доверия. В доносе сообщалось, что к О.М. приходил подозрительный тип, после чего из его комнаты доносилась стрельба(!). «Подозрительным типом» оказался В. Яхонтов, гастролировавший в Воронеже 22-23 марта 1935 года и подтвердивший, что посетил друга-поэта в эти дни и просидел у него до утра.
«На этом дело и кончилось. Самый факт вызова по поводу доноса показывал, что его не собираются использовать», - писала Н.М.271 272 Но она ошибалась - некоторый ход делу всё же дали, о чем свидетельствует следующий любопытный документ из следственного дела О.М. 1934 года. Эта справка - чужеродный осколок, не имеющий отношения ни к следствию, ни к реабилитации О.М., также хорошо представленной в материалах дела273. «Справка» датирована 2 июля 1935 года и, как мы полагаем, напрямую связана с доносом «агента».
Поражает в «Справке» больше всего то, что от ощущения прошлогоднего чуда не осталось и следа! Ее настрой прямо противостоит линии этого «чуда» и списан с шиваровских протоколов, еще не допускавших для чуда ни малейшей возможности. «Справке» тем не менее ходу дано не было, хотя угрозой - и серьезной - она, безусловно, являлась.
2
Нелишне отметить здесь и то (штрих эпохи), что партаппаратчики, еще недавно состоявшие друг с другом в дружелюбной переписке по поводу положения поэта Мандельштама осенью 1934 года, вскоре и сами попали под жернова всё той же карательной машины, что и О.М. (не коснулось это одного П.Ф. Юдина).
несколько поутихла и снова зазвучала, набирая мощь, в первой половине 1936 года274. Не желая приумножать сущности, «троцкистов» поженили с «зиновьевцами» и получили интересный гибрид - «троцкистско-зиновьевский контрреволюционный блок» (или, иначе, «троцкистско-зиновьевская банда»), с террористической деятельностью которого и начали рьяно бороться. После рассылки соответствующего закрытого письма ЦК ВКП(б) от 29 июля 1936 года заметно расширился круг обвинений, которые этим бандитам приличествовало предъявлять: террор остался, но появились и шпионаж, и вредительство, и диверсионная деятельность - это заметно упрощало задачу борющихся со всем этим чекистов.
25 сентября два сочинских отдыхающих, Сталин и Жданов, отправили своим кремлевским друзьям телеграммку, после чего назавтра у страны появился новый нарком внутренних дел - товарищ Ежов. И понеслось...
Уже через четыре месяца спектакль под названием «О процессе по делу Пятакова, Радека, Сокольникова, Серебрякова и др.» (он же «Процесс антисоветского троцкистского центра», или «Паралелльного антисоветского троцкистского центра») был поставлен и отрепетирован. Целую неделю, с 23 по 30 января 1937 года, шла эта постановка. Но не все, в отличие от Лиона Фейхтвангера и Мартина Андерсена Нексе, искренне залюбовавшихся и режиссурой и игрой, могли наблюдать ее из партера, поэтому кульминацией стал даже не сам приговор, а его публикация 30 января в «Правде», вместе со стенограммой суда и с подборкой писем трудящихся1. Более наглядного призыва к чекистской массе и не требовалось!
Следующий залп - доклад Сталина «О недостатках партийной работы и о мерах по ликвидации троцкистских и иных двурушников», сделанный 3 марта 1937 года на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б). Слово «зиновьевский» здесь куда-то провалилось: видимо, осознавая всю оксюморонность выражения
«троцкистско-зиновьевский», сталинские пропагандисты к этому времени выдвинули термин еще более причудливый, но все же, как им казалось, более ласкающий слух «право-троцкистский». Памятуя о том, что троцкисты - это леваки, получаем по смыслу - «праволевацкий».
Но страна проглотила и это.
3
Сменив Чердынь - городок районного масштаба и предел клюевских ссыльных мечтаний, на губернско-областной Воронеж, бедный Осип Эмильевич и не догадывался, куда влечет его свободная стихия - на сколь «опасное» для его априори пошатнувшегося идеологического здоровья поэта-попутчика275 276 место сменил он свое камское благодатное захолустье.
А дело все в том, что в бытность О.М. в Воронеже, мало того - именно в 1934-м году, то есть аккурат в год и чуть ли не в месяц его приезда, весь советский Воронеж накрыло густое и ядовитое «право-троцкистское» облако. Бедный поэт и не догадывался, что здесь, на шумных улицах и в тиши начальственных кабинетов, свила себе гнездо контрреволюция, отсюда распустила она свои сети и щупальца - эдакая гидра-контра, направляемая несуществующей, но от этого не менее страшной конторой под названием «Воронежская право-троцкистская вредительская террористическая организации» (ВПВТО). И возглавили ее не кто-нибудь, а первый секретарь обкома партии товарищ Е.И. Рябинин и председатель Воронежского облисполкома товарищ Д.А. Орлов. Так и работали они бок о бок много лет, вредя стране, а наружу всё «вылезло» только в июле 1937 года...
Честно говоря, иронизировать тут и не стоило бы. Десятки человек, многих из которых О.М. знал лично, заплатили за этот бред жизнью, да и сам Осип Эмильевич запросто и без лишних слов вполне мог бы угодить под тот же самый топор1.
Проследим же судьбу тех мандельштамовских знакомцев, кого подхватил этот смертоносный ветр. Практически все они погибли - особенно если из числа начальства, не исключая и литературное. Выкашивать их начали уже летом 1937-го, вскоре после того, как О.М., слава богу, уехал277 278.
Итак, головка «заговора», его ключевая фигура - Евгений Иванович Рябинин. На обкомовскую должность он пришел в марте 1935 года, после почти что пяти лет председательствования в облисполкоме
Центрально-Черноземной (Воронежской) области. Пришел триумфально: 15 марта Воронежскую область, ведомую 1-м секретарем обкома И.М. Варейкисом и председателем Воронежского облисполкома Е.И. Рябининым, наградили орденом Ленина. А 18 марта VI Пленум обкома ВКП(б) горячо приветствовал Варейкиса и Рябинина: первого - в связи с отъездом на новую боевую работу в Сталинград, а второго - по поводу избрания 1 -м секретарем взамен Варейкиса.
Арестовали же его два года с небольшим спустя - 14 августа 1937 года в Москве, прямо в здании ЦК ВКП(б), после того, как на совещании четверки - Сталин, Молотов, Ежов и Рябинин - Рябинину было предъявлено клеветническое заявление директора Воронежского сахартреста А.М. Колесникова, инспирированное самим Сталиным по линии Ежова - Коркина1. Это заявление позволяло Ежову тут же предъявить Рябинину обвинение в создании Право-троцкистсткого центра в Воронеже279 280281.
Следствие, проходившее в Воронеже, обвиняло его, «кадрового троцкиста» с 1933 года, в руководстве ВПВТО в Воронежской области - по статьям 58-7, 58-8, 58-11. НКВД дважды включал Рябинина в сталинские списки
«Москва-центр» к осуждению по первой, то есть расстрельной, категории: первый раз в ноябре 1937 и второй - 19 апреля 1938 года. Почему «не получилось» в первый раз - понятно: определенно понадобились его показания по делу Варейкиса, арестованного только 10 октября282. Второму заходу уже ничто не мешало, и Рябинина, приговорив 21 апреля 1938 года к растрелу, в тот же день и расстреляли.
Но в 1937-м, еще в июле, головы рябининских подчиненных полетели одна за другой, даже не дожидаясь его ареста. И одной из первых - голова Максима Исаевича Генкина, подлинного мандельштамовского покровителя, заведовавшего «при Мандельштаме» сначала отделом культуры и пропаганды (именно в этом качестве он и переписывался об О.М. с А.И. Стецким), а в 1935-1937 годах - отделом школ, науки, научно-технических изобретений и открытий1 Воронежского обкома ВКП(б). Один престарелый писатель даже называл Генкина «духовным вождем “Подъема”, как Хомейни»283 284. Его арестовали всего на полмесяца раньше Рябинина - 2 августа 1937 года, осудили в Воронеже 10 января 1938 года и в тот же день расстреляли. А Александра Григорьевича Магазинера, генкинского преемника по культпросветотделу обкома и профсоюзного лидера285, взяли 10 сентября 1937 года, а расстреляли вместе с Генкиным - 10 января 1938 года.
И даже отсутствие «фигурантов» несуществующего дела ТКП-ВПВТО на месте их «преступления», то есть в Воронеже, само по себе от назначенной им уже судьбы не страховало, хотя почти всегда означало отсрочку с арестом. Это хорошо видно на примере судьбы областного комсомольского лидера при Рябинине - Виктора
Калашникова: его арестовали спустя полтора месяца, уже в Оренбурге. Это произошло 15 сентября 1937 года, а 29 января 1938 года его осудили и, вероятно, в тот же день расстреляли286.
Еще более внятно это было в случае с предшественником Рябинина - Иосифом Михайловичем Варейкисом, руководившим областью на протяжении почти семи лет - с 1928 до марта 1935 года. После Воронежа его направили сначала в Сталинградский, а с января 1937 года - в Дальневосточный край. И всюду за ним, как оруженосец, следовало его доверенное лицо, а точнее перо - журналист Александр Владимирович Швер: в Воронеже он редактировал газету «Коммуна» (Союз писателей он возглавлял по совместительству), в Сталинграде - «Сталинградскую правду», а в Хабаровске - «Тихоокеанскую звезду». И первым из них двоих арестовали именно Швера - 3 октября 1937 года, и лишь только 10 октября - замели и самого Варейкиса, обвинив его в участии в контрреволюционной террористической организации. В том же порядке их и расстреляли, только дистанция возросла: Швера - 14 апреля, а Варейкиса - 29 июля 1938 года.
Самое интересное, что никакого коллективного судебного дела «Воронежской право-троцкистской организации» как такового - не было! Все обвинявшиеся в ее создании и членстве в ней лица имели только персональные дела. Этот прием, пусть и противоречащий здравому смыслу следствия и суда, понятен. Нельзя же вызвать в судебное присутствие сразу сто человек с лживыми обвинениями, оговорами и самооговорами. Эдак любое дело завалится. Так что, хотя речь и шла о единой антисоветской организации, все дела были сугубо персональные.
Тем не менее даже будучи локальным, дело воронежских право-троцкистов отнюдь не было кратковременным. К тому же аналогичные «локальные кампании» шли по всей стране287.
Аресты шли волнами, и в 1937 году вслед за июльско-августовской и сентябрьско-октябрьской волнами прошла и еще одна волна - ноябрьско-декабрьская. Из одного только итээровского дома по ул. Ф. Энгельса, 13, где в свое время жил и О.М., о чем напоминает памятная доска, только в соответствии со сталинскими расстрельными списками было арестовано пятеро (все - работники ЮВЖД, отчего занимался ими Дорожно-транспортный отдел НКВД этой дороги).
Один их них, Александр Иванович Квятковский, начальник вагонной службы ЮВЖД, был арестован значительно раньше остальных - еще во «вторую волну»: 1 сентября 1937 года, а осужден и расстрелян 13 апреля 1938 г. Трое -Степан Матвеевич Покозий (начальник службы пути ЮВЖД), Валентин Павлович Григоренко (начальник секретариата и помощник начальника планового отдела Управления дороги) и Василий Леонтьевич Барашкин (зам. начальника ЮВЖД) - были арестованы, соответственно, 25, 30 и 31 декабря 1937 г., а расстреляны 13 апреля (Григоренко и Барашкин) и 23 октября (Покозий) 1938 г. Пятого - Илью Соломоновича (Самойловича) Элимбаума (зам. начальника Московско-Донбасской железной дороги) - арестовали 11 февраля 1938 г. и расстреляли одновременно с Покозием. Все пятеро обвинялись в активной причастности к антисоветской право-троцкистской террористической и диверсионно-вредительской организации, действовавшей на ЮВЖД288.
Примечательно, что и в декабре снова ограничились лишь верхним слоем. Глубже и ниже копать не стали: верещагинской пирамидки исключительно из номенклатурных голов на этот раз слабеющему ежовскому молоху, кажется, хватило. Но почву рыхлили на всякий случай и шире, и глубже, в том числе и среди писателей, - ведь в писательской среде, как известно, условия и предпосылки для заражения право-троцкистскими вирусами особенно благоприятны. Ну а такая фигура как О.М. (даром, что он числился за Москвой) - это же просто находка!
Итак, практически всё воронежское областное руководство - и партийное, и советское, и профсоюзное, и литературное, - все те, к кому О.М. в свое время обращался за помощью, погибли в сталинских репрессиях, и большинство - даже раньше О.М.
Едва ли не единственный, кто уцелел, - это Семен Дукельский289. Вообще-то не должен он был уцелеть, но тут только одно из двух: или ему невероятно повезло - или он был дьявольски хитер! Избранный в июне 1937 года членом обкома ВКП(б), он пришел 13 июня на свой первый пленум в составе нового обкома, а назавтра был освобожден от должности начальника УНКВД Воронежской области! Казалось бы - всё ясно, продолжение напрашивалось само собой, но он сумел уйти от судьбы, замуровавшись в... переломный гипс. В июле 1937 года Дукельский вдруг попал в автокатастрофу, а когда оправился от переломов и выписался, то прямая опасность уже миновала, тогда как и жизнь, и карьера продолжились: короткое время, в 1937-1938 году, он даже проработал сотрудником для особых поручений при наркоме Н.И. Ежове! Странно, но его не вычистил и Берия! В 1938- 1939 годы партия поставила Дукельского на идеологический фронт, и в эти годы бывший пианист-тапер возглавлял Комитет по кинематографии при СНК СССР. Затем им укрепили Наркомат Морского флота СССР (в грозные 1939- 1942 годы он проработал там наркомом!), а в 1943-1948 - Наркомат юстиции РСФСР, где он и прослужил до пенсии скромным заместителем республиканского наркома.
Да все одно и то же - пресловутый «правый троцкизм» (правое левачество?) с оттенками, то есть ровно то же самое, в чем бдительные и требовательные товарищи по воронежскому писательскому цеху обвиняли и О.М.! Не покинь поэт Воронеж в мае 1937 года, а застрянь в нем еще на несколько месяцев или даже недель, областная волна борьбы с «правым троцкизмом» смыла бы в Лету и его, «числившегося за Москвой»290. В любом случае - обвинения, с которыми О.М. столкнулся в Воронеже в начале 1937 года - были не сотрясением воздуха: они были смертельно опасны!
Мандельштам, наверное, и не знал, прощаясь в середине мая 1937 года с Воронежем, что уходит, пусть и ненадолго, именно от смертельной опасности. А такие фамилии как Михайлов и Ярыгин (сменившие Рябинина) или Коркин (сменивший Дукельского), - остались для него, по счастью, пустым звуком.
Что ж, еще один раз - но, кажется, уже в последний - О.М. повезло: словно царь Аршак, он получил от ассирийца «еще один добавочный день» - и еще раз улизнул от гибели, будучи на волосок от нее!
4
...Швера в Воронеже заменили сразу два человека: на посту главного редактора «Коммуны» - Сергей Васильевич Елозо, а в Воронежском отделении Союза писателей - директор Воронежского пединститута Степан Антонович Стойчев. Первым из них двоих арестовали Стойчева - 23 августа 1937 года: расстреляли 15 января 1938 года. Вторым замели Елозу - 14 ноября 1937 года, обвинив его не только в активном участии, начиная с 1936 года, в известной право-троцкистской террористической организации, но и в «поощрении проникновения на страницы “Коммуны” всякого рода контрреволюционных “ошибок” и “опечаток”»1. Осудили его и расстреляли одновременно с Грубманом - 13 апреля 1938 года.
Именно с арестом Елозы (а еще вероятней - с арестами в Хабаровске Варейкиса и Швера), скорее всего, и была связана та горячка новой волны нападок на троцкистов-попутчиков, разыгравшаяся в ноябре 1937 года и, разумеется, не ограничивавшаяся Воронежем. Так, в Курске арестовали Сергея Никитовича Шевцова, журналиста и секретаря редакции «Курской правды». Его взяли 17 ноября, последним из девяти сотрудников его газеты, арестованных за принадлежность - вот вам и курская специфика! - к право-троцкистскому военному заговору291 292.
Кстати, этот человек, будучи гражданским мужем Ольги Кретовой, как минимум дважды «соприкоснулся» с О.М., сам о том, скорее всего, ничуть не подозревая. Во-первых, тем самым ребенком-грудничком, что вдохновил О.М. на стихотворение «Когда заулыбается дитя...», был его и Ольги Кретовой сын - Игорь Шевцов, ныне известный воронежский географ. Во-вторых, именно на Шевцова и его репрессированность как на своеобразное заложничество и как на инструмент давления на себя не раз указывала и сама Кретова, когда пыталась оправдаться за свое столь активное участие в гонениях на О.М. в апреле 1937 года: хронологически это совершенно «не бьет» (Шевцова арестовали только в ноябре того же года), но ведь могли быть и другие события и признаки беды, кроме ареста?293
В рассказе Булавина о том, как они с Романовским писали свою статью с нападками на О.М. и других, есть один момент, поначалу ускользающий от внимания, а именно: срочность заказа! Цитирую: «Статью писали мы вместе с Романовским по поручению редакции альманаха “Лит<ературный> Воронеж”. Написали за одну ночь у меня на квартире. Нужно было так спешно. <...> Тему предложил Подобедов. Договорились, что писать будем у меня. — <Романовский:> Закончу в институте, приду к тебе. — Всю ночь писали. Он держал ручку. Творчество совместное»1.
Личных контактов с О.М. у Романовского не было2, что не помешало ему сначала самостоятельно (в апреле 1937 года), а позднее (в ноябре того же года) на пару с Булавиным, дважды выдвинуть против О.М. и других ссыльных интеллигентов смертельно опасные обвинения в троцкизме3. В первой - единоличной - статье Романовский писал: ». О второй же - совместной - статье ее соавтор-долгожитель Булавин добавлял: «Статья эта не имеет никакого значения, и пользоваться ею нельзя. Ни Рябинин, ни Варейкис никогда не были троцкистами и погибли во время культа личности и произвола»4.
Казалось бы, прозрел человек - ан нет: в другом месте Булавин дал поистине гениальную, - а главное, действенную - формулировку троцкизма! Оказывается, что для того чтобы быть троцкистом, даже не обязательно знать или читать Троцкого: «Конечно же, троцкисты действительно были враждебны советской власти. Некоторые были высланы в Воронеж. Через несколько лет были высланы в Воронеж Стефен, Айч и Мандельштам. Замечу вам, что чтобы быть 294 295 296 297 троцкистом, не обязательно бытъ в партии. Нужно разделять их взгляды»1.
Кстати, Николая Романовского, булавинского соавтора по этим самым нападкам на О.М. (лично, впрочем, поэта не знавшего), органы и самого не позабыли. Правда, позднее: где-то в 1938-1939 гг. он был арестован и девять месяцев находился под следствием. Ожидал ареста и глубокий знаток сути троцкизма Булавин298 299. А раз ожидал, то, по собственной логике, тоже был троцкистом.
5
Лето - а оно в 1936 году было на редкость жарким, знойным - кончилось, воронежские писатели съехались в родной город. В начале сентября вернулся из Задонска и Осип Мандельштам. Впереди его ждали самая настоящая травля и самая настоящая поэзия - вторая и третья «Воронежские тетради».
Поговорим о первой. 11 сентября состоялось общее собрание, посвященное «вопросам борьбы с классовыми врагами в литературных организациях и на литературном фронте». В центре внимания было три человека: Леонид Завадовский (потому что ранее принадлежал к эсерам и входил в группу «Перевал»), Борис Песков (потому что находился под влиянием Завадовского и в разговорах с писателями допускал ряд политически неправильных и вредных высказываний) и Осип Мандельштам.
И уже 16 сентября в воронежской газете «Коммуна» появилась статья И. Чирейского под названием «“Каникулы” в Союзе Писателей». Журналист писал: «Воронежская
организация СП сумела довольно быстро разглядеть явно чуждых людей, которые пытались использовать СП и журнал «Подъем», развивая на его страницах путаные и вредные теории, предлагая туда свою литературную продукцию (Калецкий, Айч, Стефен, Мандельштам). С некоторым опозданием, не сразу, недостаточно решительно, но эти люди получили свою оценку. Но не так обстоит с писателями, которые, являясь нашими советскими людьми, отразили в своем творчестве явления, далекие от нас по своим идейным установкам, чуждые по духу. Тт. Ряховский, Сергеенко, Подобедов и др. указывали, например, на творчество Л. Завадовского и Б. Пескова...»
Куда более подробнее, чем перед читателем, писательская организация отчиталась по вертикали перед своим центром - Союзом советских писателей СССР. 28 сентября Стефан Стойчев - в то время еще секретарь партгруппы Воронежского отделения ССП и основной докладчик на собраниии 11 сентября - сообщал об О.М. Владимиру Петровичу Ставскому, лично контролировавшему ситуацию в Воронеже и пославшему телеграфный запрос «о разоблачении классового врага»:
С Мандельштамом дело обстояло и обстоит так: осенью 1934 г. он явился к тогдашнему председателю Союза писателей т. Шверу с просьбой предоставить ему возможность принимать участие в работе воронежского Союза писателей. Швер дал свое согласие и даже взял Мандельштама на должность литературного консультанта правления ССП. Однако скоро обнаружилось, что Мандельштам совершенно неспособен к работе с начинающими авторами.
В феврале 1935 года на широком собрании воронежского ССП был поставлен доклад об акмеизме, с целью выявления отношения
Мандельштама к своему прошлому. В своем выступлении Мандельштам показал, что он ничему не научился, что он кем был, тем и остался.
Осенью 1934 г. и позднее воронежскому правлению ССП через Зав. культпропом т. Генкина было указание от работника культпропа ЦК ВКП(б) т. Юдина об оказании Мандельштаму всяческой помощи. Правление ССП в разное время выдало Мандельштаму (еще при Швере) около тысячи рублей. Но в жизни союза Мандельштам, после вечера об акмеизме, никакого участия не принимал и не принимает.1
чтобы правление в каких бы то ни было формах стало на путь реабилитации его перед советской общественностью. Правление ограничилось посылкой сведений о состоянии здоровья Мандельштама в Литфонд СССР, куда Мандельштам писал заявление о предоставлении ему места на курорте. Что же касается других неоднократных притязаний Мандельштама, то правление неизменно и решительно отклоняло их. В свое время о Мандельштаме мы сообщали правлению ССП СССР.
Много раз в правление приходила жена Мандельштама и угрожала, что если-де воронежский Союз не окажет им, Мандельштамам, материальной и моральной помощи, то они покончат самоубийством. Так обстоит дело с Мандельштамом, который отбывает ссылку в Воронеже. Ни членом, ни кандидатом организации он не является и в деятельности ССП никакого участия не принимает.1
В целях дальнейшей, углубленной проверки членов и кандидатов ССП правлением намечено за время сентябрь-декабрь подвергнуть широкому обсуждению всю деятельность каждого члена и кандидата ССП, как творческую, так и общественно-политическую. Проведение этого мыслится так: устраивается вечер, целиком посвященный одному писателю. Докладчик делает анализ всего того, что написано писателем. Сам писатель рассказывает о себе, что он пишет в настоящее время<...> Секретари обкома тт. Рябинин и Ярыгин интересуются каждым новым произведением, написанным нашим писателем, и читают не только, когда произведение
напечатано, но и в рукописи, помогая советом, указаниями, вдохновляя писателя на работу.
Основное ядро наших писателей несомненно здорово, творчески дееспособно. У большинства из наших писателей дело овладения основами литературного мастерства подходит к концу и в ближайшее время мы вправе ожидать от них зрелых, достойных Сталинской эпохи произведений.
Секретарь партгруппы
Воронежского Союза Советских Писателей Ст. Стойчев /С. Стойчев/1
1 Этот абзац отчеркнут слева на полях.
2 РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 5. Д. 32. Л. 10-13. Подчеркивания и отчеркивания на полях принадлежат, скорее всего, В.П. Ставскому. Впервые в: Нерлер, 1991. С. 93-94; здесь - с некоторыми уточнениями
30, 31 марта и 4 апреля 1937 года состоялось общее собрание писателей Воронежской области, посвященное обсуждению статьи Р. Шпунт о воронежских писателях в «Комсомольской правде»1. 7 апреля О.К. Кретова, зам. председателя ССП Воронежской области, направляет в правление ССП резолюцию этого общего собрания. Одним из пунктов этой резолюции значится следующий, чуть ли слово не в слово повторяющий решение собрания от 11 сентября 1936 года: «Собрание констатирует, что на протяжении ряда лет правление неоднократно давало отпор классово-враждебным элементам, пытавшимся сблизиться с союзом писателей, найти для себя трибуну (Стефен, Айч в 1934 г., О. Мандельштам в 1935-36 гг.). <...> Председатель собрания М. Подобедов»2.
23 апреля вновь высказалась О.К. Кретова. В статье, озаглавленной «За литературу, созвучную эпохе!» и написанную к 5-летию постановления ЦК ВКП(б) о перестройке литературно-художественных организаций, она писала: «В течение последних лет с областной писательской организацией неоднократно пытались сблизиться, оказать свое влияние троцкисты и другие классово-враждебные люди: Стефен, Айч, О. Мандельштам. Но они были разоблачены писательской организацией»3.
Думается, что подлинной загрунтовкой для кретовской статьи послужил не столько корреспонденция Шпунт, сколько сталинский доклад от 3 марта на Пленуме ЦК ВКП(б), посвященный борьбе с двурушничеством. Сама Ольга Капитоновна позднее рассказывала Н.Е. Штемпель, что писала статью, так сказать, «не по своей воле», а вынужденно (у Кретовой арестовали мужа, и Ставский обещал на это закрыть глаза, взамен же потребовал разоблачительную речь и статью).
До конца воронежской ссылки оставалось три недели, и 300 301 302
О.М., конечно же, был просто обязан среагировать на этот опаснейший выпад. Но сделал он это, правда, не сразу, а только 30 апреля 1937 года, когда он по-видимому об этой милой публикации и узнал. В этот день он отправил сразу два письма Н.М., находившейся тогда в Москве.
В первом (к нему были приложены выписки из «Коммуны» и письмо В. Ставскому) он писал:
Родная моя Надинька!
Я здоров и спокоен. Ты приедешь, как только сделаешь всё необходимое. Думаю, что дольше 5-го оставаться не надо. В крайнем случае приедешь без денег. Не всё ли равно? Лишь бы маму отправить.
Заявление свое в Союз Сов<етских> Пис<ателей> я считаю крайне важным.
Но если Ставский найдет, что не стоит подымать вопроса по вздорному поводу — я соглашусь. Я — не склочник. Во всяком случае — покажи ему.
Важно то, что после этого в Воронеже оставаться физически невозможно. Это — объясни.
Целую тебя, мой родненький. Спешу отправить. Твой Ося
Второе письмо было отправлено в тот же день, но, видимо, с вечерней почтой:
Родная доченька Надик!
Сейчас пришли твои сто рублей. А у нас еще
было, и всё на 1 Мая уже куплено. Новость: курица клюнула маму в щеку и поцарапала. Чуть- чуть. Сегодня я сам стоял в бакалейной очереди, а маму усадил на улице на скамейку.
Утром отправил тебе выписку из статьи О. Кретовой в «Коммуне» от 23 апреля и заявление мое Ставскому в Союз Пис<ателей> по поводу воронежцев.
На всякий случай посылаю в адрес Евг<ения> Як<овлевича> вторую выписку и сокращенное заявление в Союз Сов<етских> Пис<ателей>.
Не знаю, как быть с обувью? Спрошу тебя. Будущее меня не смущает.
Приезжай не позже 6-го. Можно и без денег. Совершенно всё равно.
Бесконечно тебя жду.
Твой Ося
Сохранился и полный текст заявления О.М. на имя Ставского:
В Секретариат Союза Советских Писателей
Уважаемый тов. Ставский!
Прошу Союз Советских Писателей расследовать и проверить позорящие меня высказывания воронежского областного отделения Союза.
<астного> Отд<еления> Союза, моя воронежская деятельность никогда не была разоблачена Обл<астным> Отд<елением>, но лишь голословно опорочена задним числом. При первом же контакте с Союзом я со всей беспощадностью охарактеризовал свое политическое преступление, а не «ошибку», приведшее меня к адмвысылке.
За весь короткий период моего контакта с Союзом (с октября 34 г. — по август 35 г.) и до последних дней я настойчиво добивался в Союзе и через Союз советского партийного руководства своей работой, но получал его лишь урывками, при постоянной уклончивости руководителей обл<астного> отделения.
Последние 1А года Союз вообще отказывается рассматривать мою работу и входить со мной в переговоры.
Если как художник (поэт) я могу оказать «(влияние» на окружающих — то в этом нет моей вины, а между тем это единственное, что мне ставится обл<астным> отд<елением> в вину и кладется в основу убийственных политических обвинений, выводимых из моей воронежской деятельности поэта и литработника.
Располагая моим заявлением к минскому пленуму, содержащим ряд серьезных политических высказываний, — Союз, который это заявление принял и переслал в Москву, до сих пор не объявил его двурушническим, что является признаком непоследовательности.
Принципиальное устранение меня от общения с Союзом никогда не имело места. Летом 35 года мне было заявлено: «Мы вас не считаем врагом, ни в чем не упрекаем, но не знаем, как относится к вам писательский центр, а потому воздерживаемся от дальнейшего сотрудничества». После этого Союз рекомендовал меня (протоколом правления) на работу в городской театр.
Считаю нужным прибавить, что моя работа по другим линиям (театр, радиокомитет) не вызвала никаких общественных осуждений и была неоднократно и серьезно использована после соотв<етствующей> политической проверки. Пресеклась она моей болезнью.
Называя три фамилии (Стефен, Айч, Мандельштам), автор статьи от имени Союза предоставляет читателю и заинтересованным организациям самим разбираться: кто из трех троцкист. Три человека не дифференцированы, но названы: «троцкисты и другие классово- враждебные элементы».
Я считаю такой метод разоблачения недопустимым.
В результате меня позорят не за мою прошлую вину, а за то положительное, что я пытался сделать после, чтобы искупить ее и возродить себя к новой работе.
Фактически мне инкриминируется то, что я хотел себя поставить под контроль советской писательской организации.
О. Мандельштам
Ставскому это письмо не попало, оттого и сохранилось в архиве. Но, как знать, может, предыдущее или телефонный разговор и возымели некоторую силу. Во всяком случае, вместо естественного в таком случае нового приговора им было разрешено покинуть место ссылки. 13 мая 1937 года Осип и Надежда Мандельштам уехали из Воронежа в Москву. Впереди у О.М. оставалось всего лишь полтора года жизни, лишь один неполный год свободы, скитаний и мытарств.
И вовсе не недоразумением были те проклятия и угрозы, что неслись вслед за О.М. из Воронежа. В первом же выпуске сборника «Литературный Воронеж» (подписан к печати 4 ноября 1937 года) его имя и образ были задеты сразу в двух произведениях. Первое - это гневная отповедь Григория Рыжманова, созданная им еще в декабре 1936 года:
ЛИЦОМ К ЛИЦУ
Пышной поступью поэта,
Недоступный, словно жрец,
Он проходит без привета
И... без отклика сердец.
Подняв голову надменно,
Не его проходит смена,
Не его стихи поют,
Буржуазен, он не признан,
Нелюдимый, он — чужак,
И побед социализма
Не воспеть ему никак.
И глядит он вдохновенно:
Неземной — пророк на вид.
Но какую в сердце тленном
К нам он ненависть таит!
И когда увижу мэтра
Замолчавших вражьих лир,
Напрягаюсь, как от ветра.
Четче, глубже вижу мир.
Не согнусь под взглядом я
Не тебе иду на смену
И не ты мой судия!
В том же сборнике - в обзоре «Воронежские писатели за 20 лет» - Н. Романовский и М. Булавин сочли необходимым рассеять сомнения О.М. в том, троцкист ли он: «Пользовавшиеся поддержкой врагов народа, прибывшие в 1934 году в Воронеж троцкисты Стефен, Айч, Мандельштам, Калецкий пытались создать сильное оцепление писательского коллектива, внося дух маразма и аполитичности. Попытка эта была разбита. Эта группа была разоблачена и отсечена, несмотря на явно либеральное отношение к ней бывших работников Обкома (Генкин и др.), которые предлагали воспитывать эту банду. Особо тяжелые условия для писательского коллектива были созданы бухаринским шпионом Рябининым и его приспешниками».
древнерусской литературе и литературе XIX века, одновременно работая в школе и редактором в издательстве «Коммуна»; печатался в газете «Коммуна», журнале «Подъем» и других изданиях. Из Воронежа он уехал в Ленинград в июле 1935 года.
У его дочери Т.П. Калецкой сохранились некоторые отцовские документы, и в них встречается имя О.М. Так, в письме к своему другу М.А. Гецову от 17 января 1935 г. П.И. Калецкий писал:
...Ты спрашиваешь о Мандельштаме? Рассказывать о нем надо много и долго. Очень умный, путаный человек, с гениальными, иной раз, высказываниями, говорящий о стихах как о своем хозяйстве, практически неумелый — как ребенок, вспыльчивый, взрывающийся, как бомба при мельчайшем споре — он очень трудный и обаятельный человек.
Иной раз его замечание — это чистый клад, над которым надо сидеть и сидеть, иной раз остроумный афоризм, которым прикрывается всё же бессодержательность.
Живет он неважно, хотя ему в лечении идут навстречу. Числится он консультантом при «Подъеме» и получает жалованье. Его, по существу, жалко, впрочем, он и сам в этом виноват.
.1
Но особенно красноречива выдержка из письма П.И. Калецкого ответственному секретарю Ленинградского отделения ССП, возможно, написанного в ответ и на вышеприведенные нападки Н. Романовского и М. Булавина:
Из перечисленных в письме лиц, с которыми я был якобы связан, я был знаком со Столетовым, который работал в ССП с начинающими писателями и печатался в органах ССП, и с Мандельштамом. С последним я познакомился ближе в последние месяцы моей жизни в Воронеже, когда он и его жена оказались единственными людьми, которые оказали мне большую и добрую человеческую поддержку во время болезни и при смерти моей жены, в то время как никто из моих воронежских коллег по ССП не счел нужным заинтересоваться моим положением, и за эту поддержку я Мандельштамам глубоко и искренне благодарен.303 304
6
Будучи очень общительным по природе человеком, О.М. в воронежской ссылке столкнулся с острейшим дефицитом человеческого общения. Из-за его ссыльного статуса многие побаивались, как сказал один артист воронежского Большого советского театра, «прислоняться» к нему, а в конце, когда появились эти чудовищные обвинения, многие стали от него просто шарахаться. Известен случай, когда один довольно известный университетский профессор-философ1
Словом, постепенно вокруг Мандельштама в Воронеже выкачивался воздух. Находясь в вакууме, задыхаясь в нем, человек обычно попадает в жуткую депрессию, начинает думать о самоубийстве и т. д. Но с Мандельштамом - вопреки болезни и слабости - произошло иначе. Сама природа, сам город, его лучшие люди, с которыми он здесь не просто общался, а подружился - такие как Наталья Штемпель или Павел Загоровский - вдохнули в него воздух дружества и, вместе, оказались сильнее репрессивной машины.
И как итог - около сотни стихотворений, написанных в Воронеже, - лучшие и вершинные у Мандельштама. Вот это чувство просветленного оптимизма, замешенного на человеческой трагедии, - и потрясает. Это то, что Мандельштам именно отсюда, из Воронежа, привнес в русскую и мировую поэзию, «кое-что изменив в строении и составе» классической русской поэзии305 306.
Примечания
271
272
Там же. С. 155.
273
См. «Документы» к этому разделу.
274
Лубянка. Сталин и ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД. Январь 1922 - декабрь 1936 / Под ред. акад. А.Н. Яковлева; сост. В.Н. Хаустов, В.П. Наумов, Н.С. Плотникова. М., 2003. С. 723, 753, 756-766 и др.
275
См.: Арнаутов Н.Б. Роль газеты «Правда» в нагнетании массового политического психоза в 1937 году // Проблемы истории массовых политических репрессий в СССР. К 70-летию голода 1932-1933 годов. Материалы II региональной научной конференции. Краснодар, 2004. С. 129-131.
276
277
Впрочем, само дело мифической ВПВТО - рутина для ежовского наркомата, сеявшего смерть и ужас направо и налево, - так, небольшая себе региональная операция, - не чета ни «национальным», ни «кулацкой» операциям, начинавшимся тогда же, в июле 37-го! См. оперативные приказы НКВД №№ 00439 и 00447 от 25 и 30 июля 1937 г. по немецкой и кулацкой операциям.
278
За три года, что О.М. провел в Воронеже, из числа круга его знакомых арестовали несколько человек, в частности, литератора Натана Айча (не позднее декабря 1935 г.), флейтиста Карла Шваба (декабрь 1935 г.) и литератора Александра Стефена (июнь 1936 г.).
279
Коркин Петр Андреевич (1900-1940). Образование: двухклассное сельское училище, станц. Петухово Тобольской губ., 1914. В коммунистической партии с 1920 г. В органах ВЧК-ОГПУ-НКВД с 1921 г. В марте 1936 г. присвоено звание капитана, в декабре - майора ГБ. С 20 июля 1937 г. по 26 февраля 1938 - начальник УНКВД Воронежской обл., с 26 февраля 1938 г. - начальник УНКВД Днепропетровской обл. Арестован в январе 1939 г., 28 января 1940 г. ВК ВС СССР приговорен к расстрелу и расстрелян 29 января того же года. Не реабилитирован.
280
О фальсификации «дела Е.И. Рябинина» см. статью: Битюцкий В. Государственный заказчик // Воронежский курьер. 2007. 11 окт. С. 1, 4.
281
282
По словам В. Битюцкого, в своих показаниях (начало ноября 1937 г.) Рябинин упоминает Варейкиса как организатора Воронежской право-троцкистской организации.
283
Подумать только: открытий! - ни больше и не меньше!
284
Так в 1982 г. охарактеризовал его воронежский писатель М.Я. Булавин (Осип Мандельштам в Воронеже: Воспоминания. Фотоальбом. Стихи. К 70-летию со дня смерти О.Э. Мандельштама. М., 2008. С. 48).
285
К нему О.М. - и возможно не раз - обращался с разного рода письмами по бытовым вопросам.
286
287
То же, например, происходило в Смоленске, что прекрасно задокументировано чуть ли не полной публикацией материалов «группового дела Македонова - Муравьева - Марьенкова» (Илькевич Н.Н. «Дело» Македонова. Из истории репрессий против Смоленской писательской организации. 1937-1938 г.г. Изд. 2-е. Смоленск: ТРАСТ - ИМАКОМ, 1996. 224 с.). Здесь, правда, почти не звучали громкие «всесоюзные» имена, если не считать единичных упоминаний Авербаха, Твардовского, Исаковского и «белогвардейского поэта Гумилева». Зато сценарий был почти «классическим»: доносителем был В.Е.Горбатенков, заместитель главного редактора газеты «Большевистская молодежь». Его донос был запущен накануне собрания писателей Западной области, состоявшегося в Смоленске 17-19 августа 1937 г. В.А. Каруцкий, тогдашний начальник Управления НКВД по Западной, Смоленской и Московской областям, на доносе начертал: «Видимо, что Македонова давно надо посадить и реализовать имеющиеся у нас материалы о писателях». Что и произошло 21 августа: материалы «реализовали» и А.В. Македонова, будущего кандидата в авторы предисловия к томику Мандельштама в «Большой библиотеке поэта», арестовали 9 февраля 1938 г. за троцкистскую деятельность его приговорили к 8 годам ИТЛ и отправили в Котлас, в Ухтпечлаг.
288
Благодарю В.И. Битюцкого, обратившего мое внимание на эти совпадения и снабдившего необходимыми данными (см. в кн.: Воронежские сталинские списки: Книга памяти жертв политических репрессий Воронежской области. В 2-х тт. Воронеж, 2006-2007).
289
Дукельский Семен Семенович (1892-1960). Образование: трехклассное еврейское казенное училище, Елизаветград; музыкальная частная школа, 1908; оперно-музыкальная частная школа Медведева, Киев, 1909). В коммунистической партии с 1917 г. В органах ВЧК-ОГПУ в 1920-1926 гг., ОГПУ-НКВД - в 1930-1938. В 1935 г. присвоено звание старший майор ГБ. С 22 мая 1932 г. по 10 июля 1934 - полпред ОГПУ по Центрально-Черноземной обл., с 15 июля 1934 г. по 14 июня 1937 - начальник НКВД Воронежской обл. В 1937 г. его заместителем был И.Г.Сивко.
290
О том, насколько это не пустой звук, свидетельствует «томская» судьба Н.И. Клюева, сосланного в Колпашево в Западной Сибири. В октябре 1934 г. его перевели в Томск, где в июне 1937 г. его вторично арестовали и расстреляли.
291
292
См. о нем: Ошеров А. Над пропастью во лжи. Курск, 1998. С. 128-130.
293
Надо отдать должное Ольге Капитоновне Кретовой: за освобождение Шевцова она боролась отчаянно, но ни ее хлопоты, ни заявление Шевцова в ЦК ВКП(б) от 24 июня 1939 г. - ничто не помогло: в мае 1955 г. она получила извещение о том, что он умер 14 января 1943 г. в Севжелдорлаге.
294
Письмо М.Я. Булавина В.Н. Гыдову от 7 ноября 1981 г. (частично опубликовано в: Гыдов, 1993. С. 37-39).
295
По крайней мере, об этом нет ни одного свидетельства.
296
Н., Булавин М. Воронежские писатели за 20 лет. Обзор // Литературный Воронеж. Сб-к Воронежского союза советских писателей. Вып. 1. Воронеж, 1937. С. 224-234.
297
Письмо В.Н. Гыдову от 7 ноября 1981 г. (Гыдов, 1993. С. 39).
298
Там же. С. 38.
299
Ср.: «Мой товарищ Н. Романовский тоже был репрессирован. Я ждал своей участи. Н. Романовский, мой друг, находился семь месяцев в предварительном заключении безвестно, и я должен был признать его врагом народа, так называли его следственные органы НКВД. После освобождения он преподавал в пединституте литературу, а когда началась война - ушел добровольно на фронт и погиб. Это был смелый и храбрый офицер» (Там же).
300
Шпунт Р. Еще одна писательская канцелярия // Комсомольская правда. 1937. 16 марта.
301
302
Коммуна. Воронеж. 1937. 23 апр. С. 3.
303
Нерлер, 1991. С. 95.
304
Там же.
305
Б.М. Бернадинер, автор книг «Философия Ницше и фашизм» (1934) и «Демократия и фашизм» (1936).
306