Приложение. «Стихи к джихаду»
Семантический разбор ряда стихотворных и прозаических блоков, отражающих узловые точки траектории «джихада» Мандельштама. Разбор неполный: рассматриваются, в основном, фрагменты, имеющие отношение к подготовке, осуществлению и последействию «акции».
П1. Кому зима — арак... (1922).
Кому зима — арак и пунш голубоглазый,
Кому душистое с корицею вино,
Кому жестоких звезд соленые приказы
В избушку дымную перенести дано.
Немного теплого куриного помета
И бестолкового овечьего тепла;
Я все отдам за жизнь — мне так нужна забота, —
И спичка серная меня б согреть могла.
Взгляни: в моей руке лишь глиняная крынка,
И верещанье звезд щекочет слабый слух,
Но желтизну травы и теплоту суглинка
Нельзя не полюбить сквозь этот жалкий пух.
Тихонько гладить шерсть и ворошить солому,
Как яблоня зимой, в рогоже голодать,
Тянуться с нежностью бессмысленно к чужому,
И шарить в пустоте, и терпеливо ждать.
306 Отарою овец, и хрупкий наст скрипит,
Кому зима — полынь и горький дым к ночлегу,
Кому — крутая соль торжественных обид307.
О, если бы поднять фонарь на длинной палке,
С собакой впереди идти под солью звезд
И с петухом в горшке прийти на двор к гадалке.
А белый, белый снег до боли очи ест.
Реконструкция смысла:
Если бы Вы были мужем, а не «...», Мандельштам, ...
Вы бы взяли винтовку в руки и пошли сражаться.
Марина Цветаева, черновик к статье
«Проза поэта» (1926)
Всё стихотворение, созданное зимой 1921/1922 — это монолог, обращённый к Николаю Гумилёву, часть «разговора с Колей», который «никогда не прерывался»3.
Автор (проецируя свои отношения с Гумилёвым на отношения в паре Пушкин — Рылеев) пытается ответить «героям- заговорщикам» на воображаемое обвинение в трусливом неучастии в героических акциях4: да, он не человек подвига «на площади», ему слишком дорога жизнь, ему необходима «забота» и «тепло», пусть символические («И спичка серная меня б согреть могла»), пусть это будет даже «бестолковое овечье тепло» и т. д.
Но эта «апология труса», «рационализация трусости» не избавляет автора от угрызений совести5. На это указывают последняя строфа и в ней последняя строка стихотворения: «А белый-белый снег до боли очи ест»6. 308 309 310 311
Герой последней строфы — это, с одной стороны, проекция образа Бориса Синани (в ШВ), с которого М пытается «делать жизнь» и сожалеет и испытывает угрызения совести оттого, что это не получается.
(каппара), принимающая на себя грехи жертвователей. В данном случае — это жертва, искупающая «нечистую совесть труса»312.
Но, с другой стороны, в образе героя строфы313 просвечивает джокер (шут, дурак) из колоды карт Таро314, появление которого в раскладе карт обычно интерпретируется как начало новой, неизвестной жизни (и, одновременно, завершение некоего поиска), как выход из «особой точки» жизненного процесса315.
А ведь именно в такой особой точке — в «зоне конфликта цивилизаций» — находится (ощущает себя) М в 1922-23 гг. Это по преимуществу «еврейская» и «русская» цивилизации. См. об этом подробнее в работах [3] и [31]. Здесь отметим лишь, что в этот период Мандельштам размышляет о своей чужерод- ности как для еврейской цивилизации (см. ШВ, глава «Хаос иудейский»), так и для русской316.
Тем самым, сквозной смысл всего этого пассажа и всего стихотворения — безнадежное стремление начать новую жизнь (и жить, как Борис Синани, как Николай Гумилёв, как Яков Блюмкин и другие эсеровские герои, как Рылеев и другие декабристы и т. д.) и мучения совести при ощущении внутренней неспособности это сделать.
Рассмотрим, наконец, некоторые межъязыковые интерференции в этом стихотворении:
(1) В стр. «Кому жестоких звезд соленые приказы/ В избушку темную перенести дано»:
(G, Fr) СОЛЕНЫЕ ПРИКАЗЫ => (пар.) solenn ‘торжественный’ (= фр. solennel ‘торжественный’) => смысл: «торжественные приказы»
(2) В стр. «Кому зима — полынь и горький дым к ночлегу,/ Кому — крутая соль торжественных обид»:
(G) ЗИМА = Winter => (эквиконс. W-N/M-T-R) Wermut ‘полынь, вино «вермут»’=> два смысла:
(а) ПОЛЫНЬ
(б) Смысл: «кому зима — (полынное вино) вермут», отсылающий к первым строкам этого стих.: «Кому зима — арак и пунш голубоглазый, / Кому душистое с корицею вино».
Далее, имеем связь: (G) Wermut ‘полынь, «горечь», вино «вермут»’=> (пар.) Wehmut ‘тоска, горечь, меланхолия’ => смысл: «кому зима — тоска, горький дым обид» и т. п.
П2. Фрагмент «Четвертой прозы» и фрагмент «Армении»
(1930).
А. Фрагмент ЧП.
«Кто же, братишки, по-вашему, больше филолог: Сталин, который проводит генеральную линию, большевики, которые друг друга мучают из-за каждой буквочки, заставляют отрекаться до десятых петухов1213.
Б. Фрагмент «Армении» (1930).
«Как люб мне язык твой зловещий,
Твои молодые гроба,
Где буквы — кузнечные клещи14 И каждое слово — скоба...»
* * *
Для архаического сознания всякое ремесло
есть колдовство, и мастер - скромный,
но легитимный собрат мага: оба «знают
слово», оба проникли в особые секреты,
неведомые профанам, оба умеют
обходиться с демоническими силами.
С. Аверинцев 317 318 319
Реконструкция смыслового пересечения фрагментов А и Б:
Имеет место «похожесть» дискурсов Сталина и Мандельштама.
Отметим сразу «идеологическую базу» этой похожести: это вера в «магию языка», в магическое «излучение» генерируемого вербального текста320, в магию «научного дискурса»321 — и установка на «физическую» имплементацию этой веры322.
Несколько заостряя, можно сказать, что Сталин и Мандельштам — «люди текста»323 324.
По эффективности техники «лингвистического» манипулирования их можно сравнить разве что с самыми выдающимися «талмудистами», т. е. генераторами традиционных еврейских текстов.
Собственно, в этом и состоит главный смысл высказывания Мандельштама о языке Сталина: «мой язык».
Строим теперь (частичное) отображение фрагментов А => Б: [СТАЛИН, МУЧАЮТ, из-за КАЖДОЙ БУКВОЧКИ, Я ЛЮБЛЮ ИХ ЯЗЫК, ЭТО МОЙ ЯЗЫК] => [ЛЮБ МНЕ ЯЗЫК ТВОЙ, БУКВЫ — КУЗНЕЧНЫЕ КЛЕЩИ (= орудие пытки, мучений), КАЖДОЕ СЛОВО, СКОБА].
Применяя принцип НСО325, получаем, что, при этом отображении, «с большой вероятностью», СКОБА <—> «Коба (= СТАЛИН)». Тем самым, образ Сталина (генератора «зловещего языка») как бы «вшифрован» в ткань фрагмента Б.
Ниже приводится работа о соотношении «языка Мандельштама», советского газетного «новояза» и «языка Сталина», одного из главных генераторов этого «новояза»326.
У ZEITungen в плену: Осип Мандельштам и язык советской прессы. Манипулятивность М-текста. М-текст и «язык Сталина»
Сталин. <...> Ленин. Я люблю их язык.
Он мой язык.
О. Мандельштам. Четвертая проза
.борьба газетной темы и ямбического
духа. Почти вся поэма в плену у газеты.
О. Мандельштам. Заметки о Шенье
Повышенный интерес Мандельштама к советской газете хорошо известен из его собственных текстов и записей мемуаристов.
В очерке «Холодное лето» (1923) он пишет: «А я люблю выбежать утром на омытую светлую улицу, через сад, где за ночь намело сугробы летнего снега, перины пуховых одуванчиков, — прямо в киоск, за “Правдой”».
Точно так же в конце 1937 г. в Калинине Мандельштам, по воспоминаниям его жены, каждый день «просматривал» “Правду”, которую выписывал хозяин, пытаясь извлечь информацию, в особенности, из высказываний и даже из фотографий Сталина.
«Читая, <...> О.М. часто говорил: “Мы погибли”... Впервые он это произнес, показывая мне отзыв Сталина на сказку Горького: “Эта штука сильнее “Фауста” Гете. Любовь побеждает смерть”... Он сказал еще “мы погибли”, увидав на обложке какого-то иллюстрированного журнала, как Сталин протягивает руку Ежову. <...> Однажды за столом у Татьяны Васильевны О.М. прочел речь Сталина <...>. Сталин пил за ту науку, которая нам нужна, а не за ту науку, которая нам не нужна. <.> О.М. сказал привычное: “Мы погибли”... Вот тут-то Татьяна Васильевна и ее муж разъярились: “Вам только бы гибнуть. еще накликаете. вы бы как жить подумали.”»327.
Психологический феномен «газетной зависимости» был вполне распространён и «нормален» в советском «среднем классе». Но этот же феномен, по меньшей мере, странен и, наверное, уникален для большого поэта, принадлежавшего к интеллектуальной элите общества.
Да, газеты читали все, кто хотел быть социально интегрированным, не остаться «на обочине» новой жизни. Для определённого слоя городского населения чтение центральных газет и/или подписка на них служили признаком лояльности советской власти и партии, неким ритуалом «текстуальной» социализации.
328:
«Вот “Правды” первая страница,/ Вот с приговором полоса.
<...> Футбол для молодого баска, / Мадрида пламенная жизнь».
Для русско-советской художественной элиты принятой нормой было презрение к газете, стремление как-то избежать её чтения (булгаковский профессор говорит: «Не читайте советских газет»), хотя совсем уйти от этого было невозможно.
Вообще, трудно представить, что могло быть привлекательного для психически нормального интеллектуала в советской газете. Мандельштам и здесь «выламывался» из общего ряда.
В чём здесь дело?
2.1. Разумеется, «в дверях скучает» (по выражению Мандельштама) общее объяснение: ярко выраженная у Мандельштама психологическая установка на получение новой информации и на осуществление коммуникации, — ведь газета в 19201930-х гг. была важнейшим элементом информационно-коммуникативной системы, пусть дозирующим и деформирующим информацию, но всё же...
Мандельштам ориентирован, настроен на абсорбирование новостей о происходящем вокруг него, пусть препарированных цензурой. При этом он, конечно, должен максимально использовать главные на тот момент коммуникационные системы: газету и, в меньшей степени, радио.
В Воронеже Мандельштам, кроме ежедневного чтения центральных и местных газет, регулярно слушает «московские» новости по радио («Наушнички... Ну, как метро?..»).
Вполне естественно представить, что если бы Мандельштам через «щель в хронотопе» пролез в сегодняшний день, он часы и дни проводил бы за монитором, впитывая всевозможную, совершенно не обязательно практически нужную, информацию из сети.
Тексты Мандельштама показывают, что он был «настроен» на использование любой информации, которую можно получить из газеты. Мандельштам — «продвинутый юзер» газеты: он использует эту инфо-систему целиком, со всеми её опциями, вплоть до отдела личных объявлений329.
Газетный текст у него идёт в дело (т. е. отражается в генерируемых им текстах) весь — с рогами и копытами: от политических передовиц до спортивных сообщений («футбол для молодого баска»), рекламы кинотеатров330 и т. п.
Заметим теперь, что всё сказанное выше относится к тексту любого вида (даже не обязательно вербальному), поступающему «на вход» сознания Мандельштама. Ему интересен и экзистенциально важен любой печатный текст («листаю книги в глыбких подворотнях, и не живу, и все-таки живу»), а уж тем более тот, который имеет, по его ощущению, непосредственное отношение к его жизни (типа вышеупомянутых сообщений в “Правде” в конце 1937 г. о готовящихся процессах и т. п.).
Выше говорилось, что М, следуя глубинной иудаистической (талмудической) традиции, воспринимал мир как вербальный
Текст26, а текстуальное описание мира — как результат работы некоторой системы передачи информации по отношению к миру (к людям).
Ср.: «Нам уже трудно себе представить, <...> — каким образом вся библейская космогония с ее христианскими придатками могла восприниматься тогдашними образованными людьми буквально как свежая газета, как настоящий экстренный выпуск»27.
Резюмирующая метафора: можно сказать, что Мандельштам — это мощная интеллектуальная машина (по выражению С. Рудакова — «механизм») для переработки чужих и своих (более ранних) текстов. При этом мы видим, что чтение газеты для Мандельштама — это важнейший текстуальный контакт с окружающим Миром, который и сам по себе есть Текст.
Но, опять же, любой homo sapiens, в той или иной степени, является таковой машиной.
Почему всё же именно газетный текст так привлекателен («Я люблю их язык») и явно чем-то маркирован для Мандельштама? Простой «информативности» газетного текста недостаточно для ответа на этот вопрос.
функциональности.
Это — язык газеты в широком смысле. Это — наиболее комфортный и близкий для Мандельштама28 мир текста, мощно резонировавший с его собственным «мировым текстом», в отличие от, скажем, мира текста «конвенциональной» нарративной литературы. 331 332 333
Близкий для него — в чём? Что может быть общего у дискурса гениального поэта и предельно, часто до идиотизма, стандартизированного языка советской газеты?
Представляется, что дело здесь в следующих психолингвистических феноменах:
2.2.1. Динамика текста => семантический взрыв. Мандельштама привлекала доведённая до предела динамика репортаж- ного текста, установка репортажного текста на частотный семантический «взрыв» (в смысле Лотмана), установка на «кли- повость» структуры текста и его рецепции. В «пределе» — это семантический взрыв (например, врезка семантического клипа, blow-up и т. п.) в каждой точке текста334.
О присутствии у Мандельштама установки на «репортаж- ность» текста он сам прямо говорит во 2-й и 6-й главах «Разговора о Данте» (РД)335: «И вот, читая песни Данта, мы получаем как бы информационные сводки с поля военных действий...», «И если мы с этой точки зрения подойдем к Данту, то окажется, что в предании он видел не столько священную его, ослепляющую сторону, сколько предмет, обыгрываемый при помощи горячего репортажа и страстного экспериментированья. В двадцать шестой песни “Paradiso” Дант дорывается до личного разговора с Адамом, до подлинного интервью. Ему ассистирует Иоанн Богослов — автор Апокалипсиса».
Контекст репортажа симпатичен Мандельштаму, и его привлекают все акторы газетно-репортажной «инфо-системы»: «Я к воробьям пойду и к репортерам». Здесь «воробьи» — это «газетные воробьи» — тогдашнее прозвище мальчишек-газетчиков.
2.2.2. Предельная коммуникативность текста. В языке советской газеты это свойство текста очевидно. Что касается Мандельштама, то Ю. Левин отмечал в работах 1970-х гг. нарастающую ориентированность его текста «.на п р о ц е с с коммуникации. Усиливается апеллятивность, как глобальная (стихотворение в целом — обращение к кому-то или чему-то, будь то даже щегол, заводской гудок или кувшин), так и локальная, с частой сменой локальных адресатов (см., например, “К немецкой речи”). Очень часты вопросы, императивы, обращения (в том числе, что особенно характерно, своеобразные “приветствия” типа “Ну здравствуй, чернозем”). Но дело не только в количественном росте “коммуникативных элементов” в тексте, но и, главное, в актуализации коммуникативности»336.
2.2.3. Ориентация на «репортаж участника» => перформа- тивность текста. В языке газеты (в особенности советской газеты) присутствует установка на «репортаж участника», который «в пределе» переходит в перформативность, т. е. в ситуацию, когда текст каузирует некоторые действия («перформансы») или сам является тем «событием», которое он стремится выразить.
Примеры перформативных ситуаций в советской прессе: «призывы», «клятвы», даже названия газет («Призыв», «Правда») и т. п.
Этот же феномен характерен для текста Мандельштама, на что указал он сам в РД (гл. 4), см. ниже. Это же свойство ман- дельштамовского текста отмечал Ю. Левин в работах 1970-х гг.:
«У позднего Мандельштама стихотворение из условного знака коммуникативного акта превращается в как бы непосредственно — здесь и теперь — происходящее общение, из знака события само превращается в событие, из литературного факта — в факт жизни. Такие стихи, как “Куда как страшно...”, “Мы с тобой на кухне посидим...”, “Нет, не спрятаться мне.” и мн. др. дают не описание ситуации, а актуальное ее присутствие, предполагающее не фиктивный, а реальный контакт»337.
Ю. Левин утверждает, что для позднего Мандельштама «наиболее характерен случай как “личностного”, так и пространственно-временного совпадения Н [наблюдателя] и Г [говорящего], <...> причем этот Н-Г локализован и темпора- лизован внутри события, — тип “репортажа участника”33, (характерный пример — “Стихи о неизвестном солдате” с их сочетанием апокалиптичности и репортажности). Крайним частным случаем является перформативный текст, когда стихотворение само является тем актом, который оно выражает (автореферентность). Такие тексты максимально ситуативны, особенно глубоко укоренены в действительности, в них Н и Г слиты до неразличимости, поскольку “повествование здесь само является событием”. Многие стихи позднего Мандельштама тяготеют к перформативности, что проявляется, в частности, в употреблении конструкций типа “Я скажу это начерно, шопотом...”, “Я скажу тебе с последней прямотой...”, “Я шепчу обескровленным ртом.”, за которыми следует “говоримый” текст (означаемое таких конструкций — сам факт говорения здесь и теперь, т. е. совпадает с означающим)»34.
35.
Ср. пассаж в РД: «.непрерывное превращение материально-поэтического субстрата, сохраняющего свое единство и стремящегося проникнуть внутрь себя самого».
Французский философ А. Бергсон, под влиянием которого находился Мандельштам, считал «внутреннее наблюдение», «интроспекцию» (погружение в сознание) эффективным методом познания. Усилием «интроспекции» человек может понять связь действительности и своей экзистенции, т. е. совместить Н и Г и стать «участником события, дающим репортаж». Газета per se и есть такой «участник события», — это и привлекает Мандельштама в газете.
33 Ср. вышеприведённый пассаж из 6-й главы РД: «Дант дорывается до личного разговора с Адамом, до подлинного интервью».
34 Левин Ю. О некоторых особенностях поэтики позднего Мандельштама // Жизнь и творчество О.Э. Мандельштама: Сб. ст. Воронеж, 1990. С. 412-413.
35 Этот интереснейший (и не исследованный) феномен мы называем «ми- драшностью» (мидраш = ивр. ‘изучение’) текста. Он характерен для «талмудических текстов», мощнейшим образом повлиявших на еврейский традиционный дискурс, см. ниже п. 2.2.5 и монографию [3], п. 1.2.3. Геометрическая метафора «мидрашного» текста — это «бутылка Клейна», см. например, обложку монографии [3].
2.2.4. Установка на «игру слов» и на «оксюморонизацию». Манипулирование семантикой. Для советского газетного языка характерно использование «игры слов», «каламбуров»: это бросается в глаза, например, в заголовках статей.
Эти техники суть частные проявления общей ориентации на семантическое манипулирование, т. е. наполнение концептов, концептуальных метафор и т. п. русского языка модифицированным содержанием для достижения некоей «целевой семантической функции» текста.
Интересно, что и в дискурсе Сталина «каламбуры» — рутинное явление. М. Вайскопф в своем исследовании языка Сталина приводит ряд примеров и, в частности, пишет: «...стоит заново взглянуть на его [Сталина] первый публицистический псевдоним, составленный на каламбурно-двуязычной основе [Бесошвили = сын беса]» [39, с. 196].
В той же работе Вайскопф приводит ряд примеров частотного присутствия в дискурсе Сталина оксюморонных текстуальных ситуаций, которые он, следуя советской и общеевропейской традиции, называет «сталинской диалектикой»36.
Соответственно, в текстах Мандельштама феномен игры «на каламбурно-двуязычной основе» и феномен оксюморонных ситуаций типа «сухой влажности» абсолютно рутинны и массовидны: подробно об этом см. в монографии [3]. Там же говорится о мандельштамовских техниках семантического манипулирования.
2.2.5. Некоторые выводы и одна спорная гипотеза.
Проанализировав вышесказанное, можно высказать утверждение, что «точки совпадения» языка Мандельштама и советского газетного языка напоминают ряд черт и текстуальных установок еврейского традиционного дискурса, т. е. мидраша, идиш-дискурса и т. п. В этом легко убедиться, просмотрев работу, исследующую «пересечения» текста Мандельштама и еврейского традиционного текста37.
36 Несколько огрубляя, можно сказать, что и Сталин и Мандельштам «диалектику учили не по Гегелю», а, скорее, по Талмуду. Феномен «диалектики» в советском новоязе 1920-1930-х гг. должен быть рассмотрен отдельно.
37 Городецкий Л. Текст Мандельштама в сопоставлении с традиционным ев-
Приведём её основной тезис:
совпадении некоторых принципов «генерирования» текста. При этом Мандельштам «идеологически совпадает» с традиционными еврейскими авторами в своём отношении к концепту и реальности Текста.
Он сам сказал про феномен своего отношения к «тексту» в рассмотренном выше пассаже в ЧП (1929/30 гг.): «Кто же, братишки, по-вашему, больше филолог: Сталин, который проводит генеральную линию, большевики, которые друг друга мучают из-за каждой буквочки, заставляют отрекаться до десятых петухов, — или Митька Благой с веревкой? По-моему — Сталин. По-моему — Ленин. Я люблю их язык. Он мой язык».
И далее, в конце ЧП: «Ленин и Троцкий ходят в обнимку... Ходят два еврея., и один все спрашивает, все спрашивает, а другой все крутит, все крутит, и никак им не разойтись».
Уместно сравнить с этими высказываниями широко известную инвективу Лютера против «извращённой экзегетики талмудистов38», которые «versuchen, drehen, deuten, martern fast alle Wort», т. е. «испытывают, крутят, толкуют, мучают почти каждое слово»39.
ГИПОТЕЗА. В языке советской газеты 1917-1937(?) гг. массово проявлялись черты и «текстуальные установки» еврейского традиционного дискурса. Именно это, прежде всего прочего, было (возможно, неосознанно) аттрактивным для Мандельштама, который сам был, в некотором смысле, фокусом матриц еврейской культурно-цивилизационной системы40.
38 Т. е. тех же фарисеев, толкующих букву Св. Писания.
39 Цит. по: Еврейская Энциклопедия. СПб., 1905-1912. Т. X, кол. 445. Заметим, что там слово versuchen неточно (для данного контекста) переведено как «исследуют».
40 Последнее утверждение подробно обосновывается в монографии [31].
Главной причиной такого рода «евреизации» языка советской прессы (и, следовательно, всего русского «новояза») рассматриваемого периода был, разумеется, массовый приток в журналистику338, начиная с марта 1917 г., «кадров», подвергшихся воздействию еврейской культурно-цивилизационной системы — например, получивших, хотя бы частично, в детстве и юности еврейское традиционное образование и т. п.
М. Вайскопф в исследовании «языка Сталина» утверждает, что дискурс Сталина подвергся массированному влиянию системы образов и текстуальных матриц, усвоенных вождём в православной семинарии339. Однако не менее сильным было воздействие на великое множество его соратников по партии (и по генерированию советского «новояза» как орудия манипулирования «массами»), а через них и на него самого, — еврейского хедера и еврейской традиционной языковой среды.
Ср. высказывание современного исследователя о «языке Сталина»: «...соблазнительно вновь сослаться на церковное воспитание [Сталина] с его библейской догматикой. Но методы церковного догматизма мало чем отличаются от принципов талмудизма, на котором в юности воспитывались его [Сталина] главные политические оппоненты. Ничем не отличался от Сталина в этом отношении Зиновьев, написавший в том же догматично-цитатническом духе книгу «Ленинизм», изданную в 1926 г. Книга антитроцкистская, но Сталин использовал ее против самого Зиновьева. При случае жонглировали цитатами и гораздо более одаренные Каменев и Бухарин. Троцкий, которому в принципе такой стиль идейного существования претил, вынужден был прибегать к нему, обращаясь к авторитету Ленина»340.
Таким образом, еврейские традиционные текстуальные установки мощно воздействовали и на «язык Сталина» — он же «мой язык» Мандельштама (в ЧП), он же русско-советский газетный «новояз».
П3. Ночь на дворе... (март 1931).
Ночь на дворе. Барская лжа:
Что же потом? Хрип горожан
И толкотня в гардероб.
Бал-маскарад. Век-волкодав.
Так затверди ж назубок:
Шапку в рукав, шапкой в рукав —
И да хранит тебя Бог.
Реконструкция смысла:
Отказ от мировоззрения Пастернака и от «места у колонн».
Н. Мандельштам [4, с. 140] считает, что это стихотворение, датированное мартом 1931 г., является «как бы ответом» на известное стихотворение Пастернака «Красавица моя...»44 (напечатанное, правда, лишь в номере 8 журнала «Новый мир» за 1931 г.).
В любом случае, в тексте «просвечивают» отсылки к личности и текстам Пастернака и к соответствующим оценочным высказываниям самого М:
(а) В первой строке через немецкого «посредника» просвечивает «эквиконсонантный» Пастернак: НОЧЬ => finster, Fin- sterkeit ‘тёмный, темнота’ => (эквиконс. по набору ПСТРНК) => ПаСТеРНаК.
(б) В сочетании БАРСКАЯ ЛЖА просвечивает «эквиконсонантное» (по набору БРСКЛЖ) сочетание «рабский скулеж»45.
(в) Слово БАРСК-АЯ — «эквиконсонант» слова БОРИСИК: а ведь это насмешливое прозвище Бориса Пастернака в устах О. Мандельштама и А. Ахматовой.
(г) Рассмотрим текст, получающийся объединением двух фрагментов: одного из «Волка» [«Запихай меня лучше, как шапку (1), в рукав Жаркой шубы сибирских степей»] и дру- 341 342 гого — из поэмы Пастернака «Лейтенант Шмидт»: [Версты обвинительного акта... Шапку (2) в зубы! Только не рыдать! Недра шахт вдоль Нерчинского тракта! Каторга! Какая благодать!].
Отобразим полученный объединённый текст во вторую строфу рассматриваемого стихотворения. При этом отображении, ШАПКУ (1) => ШАПКУ, В ЗУБЫ => НАЗУБОК, В РУКАВ => В РУКАВ, НЕДРА ШАХТ => РУКАВ, ШАПКУ (2) => Hut ‘шапка, (омон.) хранение, защита’ => be-hut dich Gott ‘храни тебя Бог’ => ДА ХРАНИТ ТЕБЯ БОГ.
По принципу НСО, блок [вдоль Нерчинского тракта! Каторга! Какая благодать!] отображается343
Получается семантическая проекция на «сюжет декабристов», дающая смысл: лучше «шапкой в рукав» в «(богохрани- мую) благодать каторги вдоль Нерчинского тракта», чем участие в омерзительном БАЛе-МАСКАРАДе и т. д.
П4. Волк (март 1931).
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей, —
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается344 век-волкодав,
Но не волк я по крови своей:
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей...
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе;
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе.
Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звезды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет345.
Мастер обращается к Сталину как к «равному» себе текстуальному демиургу346, с целью «договориться» — потому что только этот «равный» может решать его судьбу (как царь — судьбу декабристов, как Воланд — судьбу Мастера): убить, «запихать в сибирские степи» и т. п. Об этом же желании «договориться» с «начальником» говорит и строка в «Канцоне»: «Я скажу: села начальнику евреев...»347.
Главное же, чего хочет избежать Мастер — это «дружбы» с «веком-волкодавом», пусть даже этот зверь по-дружески348 «кидается на шею» и т. д. Мастер должен уйти от мира кровавого маскарада, мира «хлипкой грязцы», пусть даже его запихают, как декабриста, в «рукав» шахты «вдоль Нерчинского тракта»349.
Ниже приводится работа о подтекстах «Волка»350.
Происхождение «волкодава» в цикле «Волк»
В первой строке стихотворения «Век» возникает «зверь» — это, собственно, и есть образ «века»: «Век мой, зверь мой, кто сумеет...». В цикле стихотворений «Волк» (1931-1935) этот непонятный зверь превращается в «волкодава», который зачем- то «кидается» на плечи (вариант — на шею) автору.
Самый поверхностный разбор подтекстов и «германских интерференций» в тексте позволяет реконструировать происхождение этого образа у Мандельштама, понять происхождение и цели «волкодава».
Покажем, что в подтексте первой строки «Волка» — образ казачьего сотника, пахнущего собакой и волком, в бурке (накинутой на плечи!) из главы «Бармы закона» в очерке «Феодосия» (1923): «.по улицам ходили циклопы в черных бурках, сотники, пахнущие собакой и волком <.> заряженные лисьим электричеством здоровья и молодости. На иных людей возможность безнаказанного убийства действует, как свежая нарзанная ванна.».
Дело здесь в том, что СОТНИК суггестирует понятие ‘сотня’, которое, в свою очередь, актуализирует в «языковом сознании» автора немецкое Hundert ‘сто’ (= Y[hundertj).
Эти «германские» слова, в свою очередь, паронимически активизируют Jahrhundert ‘век’ (= Y[yorhundert]). Тем самым, образ сотника имплицирует образ «века» и слово ВЕК. Но слова Hundert и Y[hundert], кроме того, паронимически суггести- руют Hund, т. е. немецкую ‘собаку’, равную идишской ‘собаке’ Y[hund].
Тем самым, и слово ВЕК имплицирует «собаку»351.
Далее, феодосийский «сотник» пахнет «собакой + волком». Собака + волк в «интерферирующем» в данный момент языке — это (Wolf + Hund) в немецком, или [volf+hund] в идише. Значение же получающегося «германского» сложного слова Wolfshund (=Y[volfhund]) — это именно ‘ВОЛКОДАВ’!
Тем самым, «сотник, пахнущий собакой и волком» — это «ВЕК-ВОЛКОДАВ». Но даже бурка этого нехорошо для автора пахнущего казачьего офицера тоже «работает» на индуцируемый подтекстом смысл стихотворной строки. Ведь бурка накидывается на плечи — в точности, как ВЕК-ВОЛКОДАВ (или век-ягуар!) кидается на плечи героя стихотворения «Волк». Отметим, что глагол «кидается» может иметь как активный («сам кидается»), так и пассивный («его кидают») смысл.
Наконец, накидываемая ЧЕРНАЯ БУРКА суггестирует «чернобурку», т. е. лисью шубу или накидывающуюся на шею55 и на плечи (по тогдашней женской моде) лису. Из лисьей же шубы, в свою очередь, возникает «ЛИСЬЕ электричество», которым были «заряжены»56 сотники в прозаическом подтексте, и «жаркая ШУБА сибирских степей»57 в стихотворении.
Тем самым, мы получаем полное соответствие между прозаическим отрезком из «Феодосии» и строфой из «Волка».
Это соответствие подсказывает другой, явно, более «вероятный», по сравнению с «принятым»355, смысл этой строфы: ВЕК-ВОЛКОДАВ, как БУРКА на СОТНИКА, кидается (или кем-то накидывается) не с целью убить, загрызть и т. п., но с целью «дружить» (или согреть), как на своего, обладающего идентичным «волчье-собачьим» запахом, как кидаются своему на плечи (или на шею: см. вариант)356.
Но автор не хочет «дружить» с веком-собакой-сотником- убийцей357, хочет избежать этой дружбы (или тепла от соответствующей шубы), — отсюда пожелание «запихай меня лучше, как шапку, в рукав...». Ясно, что эта просьба обращена не к тому, кто хочет автора загрызть (в этом случае, совсем неуместно выглядело бы слово-пожелание «лучше»), но к кому-то, напрашивающемуся автору в друзья.
Еще один персонаж в черной бурке из того же времени, заряженный мощной энергией и тоже напрашивавшийся Мандельштаму в друзья (хотя Н. Мандельштам считает, что он был смертельным врагом) — это эсер Блюмкин.
Н. Мандельштам описывает сцену в Киеве 1919 г., когда Блюмкин в чёрной бурке проезжает верхом под балконом, на котором стоят Мандельштамы: «В нашу сторону вытянулась рука с наставленным револьвером. О.М. было отпрянул, но тотчас же, перегнувшись через перила, приветливо помахал всаднику рукой» [4, с. 96].
Н. Мандельштам говорит об этом жесте как о реальной угрозе, хотя очевидно, что это был «дружеский стёб» в стиле Блюмкина, своеобразное дружелюбное «кидание на плечи», но чёрная бурка чекиста (символа века) так же хорошо запомнилась М, как и бурка убийцы-сотника (такого же символа века) в Феодосии.
П5. Канцона (май 1931).
Неужели я увижу завтра —
Слева сердце бьется, слава, бейся!—
Вас, банкиры горного ландшафта,
Вас, держатели могучих акций гнейса?
Там зрачок профессорский орлиный,—
Египтологи и нумизматы —
Это птицы сумрачно-хохлатые
С жестким мясом и широкою грудиной.
То Зевес подкручивает с толком
Золотыми пальцами краснодеревца
Замечательные луковицы-стекла —
Он глядит в бинокль прекрасный Цейса —
Дорогой подарок царь-Давида, —
Замечает все морщины гнейсовые,
Где сосна иль деревушка-гнида.
Я покину край гипербореев,
Чтобы зреньем напитать судьбы развязку,
Я скажу «села» начальнику евреев
За его малиновую ласку.
Край небритых гор еще неясен,
Мелколесья колется щетина,
И свежа, как вымытая басня,
До оскомины зеленая долина.
Я люблю военные бинокли
С ростовщическою силой зренья.
Две лишь краски в мире не поблекли:
В желтой — зависть, в красной — нетерпенье.
Эскиз реконструкции смысла этого загадочного текста:
Это рефлексия Мастера о глубинном смысле своего «географического» перемещения из Ленинграда в Москву, о вариантах своего поведения: подготовка к теракту («слава, бейся!») или попытка «выяснить отношения», «договориться» со Сталиным как с «равным» себе текстуальным демиургом358, потому что только этот «равный» может дать реальную «развязку» его судьбе: например, убить, «запихать в шубу сибирских степей» и т. п.
359), чтобы увидеть Кремль и Сталина и «зреньем напитать (= запросить, испросить, инициировать, см. ниже) судьбы развязку».
Рассмотрим строфу: Я покину край гипербореев, Чтобы зреньем напитать судьбы развязку, Я скажу «села» начальнику евреев За его малиновую ласку.
Вот разбор соответствующих межъязыковых интерференций360:
(а) (Pol, Ukr) НАПИТАТЬ => (пар.) pytanie (укр. питания) ‘вопрос, napytac ‘накликать, навлечь на себя’ => смысл 1: «чтобы зреньем “запросить”: какая будет развязка?»; смысл 2: «чтобы использовать зрение как “триггер”, как орудие “терминации” для навлечения (реализации) развязки, жизненного финала»361;
(б) (G, Fr) «СЕЛА»362 => sela363 ‘кончено! договорились!’, фр. scellat ‘да будет запечатано (=закончено, договорено и т. п.)’364 => (наиболее вероятный) смысл всей строки: автор хочет «покончить с прошлой жизнью, начать какую-то новую жизнь»365, «окончательно договориться», «выяснить отношения»366 с «на- чальником евреев», т. е. со Сталиным367.
П6. Довольно кукситься... (июнь 1931).
Довольно кукситься! Бумаги в стол засунем!
Я нынче славным бесом обуян,
Как будто в корень голову шампунем
Мне вымыл парикмахер Франсуа.
Держу пари, что я еще не умер,
И, как жокей, ручаюсь головой,
Что я еще могу набедокурить
На рысистой дорожке беговой.
Держу в уме, что нынче тридцать первый
Что возмужали дождевые черви
И вся Москва на яликах плывет.
Не волноваться. Нетерпенье — роскошь,
Я постепенно скорость разовью —
Холодным шагом выйдем на дорожку —
Я сохранил дистанцию мою.
Мантра (санскр.) — «орудие
осуществления психического акта»,
«стих», «заклинание», — священный
текст, требующий точного фонического
воспроизведения.
Википедия
Реконструкция смысла: психологическая самоподготовка, мантра, аутотренинг перед терактом.
Это текст, в котором особенно громко звучит «общественно-политическая» тема368.
6.1. Рассмотрим «смыслы» в первых двух строфах этого стихотворения (межъязыковые интерференции здесь почти все — французские):
(а) ДОВОЛЬНО...! = barbel => (пар.) barbier ‘парикмахер’ => ПАРИКМАХЕР
(б) СЛАВНЫМ БЕСОМ ОБУЯН => “vom Ehrenteufel gepackt” => смысл: «бесом славы обуян»369
(в) barbier ‘парикмахер’ => (омоф.) Барбье370 => (асс.) стихи Огюста Барбье => (асс.) картинка революционного Парижа лета371
(г) ШАМПУНЕМ => (пар.) Champs-(Elysee) = «Елисейские поля» в Париже
(д) ПАРИ-КМАХЕР ФРАНСУА => (пар.) Paris [pari] = Пари-ж, Фран-ция
(е) ФРАНСУА => (мет. + асс.) frisson nouveau372 ‘новый трепет, дрожь’ => смысл: «я почувствовал дрожь от наступления чего-то нового, неведомого»373
(ж) ФРАН-СУА => (пар.) frein soit! ‘да будет узда!’ => (асс. => подтекст) «Вся поэтика гражданской поэзии — искание узды, frein»374 => смысл: «я ищу узду => я должен писать гражданские стихи!»
(з) 375ОБУЯН => (пар.) «Ан-ту-ан» => (пар.) ane ‘осёл’ => ОСЁЛ НА УХО НАСТУПИЛ!
(и) ДЕРЖУ ПАРИ, ЧТО [париш-то] => (пар.) Paris [pari] = Париж
(к) НАБЕДО-КУРИ-ТЬ => (пар.) courir ‘бежать’ => БЕГОВОЙ376
(л) БЕГОВОЙ => (асс.) «бега, скачки» = courses => (омогр. RSES) РЫСИС-ТОЙ377.
6.2. Рассмотрим теперь «смыслы» в третьей строфе этого стихотворения:
(а) В ЧЕРЕМУХАХ => фр. bourdaine, putiet, putier81 ‘черёмуха, нем. falsche Faulbaum82 ‘черёмуха’ => смысл: «1931 год — во лжи, фальши, гниении и т. п.»
(б) ЦВЕТЕТ => нем. bluht ‘цветёт’, Blute ‘цвет (растений)’ => (пар.) Blut ‘кровь’ => смысл: «1931 год проходит во лжи, фальши, гниении, крови83»
(в) ДОЖДЕВЫЕ => (асс.) «дождь» = pluie => (пар.) ПЛЫВЕ-Т
(г) ЧЕРВИ => (пар.) Pol czerwiec ‘июнь, Ukr червень ‘июнь’ => аллюзия на время написания текста (начало июня)
(д) ВОЗМУЖАЛИ ДОЖДЕВЫЕ ЧЕРВИ => (подтекст): «Дарвинизм, может быть сам того не сознавая, привлек биологию в сферу политической деятельности. Некоторая демократическая суетливость проникла в гипотетическую первичную слизь, и борьба дождевых червей за существование служит добрым примером для двуногих»84 => дешифровка смысла: «сейчас время созрело для политической/гражданской деятельности»
(е) ДОЖДЕВЫЕ ЧЕРВИ => <...> “Масих-аль-Деджаль”»85 => (пар.) Mosoch86 + all ‘нем. 378 379 380 381 382 383 весь, вся’ + die Jolle ‘нем. ялик’384 => (пар.) ВСЯ МОСКВА НА ЯЛИКАХ => зашифрованный смысл: «в Москву пришёл и захватил её Антихрист = лже-Мессия и т. д.»
6.3. В монографии [3, п. 3.4.3] рассматривается ряд соответствий между текстом «Довольно кукситься...» и эпилогом «Египетской марки». Почему эти тексты «соответствуют» друг Другу, в чём причина явно возникающего здесь «семантического отображения»?
Общая объединяющая тема — это тема приближения смерти, катастрофы, наступления «конца времени», попытки остановить надвигающуюся катастрофу385 и т. д. Она переходит в тему «Антихриста», или, другими словами, в эквивалентную тему «дьявола в Москве», популярную в 1920-1930-х гг.386
Этот лже-Мессия (Антихрист) есть центральный стержень «смыслового соответствия» между рассмотренными текстами.
П7. К немецкой речи (август 1932).
Б. С. Кузину
Freund! Versaume nicht zu leben:
Denn die Jahre fliehn,
Und es wird der Saft der Reben
Uns nicht lange gluhn!90
Kleist
Себя губя, себе противореча,
Как моль летит на огонек полночный,
Мне хочется уйти из нашей речи
Есть между нами похвала без лести
И дружба есть в упор, без фарисейства —
Поучимся ж серьезности и чести
На западе у чуждого семейства.
Поэзия, тебе полезны грозы!
Я вспоминаю немца— офицера,
И за эфес его цеплялись розы,
И на губах его была Церера...
Еще во Франкфурте отцы зевали,
Еще о Гете не было известий,
Слагались гимны, кони гарцевали
И, словно буквы, прыгали на месте.
Скажите мне, друзья, в какой Валгалле
Мы вместе с вами щелкали орехи,
Какой свободой вы располагали,
Какие вы поставили мне вехи.
И прямо со страницы альманаха,
От новизны его первостатейной,
Сбегали в гроб ступеньками, без страха,
Чужая речь мне будет оболочкой,
И много прежде, чем я смел родиться,
Я буквой был, был виноградной строчкой,
Я книгой был, которая вам снится.
90 Друг! Не упусти (в суете) самое жизнь. // Ибо годы летят // И сок винограда // Недолго еще будет нас горячить! Эвальд Христиан Клейст (нем.).
Когда я спал без облика и склада,
Я дружбой был, как выстрелом, разбужен.
Бог Нахтигаль, дай мне судьбу Пилада
Иль вырви мне язык — он мне не нужен.
Бог Нахтигаль, меня еще вербуют
Для новых чум, для семилетних боен.
Звук сузился, слова шипят, бунтуют,
Но ты живешь, и я с тобой спокоен.
Реконструкция зашифрованного смысла387:
Мастер собирается отомстить за смерть своего друга, по- эта-офицера Николая Гумилёва, помочь отомстить за отца его сыновьям Льву и Оресту (судьба Пилада) и сделать это с помощью «слова» (текста), для чего просит о помощи «Бога слова», гейневского Нахтигаля.
В текст стихотворения вшифрованы фамилия Гумилёв и имя Лёвы, 388. Дело в том, что строка «Когда я спал без облика и склада» прямо выводит на образ Голема из известной легенды: ведь др.-евр. голем = ‘нечто бесформенное, необработанное, без облика и склада и т. п.’389 Кроме того, имя (точнее, одно из имён) пражского раввина, создавшего, по этой легенде, Голема, — это Лев/Лёв/Лёве и т. п.
Поэтому возникает суггестивная паронимическая цепочка: Голем + Лёв => (пар.) ГУМИЛЁВ, пара (Гумилёв + Лёва-сын) и т. д.
Кроме того, вновь созданного Голема зовут, по легенде, Йосе- ле (= Осик!). Рабби Лев, по легенде, активировал Йоселе, вкладывая ему под/на язык «слово» — Имя Бога. Поэтому в стихотворении Ося Мандельштам просит «Бога слова» — Нахтигаля: «Дай мне твои РУЛАДЫ», т. е. = вложи мне «на язык» нужное СЛОВО, оживи меня для совершения нужного действия, «ИЛЬ ВЫРВИ МНЕ ЯЗЫК», поскольку иначе «ОН МНЕ НЕ НУЖЕН»!
Добавим ещё, что, по легенде, Голема пытались оживить и использовать для борьбы с чумой в Праге <—> «меня еще вербуют для новых чум».
Рассмотрим теперь межъязыковые интерференции в этом стихотворении390.
(1) В стр. «Поучимся ж серьёзности и чести»:
СЕРЬЕЗНОСТИ => Ernst ‘серьёзность’ => (пар.) Ehre ‘честь’
=> ЧЕСТИ
(2) В стр. «Поэзия, тебе полезны грозы!/ Я вспоминаю нем- ца-офицера...»:
(а) Y ГРОЗЫ391 <—> Y[groz] ‘трава, растение’ => (второй) смысл: «тебе полезны травы, растения.»392
(б) Y ГРОЗЫ393 <—> Y[groz] ‘трава, растение’ => «растение, рост» => (асс.) «узнавание, вспоминание»394 => (асс.) ВСПОМИНАЮ
(3) В строке «Сбегали в гроб ступеньками, без страха, / Как в погребок за кружкой мозельвейна»:
(а) (=Y) ГРОБ <—> Grube ‘яма’ => могила’ => поГРЕБок => смысл: «сбегать в могилу, а не непосредственно в гроб»395
(б) (<Y) СТУПЕНЬКАМИ => Treppe ‘лестница’ => (пар.) «трепет» => (БЕЗ) СТРАХА396
(=Y) БУКВОЙ => Buchstabe ‘буква’ => Buch ‘книга’ => КНИГОЙ
(5) В стр. (вар.) «Плющом войны завешан Старый Рейн. / И я стою в беседке виноградной / Так высоко, весь будущим прореян»:
РЕЙН => (пар. основы) ПРОРЕЯН
(6) В стр. (вар.) «Так я стою и нет со мною сладу»:
Я СТОЮ => Ich stehe ‘я стою’ => смысл: «так я отношусь к этому, в таком состоянии я пребываю»397.
(7) В стр. «Бог Нахтигаль, дай мне судьбу Пилада [вар.: «дай мне твои рулады»]/ Иль вырви мне язык — он мне не нужен./ Бог Нахтигаль, меня еще вербуют / <...> Звук сузился, слова шипят, бунтуют, / Но ты живешь, и я с тобой спокоен»:
(БОГ) НАХТИГАЛЬ => Nachtigall ‘соловей’ => (пар.) «слово» => «бог слова / божественное слово» => (1) СЛОВА398, (2) смысл: «дай мне выполнить функцию Пилада с помощью слов, языка».
П8. Квартира (ноябрь 1933).
Квартира тиха, как бумага —
Пустая, без всяких затей, —
И слышно, как булькает влага
По трубам внутри батарей.
Имущество в полном порядке,
Лягушкой застыл телефон,
Видавшие виды манатки
На улицу просятся вон.
А стены проклятые тонки,
И некуда больше бежать,
Обязан кому-то играть.
Наглей комсомольской ячейки
И вузовской песни бойчей,
Присевших на школьной скамейке
Учить щебетать палачей.
Какой-нибудь изобразитель,
Чесатель колхозного льна,
Чернила и крови смеситель,
Достоин такого рожна.
Какой-нибудь честный предатель,
Проваренный в чистках, как соль,
Жены и детей содержатель,
Такую ухлопает моль.
Пайковые книги читаю,
Пеньковые речи ловлю
И грозное баюшки-баю
Колхозному баю пою.
И столько мучительной злости
Таит в себе каждый намек,
Некрасова здесь молоток.
Давай же с тобой, как на плахе,
За семьдесят лет начинать,
Тебе, старику и неряхе,
Пора сапогами стучать.
И вместо ключа Ипокрены
Давнишнего страха струя
Ворвется в халтурные стены
Московского злого жилья.
Реконструкция смысла: это симультанный по отношению к Эпиграмме текст399, передающий «состояние сознания» М в период ее создания (конец 1933 г.). Это состояние описывается метафорой «квантовое состояние сознания» и проявляется в присутствии (просвечивании) в тексте «оксюморонных» (иначе: «дополнительных по Бору») ситуаций, типа:
(1) «страх <—> отвага»: СТРАХ здесь ДАВНИШНИЙ, ещё со времён БО, к которым автор возвращается, — страх террориста, готовящего теракт;
(2) комсомольцы = bad guys, это «НАГЛЫЕ ПАЛАЧИ» <—> комсомольцы = good guys, «это [т. е. текст Эпиграммы] комсомольцы будут петь на улицах!»400 и т. п.
П9. Преодолев затверженность природы... (январь — февраль 1934).
Преодолев затверженность природы,
Голуботвердый глаз проник в ее закон.
И как руда из груди рвется стон.
И тянется глухой недоразвиток
Как бы дорогой, согнутою в рог,
Понять пространства внутренний избыток
И лепестка и купола залог.
Реконструкция смысла: это симультанный по отношению к Эпиграмме текст, позволяющий применить принцип НСО для уточнения некоторых её смыслов401.
(а) Приведём, прежде всего, одну интересную идиш-интерференцию в первой строфе стихотворения, имеющую отношение к Эпиграмме — в стр. «В земной коре юродствуют породы,/ И как руда из груди рвется стон»:
Y ПОРОДЫ => (пар.) Y[perodem] ‘подлец, ничтожество’402 смысл: «в земле (стране) правят подлецы и юродствующие ничтожества (подражающие И. Грозному?)»
(б) Отметим теперь, что в конце той же первой строфы просвечивает заклинательность. Дело в том, что слово СТОН эквиконсонантно не только САТАНЕ (в идише: СОТН), но и частотному в заговорах и заклинаниях «блокирующему» приказу: СТАНЬ! В. Топоров в работе об «анаграмматических структурах» [44, с. 237] пишет: «...частый прием в заговорах и заклинаниях: ... Стань тут, Сатана, стань! Стань! (использовано, в частности, Ремизовым в рассказе “Чертик”; ср. роль имени Стоян в болгарских заговорах на о с т а н о в л е н и е крови и т. п.)»403.
П10. Мастерица (февраль 1934).
Мастерица виноватых взоров,
Маленьких держательница встреч,
Усмирен мужской опасный норов,
Не звучит утопленница-речь.
Ходят рыбы, рдея плавниками,
Их, бесшумно охающих ртами,
Полухлебом плоти накорми.
Мы не рыбы красно-золотые,
Наш обычай сестринский таков:
В теплом теле ребрышки худые
И напрасный влажный блеск зрачков.
Маком бровки мечен путь опасный.
Что же мне, как янычару, люб
Этот крошечный, летуче-красный,
Этот жалкий полумесяц губ?..
Не серчай, турчанка дорогая:
Я с тобой в глухой мешок зашьюсь,
Твои речи темные глотая,
За тебя кривой воды напьюсь.
Ты, Мария,108 — гибнущим подмога,
Надо смерть предупредить — уснуть.
Я стою у твердого порога.
Уходи, уйди, еще побудь.
109 Мастер увлечен Мастерицей, одновременно чувствует её лживость и хочет взять на себя неизбежную ответственность за её ложь: «твои речи темные глотая, за тебя кривой воды напьюсь»110. Ощущая смутную опасность, исходящую от объекта страсти, он, тем не менее, просит у «объекта» помощи, но получает отказ.
Поразительная по своей мощи кода (завершающая строфа) этого стихотворения построена, видимо, по принципу антифона (или дуэта?): строки 1 и 3 — говорит Он; строки 2 и 4 — говорит Она.
Он в 1 и 3 строках хочет от неё ПОДМОГИ, потому что он стоит перед ГИБЕЛЬЮ («у твердого порога» — перед джихадом!), или перед гибельным самоубийственным поступком.
Она во 2 и 4 строках говорит о том, что «надо успеть уснуть» («успение Марии») и, тем самым, ПРЕДУПРЕДИТЬ СМЕРТЬ, т. е. избежать смерти. Она завершает: УХОДИ, УЙДИ — ей трудно выдерживать огромное напряжение этой ситуации, — эта энергетика передаётся и читателю...
Рассмотрим межъязыковые интерференции в этом стихот- ворении111. 404 405 406 407
(1) (<Y) ДЕРЖАТЕЛЬНИЦА ВСТРЕЧ => Treff- ‘встреча, укол, попадание в цель, догадка’ => Y[holt -hobn-trefn] ‘любить: встречать, метко попадать, наносить уколы, догадываться’ => смысл: «любительница метких попаданий, уколов, догадок и т. п.»408
(2) В стр. «Ходят рыбы, рдея плавниками,/
Раздувая жабры: на, возьми! /
(*) Их, бесшумно охающих ртами, /
(**) Полухлебом плоти накорми./
Мы не рыбы красно-золотые, /
Наш обычай сестринский таков: /
В теплом теле ребрышки худые»
(а) (<Y) ВОЗЬМИ = Nimm ‘возьми’ е «НЕМые» е «рыбы НЕМы» е
е МЫ НЕ РЫБЫ409
(б) (=Y) Б-ЕСШУМНО О-ХАЮЩИХ РТ-АМИ => (акр.) (БОРТ) => (БРОТ) => Brot = «хлеб» =>
(в) далее, «хлеб» + Halb => ПОЛУХЛЕБОМ
(г) одновременно: «хлеб» => Laib (=Y[labn]) ‘каравай хлеба’ => (ом.) Leib ‘тело, плоть’ => ПЛОТИ410
(д) (=Y) РЫБЫ => (пар.) Rippe ‘ребро’ (= Y[rip]) => РЕБРЫШКИ.
П11. Обрывки «японской серенады» (1934).
Убийца, преступная вишня,
Проклятая неженка, ма!
...........дар вышний,
Дар нежного счастья сама.
Блеск стали меча самурайской
И вся первозданная тьма
Сольются в один самородок,
Когда окаянней камней
Пленительный злой подбородок
У маленькой Мэри моей.
'=>Реконструкция смысла:411 412 фиксация оксюморонного сюжета «любви-ненависти» в отношениях с Мастерицей.
Японские мотивы (преступная вишня-сакура, самурайский меч, САМУ-РАЙ => ДАР РАЙ-ского (= НЕЖНОГО) СЧАСТЬЯ САМА, концепт «нежности»413 и т. п.) в этом стихотворении происходят из того, что, по сообщениям современников, знакомые называли М. Петровых «японкой».
(1) В стр. «Убийца, преступная вишня,/ Проклятая неженка, ма! /... дар вышний/ Дар нежного счастья сама»:
It МА! => ma ‘но, но и’ смысл: «преступница, НО в то же время и дарящая счастье и т. д.»
(2) В стр. «Блеск стали меча самурайской/ И вся первобытная тьма/ Сольются в один самородок/ Когда окаянней камней / Пленительный злой подбородок/ У маленькой Мэри моей»:
(а) It СОЛ-ЬЮТСЯ => solo ‘один’ => В ОДИН
(б) Gr СОЛЬЮТСЯ => (эквиконс. LTS) litos ‘камень’ => (асс.) САМОРОДОК, КАМНЕЙ
(в) Gr Петровых414 => (пар.) petros ‘камень’ + форма мн. ч. => (асс.) КАМНЕЙ
(г) (=Y) ОКАЯННЕЙ => (эквиконс.) Kinn ‘подбородок’ => ПОДБОРОДОК415.
П12. Твоим узким плечам (1934).
Твоим узким плечам под бичами краснеть,
Под бичами краснеть, на морозе гореть.
Твоим детским рукам утюги поднимать,
Утюги поднимать да веревки вязать.
Твоим нежным ногам по стеклу босиком,
По стеклу босиком, да кровавым песком.
Ну, а мне за тебя черной свечкой гореть,
Черной свечкой гореть да молиться не сметь.
Реконструкция смысла: это стихотворение обращено к Марусе Петровых. Это оправдание её (прощение, снятие с неё вины) и раскаяние автора, взятие автором её вины на себя («за тебя кривой воды напьюсь»).
Э. Герштейн пишет в мемуарах: «И назвать единственного человека, который их [стихи о Сталине] записывал, — это значило подвергнуть его более строгой статье обвинения: “распространение контрреволюционного материала”. И это, вероятно, терзало совесть Мандельштама» [7, с. 433].
П13. Стансы (май-июнь 1935).
Я не хочу средь юношей тепличных
Разменивать последний грош души,
Но, как в колхоз идет единоличник,
Я в мир вхожу — и люди хороши.
Люблю шинель красноармейской складки —
Длину до пят, рукав простой и гладкий
И волжской туче родственный покрой,
Чтоб, на спине и на груди лопатясь,
Она лежала, на запас не тратясь,
И скатывалась летнею порой.
Проклятый шов, нелепая затея
Нас разлучили, а теперь — пойми:
Я должен жить, дыша и большевея
И перед смертью хорошея —
Еще побыть и поиграть с людьми!
Подумаешь, как в Чердыни-голубе,
Где пахнет Обью и Тобол в раструбе,
В семивершковой я метался кутерьме!
Как петушок в прозрачной летней тьме —
Харчи да харк, да что-нибудь, да враки —
Стук дятла сбросил с плеч. Прыжок. И я в уме.
И ты, Москва, сестра моя, легка,
Когда встречаешь в самолете брата
До первого трамвайного звонка:
Нежнее моря, путаней салата —
Из дерева, стекла и молока...
Моя страна со мною говорила,
Мирволила, журила, не прочла,
Но возмужавшего меня, как очевидца,
Заметила и вдруг, как чечевица,
Адмиралтейским лучиком зажгла.
Я должен жить, дыша и большевея,
Работать речь, не слушаясь — сам-друг, —
Я слышу в Арктике машин советских стук,
Я помню все: немецких братьев шеи
И что лиловым гребнем Лорелеи
Садовник и палач наполнил свой досуг.
Но только что всего переогромлен...
Как Слово о Полку, струна моя туга,
И в голосе моем после удушья
Звучит земля — последнее оружье —
Сухая влажность черноземных га!
Реконструкция смысла: «перековка» (перестройка) сознания Мандельштама после попытки теракта, ареста, ожидания казни и помилования.
Россия, Кама, Лорелея: к дешифровке «тёмных мест» в воронежских «Стансах» (1935)416
Над страшной высотою
Девушка дивной красы
Одеждой горит золотою,
Играет златом косы
Золотым убирает гребнем
И песню поет она;
В ее чудесном пенье
Тревога затаена.
Die schonste Jungfrau sitzet
dort oben wunderbar,
ihr gold’nes Geschmeide blitzet,
sie kammt ihr goldenes Haar.
und singt ein Lied dabei,
das hat eine wundersame,
gewaltige Melodei
H. Heine «Die Loreley» (перевод А. Блока)
13.1. В начале лета 1935 г. высланный в Воронеж Мандельштам написал стихотворение из 8 строф, которое он назвал «Стансы», с прозрачной отсылкой к итальянскому STANZA с его коннотациями ‘строфа, комната, жильё, местожительство, местопребывание’ и к русскому парониму СТАНЦИЯ = «временная остановка в пути», суггестируемому итальянской фоникой.
Как и полагается по жанру, содержание «Стансов» — «медитативное»: автор пытается осмыслить происшедшее с ним за последний год: попытка теракта против Сталина, арест, «помилование», новое местопребывание («станция»). Автор раскаивается, точнее, считает своей ошибкой и даже ругает себя за «затею» с эпиграммой на Сталина («проклятый шов, нелепая затея»)417 и программирует своё примирение с окружающей действительностью во всех её ипостасях: страна, государственный строй, армия, города, колхозные сёла, освоение Арктики, природа, люди и т. д.
Автор призывает сам себя, воспроизводя при этом набор мантр в стиле «вставшего на путь исправления каналоармейца»122: «люб[ить] шинель красноармейской складки», честно и продуктивно работать в своей области («я должен... работать речь... сам-друг») и быть политически лояльным и согласным с большинством («я должен жить, дыша и большевея»)123.
13.2. Несмотря на столь ясные общие «сквозные» смыслы, текст всё же содержит несколько «тёмных мест».
Выше была рассмотрена «правдоподобная гипотеза» о смысле «проклятого шва» в 3-й строфе.
Посмотрим теперь 4-ю строфу: что это за «дерущиеся» и одновременно «клевещущие» «козлы»? Гипотеза: это политические ссыльные — эсеры, эсдеки и прочие, повседневную жизнь которых М наблюдал в Чердыни. Косвенно это подтверждается тем местом воспоминаний Э. Герштейн, где сообщается о разговорах с Маргаритой, бывшей «зечкой»: «Она так мало говорила о перенесенных ею страданиях, что только из одной ее случайной реплики я узнала, что она успела отбыть какой- то срок в лагере. <...> Теперь, в 30-х годах, Маргарита нередко рассказывала о том, как жили осужденные эсеры. В тюрьме они сидели по двое в камерах. Они так надоедали друг другу, что подавали просьбы о переводе в одиночку»124. 418 419 420
Рассмотрим теперь 7-ю строфу «Стансов», содержащую «тёмные места», связанные с образом Лорелеи:
Я должен жить, дыша и большевея,
Работать речь, не слушаясь — сам-друг, —
Я слышу в Арктике машин советских стук,
Я помню все: немецких братьев шеи
421 Садовник и палач наполнил свой досуг.
В 5-й строке 7-й строфы непонятно, причём тут Лорелея и, в особенности, почему её гребень (которым она, по легенде, всё время чешется) лилового цвета? В 6-й строке той же строфы непонятен «садовник и палач». Вроде бы, Гитлер... но, как к известной фигуре из «Мёртвых душ»: присмотришься попристальнее. Ой, Сталин!
То, что на роль «садовника и палача» есть два главных претендента, ощущалось и фиксировалось комментаторами давно. Еще в работе 1991 г. И. Месс-Бейер указывала на трафаретность образа Сталина как вождя-садовника в советской прессе 1934-35 гг.422 Рассмотрим аргументы в пользу каждого из двух претендентов.
За Гитлера:
(а) «немецких братьев шеи» => какие-то казни в фашистской Германии => Гитлер;
(б) «палач», который то ли рубит «немецких братьев шеи»423, то ли вешает их «за шею», а затем, отдыхая от этой работы, наполняет СВОЙ ДОСУГ, как национально ориентированный немец, чем-то эксплицитно «германским» (Лорелеей с её аксессуарами), — это именно главный «германский» палач, т. е. Гитлер.
Остаётся непонятным: зачем Гитлеру «на досуге» именно ГРЕБЕНЬ Лорелеи? Еще неясно, почему САДОВНИК? Гитлера садовником не называли424. Но главное, непонятно, почему для самого автора существенно ПОМНИТЬ, что Гитлер на досуге развлекается не, скажем, черепами и/или скелетами казнённых «братьев», а каким-то гребнем для расчёсывания волос? В этом случае, у немецкого вождя просматривается какой-то совершенно неуместный «дегенеративный фрейдистский фетишизм»!
За Сталина:
(а) именно он одновременно и ПАЛАЧ, и САДОВНИК. Дело в том, что именно к Сталину (а не к Гитлеру)425 применялось в прессе первой половины 1930-х гг. клише «садовник» и широко цитировались «садоводческие» метафоры из его речей426;
(б) в мандельштамовской ситуации естественно «помнить» действия именно Сталина, а не далёкого Гитлера, пусть тоже ПАЛАЧА. Любое действие, любой шаг Сталина в сознании Мандельштама этого периода наполняется гипертрофированно огромным символическим содержанием: Мандельштам «в высшей мере» «всего переогромлен», выражаясь его же словами в последней строфе.
Остаётся непонятным главное — зачем Сталину ГРЕБЕНЬ какой-то немецкой Лорелеи: к тому же эта Лорелея (явная германская шпионка и троцкистская двурушница) дезориентировала судоводителей своим провокационным пением и публичным чесанием волос, что приводило к авариям, т. е. занималась прямым вредительством на речном транспорте. Ещё остаётся неясным: почему акцентируется ЛИЛОВЫЙ цвет её гребня?
Баланс аргументаций — нулевой, вопрос остаётся нерешённым. Неизбежно возникает желание считать образы Гитлер/Сталин «мигающими», как в некоторых других текстах Мандельшта- ма, и объяснять это, скажем, общей установкой мандельшта- мовского текста на «оксюморонность» и т. д. Само устройство текста Мандельштама131 провоцирует генерирование «дурной бесконечности» такого рода «общих» комментариев.
13.3. Я всё-таки хочу попытаться «решить» эту проблему, т. е. положить решающую гирю на чашу весов «за Сталина».
Основной тезис: в последней строке рассматриваемой строфы слово СВОЙ является «маской» для долженствующего здесь быть слова МОЙ.
132. Важно в каждом случае уметь аргументировать присутствие «маски».
Аргументацию построим сначала в виде «реконструкции» процесса появления интересующих нас образов «в сознании» Мандельштама. Итак, в начале июня 1934 г. Мандельштам плывёт вверх по Каме на пароходе из Соликамска в Чердынь133. Плывёт с женой и спецконвоем из трёх человек. Путешествие это было необычно комфортным, — благоволивший к чете Мандельштамов старший конвоир разрешил (и даже посоветовал) им взять отдельную каюту: «Пусть твой отдохнет!»134.
«Отдыхающий» Мандельштам НА ДОСУГЕ рассматривает высокий, поросший лесом БЕРЕГ (ГРЕБЕНЬ135) Камы. «Герман- 427 428 429 430 431 ский монитор»432, почти всегда работающий в его «сознании», подсказывает ему простую русско-немецкую связь Кама <—> Kamm ‘гребень (для волос), гребень (горы)’433.
Для подкрепления этой реконструкции отметим, что фоническая интерференция немецкого Kamm в русском тексте Мандельштама происходила и раньше. Например, в стих. «Квартира» (1933) в строках «И я, как дурак, на гребенке / Обязан кому-то играть»: ГРЕБЕНКЕ <—> [КАМ-уто]434.
Далее, немецкое слово Kamm435 + русские слова «гребёнка», «Кама» + «речной пейзаж с высоким берегом» + указанная фоническая связь в «Квартире» вместе суггестируют ситуацию «игры на гребёнке на высоком берегу (гребне) реки», — которая немедленно (и вполне рутинно для семантического процесса Мандельштама) тянет за собой активизацию более раннего мандельштамовского текста, а именно, пассажа из 4-й главы «Египетской марки» (ЕМ), содержащего образ Лорелеи:
«Вот и Фонтанка — Ундина барахольщиков и голодных студентов с длинными сальными патлами, Лорелея вареных раков, играющая на гребенке с недостающими зубьями; река — покровительница плюгавого Малого театра, с его облезлой, лысой, похожей на ведьму140, надушенную пачулями, Мельпоменой».
Заметим, что в этом пассаже ЕМ Лорелея отождествляется с рекой (Фонтанкой).
Итак, вот и возникла Лорелея, играющая на дефектной «зубчатой» гребёнке на высоком берегу Камы-реки141. Автор как бы говорит: «И этой роскошной природой, этим “гребнем”, т. е. гребнем Лорелеи и гребнем реки, и, наконец, самой рекой- Камой, заботливый садовник и палач Сталин наполнил мой до- суг142, — и это всё вместо того, чтобы просто казнить меня, — за что ему спасибо».
Заметим здесь же, что «зубчатая гребёнка» и способность Камы «наполнить досуг» просвечивают в более позднем воронежском «ностальгическом» стихотворении о Каме, в котором образ реки «склеивается» с неким аттрактивным женским образом, более «выносимым» для Мандельштама, чем воронежская «убитость равнин», по которым, к тому же, «медленно ползёт» какой-то кошмарный «народов будущих Иуда»:
Уж лучше б вынес я песка слоистый нрав
436 437 438
Я б удержал ее застенчивый рукав,
Ее круги, края и ямы.
В завершение доказательства того, что в рассматриваемой строфе слово СВОЙ «маскирует» слово «мой», приведём ещё одно соображение в пользу того, что «гребнем Лорелеи» наполнился досуг именно Мандельштама, а не «палача». Сохранился отрывок стихотворного текста, написанный Мандельштамом в 1935 г., похоже, в мае — т. е. тогда же, когда создавались «Стансы»:
Это я. Это Рейн. Браток, помоги.
Празднуют первое мая враги.
Лорелеиным гребнем я жив, я теку
Виноградные жилы разрезать в соку439.
Дело в том, что при порождении текста Мандельштам обычно отождествляет себя с «объектом дискурса», т. е. в данном случае — с «Рейном». Поэтому слова ЛОРЕЛЕИНЫМ ГРЕБНЕМ Я ЖИВ — не в меньшей степени прямая речь автора, чем «Рейна». Тем самым, автор как бы говорит: «палач наполнил МОЙ досуг гребнем Лорелеи, и этот гребень есть сейчас нечто жизненно важное для меня».
Но здесь зашито ещё одно свидетельство «жизненного значения» Лорелеиного гребня для Мандельштама в этот момент. Чтобы это увидеть, надо чуть поглубже «разрезать жилы» текста. Дело в том, что в этой точке суггестируется следующая ассоциативно-паронимическая цепочка: Г-РЕБНЕ-М => (пар.) Reben ‘виноград (лоза)’ => эпиграф из Э. Клейста к стих. Мандельштама «К немецкой речи» (1932)440, содержащий слова: Reben ВИНОГРАДНЫЕ,
Freund ‘друг’ <—> БРАТОК,
Saft ‘сок’ В СОКУ
leben ‘жить’ Я ЖИВ,
fliehn ‘убегать, «утекать»’ <—> Я ТЕКУ.
В результате реконструируется чёткая связь:
ГРЕБНЕМ => набор объектов [«ВИНО-градная лоза», «ВИ- НО-градный сок»] => «текущая из ВЕНЫ ВЕНО-зная кровь» => ЖИЛЫ [вены!] РАЗРЕЗАТЬ => «вскрыть вены = покончить самоубийством»441. Но слово ТЕКУ в тексте суггестирует второе (переносное) значение «соответствующего» ему немецкого fliehn, т. е. «утекать» = «убегать». Окончательно получается смысл: «гребень Лорелеи есть сейчас нечто жизненно важное для меня: благодаря ему, я избегаю самоубийства».
13.4. Итак, Сталин наполнил досуг Мандельштама гребнем Ло- релеи, ставшим для поэта «жизненно важным». Но почему этот гребень лиловый?
(а) Лорелея = Сирена442 => «сиреневый цвет» = «лиловый цвет». Заметим, что из германского контекста, который постоянно присутствует здесь, возникает русско-немецкая па- ронимическая связь: «сиреневый» => lila ‘сиреневый’ => (пар.) ЛИЛОВЫМ. Лорелея в немецких балладах, например, в упоминавшемся стихотворении Гейне, устраивает свои вредительские перформансы вечером, на заходе солнца443, т. е. как бы при наступлении «сиреневых сумерек».
Запишем полученную цепочку более формально:
ГРЕБНЕМ ЛОРЕЛЕИ => ГРЕБНЕМ «сирены» => сиреневым ГРЕБНЕМ = Lila-kammе => (пар.) «лиловой Камой» => ЛИЛОВЫМ ГРЕБНЕМ444.
Собственно, сказанного в п. (а), по-видимому, достаточно для демонстрации связи Лорелея <—> лиловый. Но почему акцентируется лиловый цвет именно «гребня», а не какого-то другого аксессуара Лорелеи?
Нижеприведённые пп. (б) — (е) отвечают на этот вопрос, давая попутно интересное описание «работы» лилового цвета в воронежской «картине мира» Мандельштама.
(б) В представлении М, высокий берег (гребень) Камы- Вишеры зарос ельником: «Жгучий ельник бежит, молодея в воде»445. В то же время, по другим воронежским текстам видно, что «речной ельник» = «еловый лес у реки» связывается у М с лиловым цветом, напоминающим цвет чернил446: «Близкой кажется река. / И какой там лес — еловый? / Не еловый, а лиловый, — / И какая там береза, / Не скажу наверняка — / Лишь чернил воздушных [= лиловых — Л. Л] проза / Неразборчива, легка»447. Отсюда получается связь: «Гребень Камы» = «гребень Лорелеи» <—> «лиловый (фиолетовый) цвет»448.
(в) В другом представлении М почему-то возникает «гастрономическая» метафора153: высокий берег (гребень) Камы предстаёт большим куском мяса или рыбы154 на кости («костёр» <- «кострец»), который можно съесть, предварительно посолив: «И хотелось бы гору с костром отслоить, / Да едва успеваешь леса посолить»155. Гребень горы, гора с костром = мясо, ХВОЙНОЕ МЯСО. [САЛИ-КАМ-ск] => [ЛИСА-ПА- САЛИ-ТЬ, АТ-СЛАИ-ТЬ]. По-видимому, цветовая гамма куска мяса на «мозговой» кости представляется Мандельштаму синевато-лиловой156.
(г) В стих. 1937 г. М несколько ностальгически вспоминает своё путешествие 1934 года по Каме: «А на деле-то было тихо, / Только шел пароход по реке [Каме!], / Да за кедром157 ЦВЕЛА ГРЕЧИХА...»158. Поле цветущей гречихи имеет розово-фиолетовый (= лиловый) цвет. Связь, в представлении М, «цветущей гречихи» с фиолетово-лиловой расцветкой, т. е. с цветовой гаммой «венозной крови», подтверждается строкой в мандель- штамовском переводе (с французского) одного из стихотворений О. Барбье: «война цветет, как море гречи»159 => 160 (к тому же слова «война» и «вена» — паронимы).
(д) Ещё один «лиловый» компонент гребня Лорелеи, которым «садовник и палач» наполнил досуг Мандельштама, — это 449 450 451 452 453 454 455 456 воронежский чернозём. В стих. «Чернозем», почти совпадающем по времени создания со «Стансами», Мандельштам пишет о воронежской земле: «Переуважена, перечерна, вся в холе, <...> В дни ранней пахоты черна до синевы...»161. Видно, что суггестируемая цветовая гамма здесь фиолетово-лиловая.
Находясь в семантическом поле «чернозёма», приведём ещё одну цепочку «со-ображений» (т. е. сопоставлений образов): в уже рассмотренном в (а) отрывке из «Скрябина» некий «бессловесный хор Прометея» отождествляется с «сиреной». Но в других воронежских стихах Мандельштам «солидаризируется» с «пригвождённым к скале» скала Лорелеи!] Прометеем162. Тем самым, имеется связь: «хор Прометея» <—> «хор Мандельштама», откуда имеем связь: «хор Мандельштама» <—> «сирена». Но в стих. «Чернозем» говорится про воронежскую землю (= «чернозём»): «Вся рассыпаючись, вся образуя хор163, — / Комочки влажные моей земли и воли». Отсюда «хор Мандельштама» = «чернозём» <—> «сирена». Поэтому «чернозём» — сиреневый = лиловый и т. д.
(е) В завершение вернёмся к приведённому в конце п. 13.3 отрывку 1935 г.: «Это я. Это Рейн. Браток, помоги. / Празднуют первое мая враги. / Лорелеиным гребнем я жив, я теку / Виноградные жилы разрезать в соку».
с «виноградом в соку», ведь «виноград в соку» суггестирует фрагмент «И, кровью набухнув венозной, Предзимние розы цветут» (Армения)164 и, тем самым, снова тянет «венозную кровь». Таким образом, «гребень» 457 458 459 460 устойчиво связывается с «тёмно-красно-лиловой» цветовой гаммой венозной крови, что и придаёт ему лиловую окраску.
13.5. О смыслах последней (8-й) строфы «Стансов».
Но только что всего переогромлен...
Как Слово о Полку, струна моя туга,
И в голосе моем после удушья
Звучит земля — последнее оружье —
Боян бо вещий, аще кому хотяше песнь творити.
Слово о полку Игореве
13.5.1. Посмотрим «попристальнее» на начало 8-й строфы: «И не о- ГРАБ -лен я.». Здесь рутинная для Мандельштама семантическая обработка консонантного набора [GRB]165 даёт более релевантный, чем «грабёж», смысл: «я всё-таки жив, не положен в гроб, в могилу (нем. Grab = ‘могила’)».
как нападение на себя:
Я вижу: в миллионы га
Расчерчена страна.
Я в песне познаю врага —
Его последняя струна —
166.
Скрытая насмешка в «ответке»167 связана со специфическим 461 462 463 отношением четы Мандельштамов к Длигачу, с которым они были хорошо знакомы ещё по Москве и которого (как можно понять из мемуарных текстов) презирали и опасались, считая его, видимо, одним из многочисленных трусливых и склонных к доносительству комсомольских графоманов типа «картонного гиревика» Безыменского и т. д.464
потому что в нём звучит ЗЕМЛЯ (= TERRA!) и ВОЛЯ465, в нём звучит «чёрный (ЧЕРНОЗЕМНЫЙ) передел»466, и даже продолжает звучать «ТУГАЯ СТРУНА БО»467!
П14. Бежит волна-волной... (июнь 1935).
Бежит волна-волной, волне хребет ломая,
И янычарская пучина молодая,
Неусыпленная столица волновая,
Кривеет, мечется и роет ров в песке.
А через воздух сумрачно-хлопчатый
А с пенных лестниц падают солдаты
Султанов мнительных — разбрызганы, разъяты —
И яд разносят хладные скопцы.
В стихах 30-х годов есть <.. .>
В Воронеже к нам однажды пришел
«любитель стихов» полувоенного типа
<...> и долго любопытствовал, что
скрывается под «Бежит волна волной,
пятилетки ли?» О.М. расхаживал
по комнате и удивленно спрашивал:
«Разве?». «Как быть, — спросила
я потом О.М., — если они во всем
«Удивляться», — ответил О.М.
Н. Мандельштам. Воспоминания
Реконструкция смысла: отстранённая и «примирительная» рефлексия (после рассказа жены о телефонном разговоре Сталина с Пастернаком) о Москве, власти, Сталине, своих с ним отношениях, своей жизни и т. п.468
П15. Как землю где-нибудь небесный камень будит, (январь 1937).
Упал опальный стих, не знающий отца.
Неумолимое — находка для творца —
Не может быть другим, никто его не судит.
Реконструкция смысла: рефлексия о «неизбежности» создания Эпиграммы и об «ответственности» за неё, см. комментарии в Основном тексте, п. 4.5.