Фрейдин Ю.Л.: Античная тема в «Опытах о Мандельштаме» К.Ф.Тарановского (попытка запоздалой рецензии)
Кирилл Федорович Тарановский позаботился об издании этой книги в переводе с английского в Белграде. Это было естественно: там он рос и формировался, многие годы работал и печатался. К тому же легко представить, сколько усилий и хлопот пришлось бы ему затратить, пожелай он непременно издать книгу по-русски и тем более в России. Подтверждением этому может служить хотя бы тот факт, что мы до сих пор (октябрь 1994 г.) не имеем в отечественном издании ни избранных трудов К.Ф.Тарановского, ни книги его статей о поэтике Мандельштама (Essays on Mandel’stam. — Harvard University Press, 1976), русскую версию английского наименования которой решаюсь предложить внутри заголовка данной заметки. В белградском издании (1982) монография названа «Книгой о Мандельштаме».
«Опыты» состоят из шести глав, включающих восемь переработанных и дополненных статей Кирилла Федоровича о поэзии Мандельштама, опубликованных в период с 1967 по 1974 год в различных славистских изданиях. Пять из них были сначала написаны по-русски, а затем, специально для этой книги, переведены на английский.
Сквозной темой «Опытов» является, как известно, изучение контекстов и подтекстов в поэзии Мандельштама, иначе говоря то, что некогда Л.Пумпянский предлагал назвать «поэтическим источниковедением».
Обозначение «подтекст» (в словарной дефиниции, по Ожегову, «внутренний, добавочный смысл») выбрано не слишком строго. Во-первых, потому что при его обычном словоупотреблении подразумевается достаточно сильное расхождение между поверхностным значением текста и его внутренним содержанием, каковое лишь при подобной коллизии может быть названо не просто смыслом, а именно подтекстом. И, во-вторых, потому что как раз в такой или близкой к этому роли слово «подтекст» уже использовано как термин в «системе Станиславского».
Можно выдвинуть и еще одно возражение из области семантики. Предлагая последовательно перейти от «замкнутой», то есть не связанной с другими текстами, трактовки стихотворений к их «открытой» интерпретации (а именно таков пафос статьи Тарановского «О замкнутой и открытой интерпретации поэтического текста», опубликованной в 1974 году и положенной в основу второй главы книги), автор, по сути, призывал к расширению контекста при семантическом анализе тех частей поэтического произведения, которые являются более или менее явными цитатами из других текстов или аллюзиями на них. В этом плане все тексты, соотносимые с анализируемым, независимо от их источников, составят контекст и только контекст.
Строго говоря, их следовало бы определить как «организованный контекст», ибо очевидно, что «бесконтекстное» изучение смысла принципиально невозможно. Просто при «закрытой» интерпретации исследователь в поиске значений использует только «неорганизованный» контекст — стихию общего или специального (поэтического) словоупотребления, а при «открытой» — различные источники, в которых стихия так или иначе организована. При этом семантическое понятие контекста равно распространяется и на чужие источники, и на те, что созданы автором анализируемого текста. Быть может, так их и следовало бы обозначить — как «свой контекст» и «чужой контекст» (или: «внутренний» и «внешний»).
Тем не менее термины «контекст» и «подтекст» успешно привились в манделыптамоведении, а затем и в других разделах поэтики в том значении, которым их наполнили за четверть века сначала Ю.И.Левин и К.Ф.Тарановский в частной научной переписке, потом К.Ф.Тарановский в статьях и «Опытах о Мандельштаме», а там и его ученики и последователи в своих дальнейших работах. Изучение подтекстов стало основой и позднейших интертекстуальных исследований.
Густая насыщенность манделыптамовского творчества именами, образами и реминисценциями из сферы литературы и искусства была очевидной для его читателей, равно как и важная роль в этом насыщающем субстрате античного, греко-римского слоя. Соперничать с ним мог разве что слой итальянский. Может быть, именно поэтому первой систематизирующей подобного рода влияния работой стала статья Г. П. Струве «Итальянские образы и мотивы в поэзии Осипа Мандельштама», опубликованная в сборнике в честь Этторе Ло Гатто и Джованни Мавера (Рим, 1962). Уже из заголовка видно, что автор пользуется мотивно-тематическим подходом, предложенным и разработанным к тому времени Р.О.Якобсоном. Античные темы у Мандельштама станут изучаться позднее.
Начало этому изучению положил Рышард Пшыбыльский. Его статья «Аркадия Осипа Мандельштама» была напечатана в 1965 году, а затем вошла в книгу «Et in Arcadia ego» (по-польски; Варшава, 1966). Здесь выделены основные стихи с древнегреческой темой, показана их атмосфера, названы главные источники. Расширение контекста (метод, введенный в исследования по поэтике также Р.О.Якобсоном) позволило Пшыбыльскому сделать вывод об особой ауре первозданной радости и блаженства («Аркадия», «святые острова»), окутывающей «древнегреческие стихи» Мандельштама. Второй шаг был сделан исследователем годы спустя: статья «Рим Осипа Мандельштама» вышла по-русски в первом из сборников Витторио Страды «Россия» (Турин, 1974).
1966-й год оказался «урожайным» для изучения античной темы в стихах Мандельштама. Появляются работы Виктора Терраса («Классические мотивы в поэзии Осипа Мандельштама»), Нильса Нильсона («Стихотворение «Бессонница» Осипа Мандельштама», «Мертвые пчелы»; античная тема доминирует и в его последующей книге «Осип Мандельштам: пять стихотворений» — Стокгольм, 1974. Все они напечатаны по-английски). Так формируются два разных подхода — общий, когда исследователь дает обзор античных мотивов (Пшыбыльский, Террас), и частный, когда анализируется отдельное «античное» стихотворение, отдельный мотив. Нильсон и Тарановский следуют по второму пути.
Первый раз.Тарановский касается античной темы Мандельштама в «Сеновале», второй главе своих «Опытов» (в основу ее положена статья 1974 г. «О замкнутой и открытой интерпретации поэтического текста»). Исходная точка — строфа об «эолийском чудесном строе» из второго «Сеновала»:
И подумал: зачем будить
Удлиненных звучаний рой,
Эолийский чудесный строй?
«Эолийский строй» сопоставляется с «эолийской гармонией», с «Aeolium carmen» Горация, с «гармонией эллинизма» в алкических и сапфических строфах, которая «так дорога сердцу поэта», хоть он и «не держит в памяти этих строф». Устанавливается контекстная связь с одновременной «Сеновалу» статьей «О природе слова» («Русский язык — язык эллинистический...»). Мотив «эолийского строя» становится тем самым в свой подтекстно-контекстный ряд. Но исследователь не исчерпывает этим античных коннотаций строфы. Он сопоставляет «удлиненных звучаний рой» с «античным» «Равноденствием» 1914 г. («Бетъ иволги в лесах, и гласных долгота...»), как бы полностью посвященным «эолийской гармонии». Тем самым показывается, что тема поэтического творчества в «Сеновале» пронизывается античными мотивами не только за счет лексики («эолийский») , не только за счет очевидных подтекстов, но и за счет связи с контекстом других стихов и прозы поэта.
Следующая «античная» строфа «Сеновала» также лексически маркирована:
Не своей чешуей шуршим,
Лиру строим, словно спешим
Обрасти косматым руном.
Проходя мимо очевидных античных маркеров, Таранов- ский вычленяет в двух последних строках мотив укрывающегося от. стужи поэта и сопоставляет его с известными строками из Овидиевых «Tristia»; мотив замерзающего в зимней ссылке Овидия дважды (в связи с Анненским и в связи с пушкинскими «Цыганами») возникает в тексте все той же «эллинистической» статьи «О природе слова»; третье упоминание Овидия (опять же в пушкинской рецепции) встречается немного позже в «Слове и культуре».
Следующая глава «Опытов о Мандельштаме» — «Черножелтый свет», с подзаголовком «Иудейская тема в поэзии Мандельштама» (статья под таким названием была опубликована автором в 1974 году). Здесь иудейская тема, пронизывающая три стихотворения сборника «TRISTIA» («Эта ночь непоправима...», «Среди священников левитом молодым...» и «Вернись в смесительное лоно...»), противопоставляется манделыптамовскому «видению древнего Рима и древней Эллады» (и темам католичества и православия — их Тарановский ставит в параллель с античной тематикой). В экспозиции главы соответствующие пассажи о «хаосе иудейском» из «Шума времени» противополагаются известным строкам об «эллинизме» из «О природе слова» и о христианстве из статей «Слово и культура» и «Пушкин и Скрябин».
в смесительное лоно...»). «Учитывая, что «Илиада» была первым великим произведением древнегреческой культуры, мы можем прочесть слова «солнце Илиона» как символ эллинизма, эллинского духа. «Желтый сумрак» является, безусловно, символом иудаизма, парафразой строки «черно-желтый свет, радость Иудеи»... Сравнение... с эллинистическим стихотворением «На каменных отрогах Пиэрии...» показывает, сколь велика противоположность этих двух тем.» Далее анализ мотива Елены, взятого из противопоставления Лии и Елены («Ты будешь Лия, не Елена...») позволяет Тарановскому проследить этот образ в нескольких «античных» манделыптамов- ских стихотворениях разных лет («Бессонница, Гомер, тугие паруса...», «Золотистого меда струя из бутылки текла...», «Я скажу тебе с последней прямотой...»). Попытка интерпретировать поэтическое воплощение разных адресатов этих лирических стихотворений как Музы поэта (в различных ее трансформациях) представляется интересной, но это лишь вскользь брошенное замечание, не развиваемое в дальнейшем.
В следующей, четвертой главе «Часы-кузнечик», с подзаголовком «Анализ «заумного» стихотворения» (в основе ее — статья 1972 г. «Разбор одного «заумного» стихотворения Мандельштама») автор касается двух стихотворений, «поэтическое пространство» которых — древнегреческий Гадес. Это — «Когда Психея-жизнь спускается к теням...» и «Я слово позабыл, что я хотел сказать...». Но их античные подтексты здесь не затрагиваются.
Пятая глава является в книге самой «античной». Это - знаменитые «Пчелы и осы» с подзаголовком «Мандельштам и Вячеслав Иванов». В первоначальном варианте (1967 г.) соответствующая статья называлась «Пчелы и осы в поэзии Мандельштама: к вопросу о влиянии Вячеслава Иванова на Мандельштама». В этой русской версии работа широко известна, ее неоднократно цитировали и обсуждали. Исследовательский, эвристический пафос автора — в поиске медиатора, посредника (поэта, переводчика или иного автора), через которого античный подтекст был непосредственно воспринят Мандельштамом. Раньше уже показывалось, что Мандельштам усваивает античные подтексты в рецепциях Пушкина или Анненского. Здесь Тарановский убедительно демонстрирует, что для «Черепахи» таким посредником стал Вяч.Ива- нов.
Шестая, последняя глава «Опытов» называется «Почва и судьба». Это композиция трех более ранних статей: «На розвальнях, уложенных соломой» (1974 г.), «Два «молчания» Осипа Мандельштама» (1972 г.) и «Манделыптамовский Памятник Нерукотворный» (1971), имеющая, соответственно, три раздела: «Третий Рим», «Молчание» и «Поэт и его могила». Безусловно, и манделыптамовское «Silentium» с его мифом об Афродите Пенорожденной, и манделыптамовская версия пушкинской вариации на «Exegi monumentum» заслуживают разговора об античности, — но Тарановский здесь строго ограничивается рамками русских подтекстов.
Обзор античной темы в «Опытах о Мандельштаме» будет неполон, если не упомянуть об аппарате издания. В обширных и подробных авторских примечаниях античные подтексты детально обсуждаются. Ориентироваться в книге помогают два указателя — именной и упоминаемых произведений героя книги.
если совпадают достаточно редкие или маркированные слова и словосочетания («криница», «медуница», «пересыпаемый песок» — «пересыпание золотого песку», «услышать ось земную» — «слышит, как скрипит земная ось»; мы приводим наиболее яркие находки, и не только в сфере античных подтекстов).
Кажется, было бы целесообразно подразделить подтексты на «доказательные» — те, для которых связь с текстом подтверждается биографическими свидетельствами, и «показательные» — их близость тексту подтверждается анализом лексики, образного строя, метрики («по ритму и звучанию») и иными подобными аргументами.
контекстно-под- текстные связи, мы ближе подходим к пониманию самих стихов. А на вопрос, зачем нужна такая сильная контекст- но-подтекстная «ориентация» самому поэту, Мандельштам ответил многочисленными «автометапоэтическими» высказываниями. Другое дело, что поэтов с подтекстом и, в частности, с античным подтекстом и тогда, и раньше было не так уж мало. Ответ на вопрос: «Каково своеобразие Мандельштама в их ряду?» — по-видимому, станет задачей дальнейших исследователей.
К сожалению, работы Кирилла Федоровича Тарановского и его книга «Опыты о Мандельштаме» в силу понятных причин сейчас доступны лишь очень узкому кругу исследователей, и это очень досадно. Дело можно хотя бы отчасти поправить, и довольно быстро, переиздав для начала его статьи, написанные по-русски. Они спустя и четверть века способны вызвать живой и плодотворный интерес.