Брюсов Валерий Яковлевич
БРЮСОВ Валерий Яковлевич (1.12.1873, Москва - 9.10.1924, там же), поэт, прозаик, драматург, критик, литературовед, переводчик, лит.-обществ. деятель, один из лидеров рус. символизма. В ранний период О. М. испытывал серьезное влияние Б. как поэта. Нек-рые современники (в частности, М. А. Волошин) видели в О. М. поэтич. преемника Б. Творчество Б. воспринималось О. М. еще и сквозь призму отношения В. В. Гиппиуса (Шум времени) Б. в 1890-х гг. мечтал о лит. сотрудничестве с Гиппиусом. В 1908 О. М. писал своему учителю из Парижа о том, что его не привлекают религ. и обществ. проблематика, он предпочитает чистые непосредств. эмоц. состояния («люблю жизнь, веру и любовь»). В этой связи О. М. нашел в поэзии Б. музыку жизни, в ней его привлекала «гениальная смелость отрицания, чистого отрицания». (Камень). О. М. декламировал в присутствии М. М. Карповича стих. Б. «Грядущие гунны». В творчестве О. М. отразились не только оригинальные стихи Б., но и его поэтич. переводы: так, среди подтекстов стих. О. М. «Адмиралтейство» обнаруживается почти дословная цитата из брюсовского перевода «Лебедя» С. Малларме. Стих. О. М. «Notre Dame», носящее характер манифеста, восходит к предисл. Б. к кн. Н. А. Клюева «Сосен перезвон».
Начиная поэтич. путь как преемник рус. символизма в момент распада и перерождения этого направления, О. М. характером своего творчества отчасти возрождал эстетич. установки молодого Б. С. П. Каблуков записал 18.8.1910, что в гостях у него О. М. читал вслух стихи, в т. ч. Б. Чуть позже, 24.10.1910, Каблуков обратился к З. Н. Гиппиус с просьбой ознакомиться со стихами О. М. и дать ему рекомендацию в журнал «Русская мысль», где в то время Б. заведовал лит. отделом (1910-11). 5.2.1911 О. М. сообщил Каблукову, что стихи отклонены Б. Это вызвало раздраженную реакцию Каблукова: «Вообще Брюсов стал безобразничать <...> Я надеюсь, что Мандельштам устроится и без Брюсова.». Реакция О. М. на брюсовский отказ была смягчена одновременно согласием журнала «Аполлон» принять к печати ряд стихов. Однако позже, в 1916, О. М. болезненно воспринял критику Б. (вероятно, прозвучавшую в одном из разговоров или устных выступлений Б.), о чем вспоминала М. И. Цветаева: «Помнится Вы, уже известный тогда поэт, в 1916 г. после нелестного отзыва о Вас Брюсова - плакали».
О. М. был знаком со всеми поэтич. книгами Б., использовал мотивы или непосредств. подтексты из каждой из них, применял способы поэтич. самоописания, свойственные Б. В отд. стихах О. М., написанных в 1900-х гг. и в период подготовки 1-го изд. «Камня», заметно влияние поэзии Б. Так, стих. О. М. «Среди лесов, унылых и заброшенных.» и «Тянется лесом дороженька пыльная.» (1906) перекликаются со стих. «Грядущие гунны» (1904-05), «Довольным» (1905). В стих. «О, красавица Сайма, ты лодку мою колыхала.» (1908) противопоставляются два временных пласта - прошлое и настоящее - подобно тому, как они противопоставлены в стих. Б. «Мы в лодке вдвоем, и ласкает волна.» (1905).
Стих. О. М. «В морозном воздухе растаял легкий дым» (1909) ритмически и тематически сходно с «L’Ennui de vivre» Б. (1902). Стих. «Озарены луной ночевья.» отсылают к стих. «Когда твой поезд, с ровным шумом.» (1901) так же, как «Что музыка нежных» (1909), к изв. и одному из программных для молодого Б. стих. «Творчество» («Тень несозданных созданий...», 1895). В стих. О. М. «На темном небе, как узор.» (1909) задействованы образы из цикла Б. «На Сайме», ср.: О. М.: «На темном небе, как узор, / Деревья траурные вышиты.» - Б.: «Желтым шелком, желтым шелком / По атласу голубому / Шьют невидимые руки» («Желтым шелком.», 1905); «Качались волны, шитые шелками.» («Я - упоен! мне ничего не надо!», 1905). Также на структуру и организацию этого текста явно воздействовало стих. Б. «Целение» (1904), сходное по принципам рифмовки и поэтич. синтаксиса. Образ орла, задействованный в стих. Б. «Угрюмый час» (1906), получает у О. М. творч. развитие в стихах «Над алтарем дымящихся зыбей.» (1910) и «В самом себе, как змей, таясь.» (1910). Такая же ситуация - в стих. О. М. «Когда укор колоколов.», отсылающем к стих. Б. «Голос часов».
Стих. Б. «Наполеон» (1901, кн. «Tertia vigilia»), в к-ром образная система построена по принципу синкретич. олицетворения (ср., напр.: «И стало, наконец, вселенной / Невмоготу носить тебя» и далее), вместе со стих. «Где подступает к морю сад» (1898) на уровне концентрир. приема отражены в стих. О. М. «Где вырывается из плена» (1910). Та же самая ситуация - в стих. О. М. «Под грозовыми облаками» (1910), явно написанном под влиянием текстов кн. «Tertia vigilia», при том, что импульсом здесь явилась одна из ключевых для Б. метафор «история как книга».
Стихи «Мне стало страшно жизнь отжить» (1910) перекликаются с целым рядом стихов Б. на уровне метра и тематики. Это «Господи! Господи!..» 1894 (ср.: О. М.: «Мне стало страшно жизнь отжить.» - Б.: «О, страшно стоять одному / На кручи заоблачной»; О. М.: «И безымянным камнем кануть» - Б.: «Есть блаженство - скалой неоформленной быть»); «Наполеон», 1901 (О. М.: «И с дерева, как лист, отпрянуть.» - Б.: «Земля дохнула полной грудью, / И ты, как лист в дыханье гроз, / Взвился.»); «Строгое звено», 1899 (ср. О. М.: «И я слежу - со всем живым / Меня связующие нити.» - Б.: «Одна судьба нас всех ведет / И в жизни каждой - те же звенья!»). Ср. также «книжную» метафору в конце стихотворения. В стих. О. М. «О небо, небо, ты мне будешь сниться.» (1911) последние строки перекликаются со стих. Б. «Настал заветный час дремотный.» (1900), развивая «книжную» метафору. Также существует параллелизм в текстах: О. М. «Скудный луч холодной мерою.» (1911) - Б. «Волны приходят, и волны уходят.» (1899); О. М. «В непринужденности творящего обмена.» (1909) - Б. «Измена» (1895). Два стих. Б. из кн. «Все напевы» (1909), следующие одно за другим в отделе «На гранитах» (собственно «На гранитах» и «В море»; оба 1906), повлияли на также смежные стих. О. М. «Я вижу каменное небо.» и «Вечер нежный. Сумрак важный.» (оба 1910). Др. пример текстовой близости: О. М.: «И небо падает, не рушась, / И море плещет, не пенясь» («Я вижу каменное небо.») - Б.: «Небо хочет быть прекрасным. / Море хочет быть - как небо!» («На гранитах»), равно как и многочисл. лексико-синтаксич. повторы в стихах О. М. в тех же позициях, что и у Б. Повтор как поэтич. прием Б. применил и в стих. «Висби», метрически сходном со стих. О. М. «Вечер нежный. Сумрак важный». Явным отзывом стих. Б. «Поэту» (1907, открывает кн. «Все напевы») является «Как облаком сердце одето» (1910) О. М., ср.: О. М.: «И дышит таинственность брака / В простом сочетании слов» - Б.: «И ты с беспечального детства / Ищи сочетания слов». Предшествующее ему стих. О. М. «Убиты медью вечерней.» - попытка освоения метрич. рисунка, оно также содержит в себе брюсовские подтексты: ср.: О. М.: «Убиты медью вечерней / И сломаны венчики слов. / И тело требует терний, И вера - безумных цветов» - Б.: «В снах утра и в бездне вечерней / Лови, что шепнет тебе Рок, / И помни: от века из терний / Поэта заветный венок» («Поэту»), а также «Звезды мерцают, и кротки и пышны, / Как пред иконами венчики свеч» («У гроба дня», 1907). По свидетельству Н. М., впоследствии О. М. отзывался о стих. «Поэту» как о непонятном для себя: «О. М. выходил из себя: “Что это значит - «ты должен быть жарким, как пламя, ты должен быть острым, как меч»?” - раздраженно спрашивал он». «Зимняя красота» (1902) Б. послужила источником образности для стих. О. М. «Из омута злого и вязкого.» (1910; см. стихи 1-й, 2-й), также и ритмики - для «Неумолимые слова.» (1910). Ср. О. М.: «Как венчик, голова висела / На стебле тонком и чужом» - Б.: «Я буду сам как стебель явлен, / Омою в зное венчик свой.». Оба стих. содержат метафору «человек - растение, цветок», словоупотребления «лилия», «глубина», важные для обоих поэтов и отсылающие к поэзии Ф. И. Тютчева, во мн. воспринятой О. М. через призму прочтения Б. В стих. О. М. «Темных уз земного заточенья.» (1910) мотив «презрения» к самому себе также отсылает к тексту Б. - имеется в виду стих. «Презрение» (1900), в к-ром также есть значимый для поэзии раннего О. М. образ древесного листа, несущегося в потоке.
1895). Отозвалось в стихах О. М. и знаково важное для Б. «беспристрастие», ср. О. М.: «Там в беспристрастном эфире.» («Душу от внешних условий.», 1911). В отд. случаях опора на стихи Б. проступает не на уровне метрич. организации стихов О. М., а в рифмовке и ключевых словах: ср.: О. М.: «Воздух пасмурный влажен и гулок; / Хорошо и нестрашно в лесу. / Легкий крест одиноких прогулок / Я покорно опять понесу» (1911, 1935) - Б.: Приду ли в скит уединенный, / Горящий главами в лесу, / И в келью бред неутоленный / К ночной лампаде понесу?» (1902, кн. «Urbi et orbi»).
Программная для Б. тема унизительности природной мощи и красоты для человека отразилась и в произв. О. М., ср.: «Я ненавижу свет / Однообразных звезд». Характер откликов О. М. на стихи Б. мог быть и полемическим - как в стих. О. М. «Пешеход» (1912) и Б. «Любовь» (1900). Зачастую О. М. впитывал те мотивы поэзии Б., к-рые являлись провозвестниками акмеистич. мировоззрения, ср.: Б.: «Холод», 1906, «Покорность», 1911 - О. М.: «Я вздрагиваю от холода.», 1912; Б.: «Орфей и Эвридика», 1903-04 - О. М.: «Как этих покрывал и этого убора.», 1915; Б.: «Венеция», 1902 - О. М.: «И поныне на Афоне.», 1915. К брюсовской поэзии восходит также «экзотический и единичный» образ дротика в руках дикаря (Б. «Жизнь», 1907) (см.: Лекма- н о в О. А. Брюсов и акмеисты: эпилог и пролог // Лекма- нов О. А. Книга об акмеизме и другие работы. Томск, 2000. С. 99-101).
Отд. приемы Б. при создании кн. стихов как целого также были восприняты О. М. Так, парные стихи, носящие одно и то же название: «Египтянин» («Я избежал суровой пени...», 1913) и «Я выстроил себе благополучья дом...», 1913), «Аббат» («О, спутник вечного романа.», 1915 и «Переменилось все земное.», тогда же) отсылают к парным стихам Б., напр. «Одна», «Жрице Луны». Впоследствии этот прием существенно трансформировался и расширился: О. М. стал употреблять не только идентич. заголовки, но и идентич. строки в разных стих., что вовсе не делало их «вариантами» одного и того же произведения. Ряд стих. О. М. («Когда удар с ударами встречается.», «Когда укор колоколов.», «Когда мозаик никнут травы.», «Когда подымаю.», «Когда показывает восемь.», «Когда, пронзительнее свиста.») начинаются по аналогии с рядом стихотворений Б.
Заглавие кн. «Камень» среди подтекстов, помимо отсылки к поэзии Тютчева, содержит и брюсовский - см.: «Камни, камни! о вас сожаление!» (1903), строки «Вы ли пребудете вне воскресенья, / Как хаос косный и грубый?». Метафора «камень - человеческое тело» с этой т. зр. вызвана у О. М. как этим стих., так и генетически связанными со стих. «Поэту». См. также «Город и камни люблю.» («Я люблю большие дома.» - «Tertia vigilia»).
Включенность в поэзию О. М. классич. подтекстов часто происходит через соотнесение с совр. ему поэзией, и таким соотносящим явлением могут быть произв. Б. В частности, строки: «Душный сумрак кроет ложе, / Напряженно дышит грудь. / Может, мне всего дороже / Тонкий крест и тайный путь» (1910), - связанные с пушкинским «Буря мглою небо кроет»), одноврем. отсылают к следующим стих. Б.: «Мерно вьет дорога.», 1899 («Мерно вьет дорога / Одинокий путь. / Я в руках у Бога, / Сладко дышит грудь»); «Раб», 1900 («И было все на бред похоже! / Я был свидетель чар ночных, / Всего, что тайно кроет ложе, / Их содроганий, стонов их») и др. У самого Б. стих. «Душный сумрак кроет ложе.» строится как вариация на тему лермонт. финала «Выхожу один я на дорогу.». Тематич. отличие стихов Б. в этом и др. сходных случаях не мешает текстам вступать во взаимоотношения - не только благодаря ярким лексич. совпадениям, но и именно благодаря семантич. контрасту, несходству. Эротику, важную для Б., О. М. в подавляющем большинстве случаев переводит в духовный, филос. план. Актуальная для обоих поэтов идея всеобщей связи явлений мира решается у Б. средствами любовной лирики и тематики, связанной со «сладострастием», у О. М. - медитативной лирики и тематики, связанной с филос. раздумьями поэта как ведущим жанром поэзии. Так, строки О. М. из стих. «Есть целомудренные чары.» («Я слушаю моих пенатов / Всегда восторженную тишь») противопоставлены стих. Б. «Сладострастие», где строка «Тише! Приветствуй восторг тишины!» относится к эротич. описанию.
Взаимодействие поэтики О. М. с поэзией Б., помимо переноса эротич. пласта в медитативный, имеет еще значение и при разработке существенной для эстетики О. М. проблемы перевода. В данном случае О. М. выступает как переводчик значимых для него брюсовских мотивов на собств. поэтич. язык, что сопровождается разработкой и углублением лексико-семантич. связей в его собств. словаре.
Подавляющее большинство стихов, в к-рых особенно заметно влияние Б., О. М. не включил в издания «Камня». Ученичество у Б. не отрицала и Н. М., говорившая о дани, отданной О. М. в ранней молодости брюсовской поэзии. Однако генетич. связанность первых произведений О. М. с брюсовскими текстами критики все же отмечали: так, для С. М. Городецкого «поэтич. оружие» О. М. носит марку “делано по Брюсову”, что само по себе является гарантией его качества. В 1913 Гиппиус писал о поэзии О. М. как о «стилизации в манере Брюсова». В. И. Рындзюн, говорящий об отсутствии в «Камне» подлинного поэтич. дара автора, упрекает его в чрезмерной гладкости текста и напоминает совет Б.: «Пишите шершавые стихи».
После провозглашения акмеизма лит. школой, сменившей символизм, эпатирующее поведение акмеистов прямо связывали с именем О. М., и Б. сконцентрировал на нем свое негативное отношение к новому лит. течению: см. в письме Ан. Н. Чеботаревской Б. от 20.1.1913 (В. Брюсов // ЛН. М., 1976. Т. 85. С. 703). Свое отношение к первым выступлениям акмеистов Б. высказал в ст. «Новые течения в русской поэзии». Отмечая индивид. своеобразие стихов Гумилева, Ахматовой, Городецкого, М. А. Зенкевича, В. И. Нарбута и выражая надежду на их дальнейшее самостоят., внегрупповое существование в поэзии, Б. ни слова не сказал о поэзии О. М. По свидетельству Г. В. Иванова, Б. в ответ на оценку В. Ф. Ходасевича, считавшего О. М. «хорошим поэтом», «иронически пожимал плечами».
пропела / Свой вызов пламенная медь, / Давая знак, что косность тела / Нам должно волей одолеть».
Оба поэта разрабатывали два значительных для них блока тем: один - связанный с античностью, именно: с Грецией и Римом, другой - с культурой и мировоззрением эпохи Средневековья. В частности, в романе Б. «Огненный ангел» дается близкий О. М. подход к описываемой эпохе, при к-ром делалась попытка реконструкции ее специфики изнутри, как бы глазами ее современника, одновременно героя произв. Этот метод просматривается в ст. О. М. «Франсуа Виллон». Еще один общий объект серьезного внимания Б. и О. М. - Данте (см.: С. Бэлза. Брюсов и Данте // Данте и славяне. М., 1965). Такой же подход проявился и в стих. О. М. «Tristia», также связанном с источником из поэзии Б.: имеется в виду стих. «Ахиллес у алтаря» (1905). Это про- изв. Б. вызвало восторженную реакцию А. А. Блока и Гумилева. В связи со стих. О. М. обращают на себя внимание следующие строки из текста Б.: «Всем равно в глухом Эребе / Годы долгие скорбеть. / Но прекрасен ясный жребий - / Просиять и умереть!» (ср. О. М.: «Не нам гадать о греческом Эребе, / Для женщин воск, что для мужчины медь. / Нам только в битвах выпадает жребий, / А им дано гадая умереть»), равно как мотивы жертвы, обряда, неотвратимости известной заранее судьбы и др.
Идея мужественности и мужского долга как одной из поэтич. задач, естественная в поэзии О. М., является также одной из ведущих для поэзии Б. и его системы ценностей.
Несмотря на отсутствие печатной реакции на «Камень» О. М., Б., по всей вероятности, был знаком с этой книгой.
В книгах Б. кон. 1900 - нач. 1910-х гг. проявляется одна из гл. черт его поэтич. лексики - непосредств. введение в произв. науч. терминологии. При том, что само понятие «науч. поэзия» чуждо О. М., этот прием нашел применение и у него, хотя использовался в свойств. ему манере кодировки и метафоризации.
Разрабатывая собств. концепцию поэтич. языка, О. М. опирался на положения, сформулир. Б. (см. Поэтический язык). Следы этого влияния заметны в ст. «Утро акмеизма», где говорится о привлекательности для читателя произв. иск-ва как работы мироощущения художника, самого про- изв. - как самостоят. реальности. Сходный с брюсовским круг идей высказан и много позже, в «Разговоре о Данте», а также в более ранней ст. «О собеседнике» (1913), где содержится пассаж о поэтич. необходимости «обменяться сигналами с Марсом - задача, достойная лирики, уважающей собеседника и сознающей свою беспричинную правоту», восходящий к ряду поэтич. и прозаич. текстов Б., посв. космич. и межпланетным диалогам (ср.: «С кометы», 1895). Понимание О. М. кн. стихов как единого худож. целого также восходит к концепции Б. В ст. «О современной поэзии (К выходу “Альманаха муз”)» (1916) О. М. говорил о поэтич. манере Б. как о нехарактерной для текущего момента. Отмечая слабость помещенных в издании произведений Б., О. М. тем не менее говорит о свойственной им энергии при том, что рефлексии по поводу поэтич. творчества и отсылки к словоупотреблениям символизма он оценивал негативно.
Общение обоих поэтов в годы рев-ции носило поверхностный характер. Так, О. М. рассказывал об одной из «шалостей» Б., к-рый пригласил его к себе в служебный кабинет и стал хвалить его стихи, обильно цитируя при этом киевского поэта В. Н. Маккавейского. При этом «мэтр» не произнес ни одной строчки стихов самого О. М. Ср. в письме Н. М. к Д. Е. Максимову от 25.11.1969 оценку суждений о Б. поэтов-современников: «Отчасти - этикет (Мандельштам), потому что Брюсов - старше» (Дмитрий Евгеньевич Максимов в памяти друзей, коллег, учеников. М., 2007. С. 338).
Н. М. сообщает, что при распределении академич. пайка писателям Б. добился предоставления О. М. пайка 2-й категории. При этом Б., по словам Н. М., притворился, что перепутал поэта с его состоят. однофамильцем. Н. М. была возмущена тем, что у них «вырывают изо рта кусок мяса и кулек крупы», а О. М. этот эпизод лишь позабавил. Вместе с тем М. М. Пришвин вспоминает о резком и публ. возмущении О. М. результатами распределения пайковых норм, выглядевшем как «настоящий бунт».
Характерно, что в мемуарных очерках Б. и О. М. выступают как гл. действующие лица в одних и тех же сюжетах, рассказанных разными авторами. Таков эпизод получения писателями материальной помощи от амер. благотворит. организации «АРА». Процедура включала необходимую подпись писателя и слова о том, что он благодарит отправителя. При этом Н. М. сообщает, что Б. «счел унижением национального, что ли, или своего брюсовского достоинства поблагодарить Ара за банку бледно-белого жира и мешочек муки», а Пришвин указывает, что не Б., а О. М. квалифицировал этот вопрос как принципиальный: «Не обидно ли так получать помощь русскому поэту».
Брюсовские подтексты проступают в поэзии О. М. и в это время. Так, стих. О. М. «Вернись в смесительное лоно...» ритмически идентично 1-й и 3-й ч. «Habet illa in alvo» Б. (1902), а во 2-й ч. брюсовского стих. возникает тема «плода», «утробы» библ. Лии: «Ребекка! Лия! Мать! С любовью или злобой / Сокрытый плод нося, ты служишь, как раба, / Но труд ответственный дала тебе судьба: / Ты охраняешь мир таинственной утробой.». Как и в ряде др. случаев, стих. О. М. построено «от противного», диаметрально противоположно расставляя акценты и оценивая явление.
Одна из наиб. значимых для О. М. семантич. единиц - «бесполость» в разных грамматич. вариантах - содержится в стих. Б. «Цепи» (1905) именно в том оценочном смысле, в к-ром употребляет слова этого круга О. М.: «Но вы безвольны, вы бесполы,/ Вы скрылись за своим затвором».
Фигура Б. рассматривалась О. М. в выстроенной им линии преемственности рус. поэзии, когда старший по возрасту поэт признает младшего и тем открывает ему дорогу в лит-ру: Самого О. М. признал Гумилев, а того признал Б. В этом контексте отношение О. М. к Б. вряд ли было однозначно негативным, как это представляет Н. М.
Н. М. вспоминает, что при подготовке антологии рус. поэзии О. М. не смог найти для нее ни одного стих. у Б. Б. упорно не желал признать О. М. самостоят. крупным поэтом. Вскользь он говорил о его приверженности к традиц. формам поэтики символизма в ст. «Смысл современной поэзии» (1920), в ст. «Альманах Цеха поэтов. Кн. вторая. Петроград, 1921» и «Вчера, сегодня и завтра русской поэзии» (1922).
В статьях 1920-х гг. О. М. дал оценку творчества Б. уже со своей сформировавшейся т. зр. на лит. процесс и лит. произведения. Так, в ст. «Письмо о русской поэзии» он говорил о Б. как о поэте, пережившем свою отошедшую в прошлое эпоху при том, что сам этот факт не может однозначно указать на поэтич. ценность его произведений. И о журнале «Весы», к-рым в 1904-08 руководил Б. С т. зр. О. М., совпадающей и с т. зр. Б., соотнесенность поэзии с религ.-филос. проблематикой точно так же снижает ее самоценность, как подчинение поэтич. творчества любой др. тематике и идеологии.
В ст. «Буря и натиск» О. М. писал об «урбанизме» Б., квалифицируя его как тему, изначально не соответств. характеру изобразит. средств поэзии Б. Здесь же О. М., в отвлечении от «урбанизма», заслоняющего, по его мнению, от читателей осн. корпус брюсовской поэзии и ее достоинства, отмечал последовательность и умелость поэта в подходе к поэтич. теме как эстетич. задаче и категории поэтики, сравнивая его в этом смысле с И. Ф. Власть над темой, умение ее разрабатывать адекватными для нее средствами языка ставят Б. в позицию наиб. яркого среди всех представителей символизма. Среди лучших стих. Б. названы «Орфей и Эвридика», «Тезей и Ариадна», «Демон самоубийства». Особо отмечены последние кн. Б. - «Дали» и «Последние мечты», к-рые представляют образцы «емкости стиха и удивительного расположения богатых смыслом, разнообразных слов в скупо отмеренном пространстве», что дает возможность поэтам учиться у Б. (2. С. 291).
Вместе с тем О. М. подверг суровой критике один из постулатов мировоззрения Б., а именно - свойственные ему неолейбницианские настроения множественности и равноправия истин в мире, к-рые и являются залогом неиссякаемости жизн. силы. В ст. «О природе слова» приведены (неточно) строки Б. из стих. «З. Н. Гиппиус», и акцент на всеобщность восприятия квалифицирован не как способность все принять и вместить, а как «убогое “ниче- вочество”». Такое же резкое неприятие вызывалось сравнением ист. эпох с «фонариками», употребленное в кн. Б. «Етeфаvoc».
Валерий Яковлевич Брюсов
говорится о несовременности всего круга поэтич. образов О. М. Привлечение в поэзию массива исторических, знаковых для культурного читателя имен и собств. наименований, по Б., не достигает цели поэзии, т. е. передачи собств. ощущений от жизн. событий и реалий. Отсутствие прямых отсылок к событиям 1-й мир. войны, обществ. жизни, к соц.-полит. обстоятельствам и проблемам совр. науки делает поэзию О. М. предельно субъективной, с одной стороны, и столь же предельно отвлеченной - с другой. Б. категорически отрицал не только действенность, но и саму возможность осн. приема метафоризации кн. «Tristia» - создание особого культурного кода, единицами к-рого служат явления ан- тич., ср.-век. культуры и вообще культуры прошлого. При этом ясно, что сущность этого приема понятна Б. Парадоксальность мышления и мастерство О. М. как поэта сами по себе не являются для Б. способом преодоления отвлеченности в его поэзии. Более того, об осн. смысловых узлах «Tristia» он высказаля однозначно негативно: они «в своем метафорич. аспекте... стали давно пустыми, лишенными реального содержания». Отзыв Б. нарочито поверхностен. Он принципиально не видел в «Tristia» книги стихов, логично продолжающих «Камень»: иначе от его внимания не ускользнуло бы то, что вторая кн. являлась непосредств. ответом на предложение представить, «Когда бы грек увидел наши игры», заканчивающее первую. Б. продолжал прочитывать О. М. как наследника символизма. При всем этом отторжение Б. слишком демонстративно, чтобы позднейший критик принимал его на веру. Характерно также, что весь объем демонстрируемого неприятия и непонимания все же не помешал Б. заметить в кн. «Tristia» стих., к-рое, подобно «Я не увижу знаменитой “Федры”.» в «Камне», знаменовало новый этап становления поэтики О. М., а именно «Грифельную оду». В дальнейшем О. М. в большинстве случаев употреблял средства, впервые найденные именно в этом стих.
В 1923 О. М. выступил на 5-летии Всерос. союза поэтов (Тверская, 18) на «академич. собрании» под председательством Б.
В ст. О. М. «Художественный театр и слово» (1923) МХТ оценивался по критериям, сходным с выраженными в ст. Б. «Ненужная правда» (1902) (см. Театр). Если Б. считал, что стремление к худож. правде в МХТ заменилось всего-навсего механич. воссозданием действительности, то О. М. то же самое квалифицировал еще жестче, говоря о «На дне»: «Ситцевый и трущобный маскарад» (О природе слова).
помню этот мир, утраченный мной с детства.», 1903).
Совпадение культурных интересов характерно для О. М. и Б. Так, в 1909 Б. выступил со своей оценкой творчества Н. В. Гоголя как писателя, далекого от реалистич. поэтики. Заметно, что гоголевские реминисценции у О. М. строятся по пути возможно большего отхода от реалистич. традиции и приближения к лит. условности как приему и цели даже тогда, когда реалистич. трактовка образа уместна (ср.: «Египетская марка»).
С 1890-х гг. Б. занимался творчеством Тютчева, чрезвычайно существенного и для О. М.. Оба поэта уделяли особое внимание образу грозы в тютч. поэзии: для О. М. она служила «прообразом исторического события - в природе.», для Б. - своеобр. «окном» в мир хаоса (Брюсов В. Я. Ф. И. Тютчев: Смысл его творчества // Брюсов В. Я. Собр. соч. Т. 6. С. 201).
совершил важное для него путешествие в эту страну, посвятил ей стихотв. цикл. Между циклами поэтов никаких перекличек нет, кроме единств. словоупотребления - значимого для обоих эпитета «лазурный». По свидетельству Н. В. Соколовой, на своем вечере 14.3.1933 О. М. упомянул о брюсовских исследованиях в обл. арм. яз. и дал понять, что в своих штудиях в этой области идет по пути, проложенному им.
Помимо столь явно общих моментов, между системами ценностей обоих поэтов существовали и непреодолимые антагонистич. противоречия: так, идея культа искусства у Б. несовместима с концепцией искусства как игры «Отца с детьми», свойств. О. М.
Оценке О. М. подвергалась переводч. деятельность Б. Так, в ст. «О переводах» О. М. негативно оценивал сделанный Б. перевод «Фауста» И. В. Гете. Однако в целом Б.-переводчик, с т. зр. О. М., достоин высшей награды, к-рая есть «усвоение переведенной им книги русской литературой».
1904) - О. М.: «О Боже, как жирны и синеглазы / Стрекозы смерти, как лазурь черна».
В целом можно сказать, что «синтетич. поэт современности» и будущего, чей образ формируется последовательно в ст. О. М., складывался в его сознании по модели лит. личности Б. периода символизма и книг 1920-х гг. Одна из поздних ст. Б. называлась «Синтетика поэзии» (1924). Б., в свою очередь, также занимался моделированием подобной универс. поэтич. личности и поэзии в целом как познават. метода, имеющего «синтетическую», т. е. образно-универс., природу.
Соч.: Собр. соч.: В 7 т. М., 1975; Среди стихов: 18941924: Манифесты, статьи, рецензии. М., 1990.
Лит.: Шестые Тыняновские чтения. Рига; М., 1992; Лукницкая В. К. Н. Гумилев: Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукниц- ких. Л., 1990; Цветаева М. И. Мой ответ Осипу Мандельштаму // Цветаева М. И. Собр. соч.: В 7 т. М., 1994-1995. Т. 5; Лекманов О. А. Книга об акмеизме и другие работы. Томск, 2000; Ронен О. Поэтика О. Мандельштама. СПб., 2002.
В. В. Калмыкова.