Эренбург Илья Григорьевич
ЭРЕНБУРГ Илья Григорьевич (14.1.1891, Киев - 31.8.1967, Москва), поэт, переводчик, прозаик, публицист, обществ. деятель. В 1906-07, будучи гимназистом, участвовал в рев. движении, чл. с.-д. Союза учащихся Москвы, вскоре, под влиянием старших товарищей - Н. И. Бухарина и Г. Я. Брильянта (Сокольникова), примкнул к большевикам. В янв. 1908 арестован, в дек. отпущен под залог за границу; поселился в Париже, где, отойдя от парт. деятельности, начал писать стихи. В это же время в Париже находился и О. М., но сведений об их возможном знакомстве нет.
В 1910 в Париже вышла 1-я кн. Э. - «Стихи», отмеченная в статьях В. Я. Брюсова, М. А. Волошина, Н. С. Гумилева и др. Имея в виду эту книгу, М. А. Кузмин заметил: «Среди совсем молодых поэтов, разумеется, есть и другие, стремящиеся к тонкой и, мы бы сказали, хрупкой поэзии», - и следом назвал «других»: Э., О. М., М. И. Цветаеву (Куз- мин М. А. [Предисл.] // Ахматова А. А. Вечер. Стихи. СПб., 1912. С. 9-10). В 1912 два стихотворения Э. напечатаны в № 3 журнала «Гиперборей», там же - рецензия О. М. на 3-ю кн. стихов Э. «Одуванчики» (Париж, 1912), к-рую О. М. предпочел «сказкам» 1-й книги Э. Отметив, что Э. «очень простыми средствами достигает подчас высокого впечатления беспомощности и покинутости», О. М. писал: «Приятно читать книгу поэта, взволнованного своей судьбой, и осязать небольшие, но крепкие корни неслучайных лирических настроений... Один из немногих, г. Эренбург понял, что от поэта не требуется исключительных переживаний» (1. С. 181). Сам Э. впоследствии признавал, что в «Одуванчиках» он «не вылечился от стилизации, только вместо картонных лат взял напрокат в костюмерной гимназическую форму» (Эренбург И. Собр. соч. Т. 6. С. 418). Начав в Париже издавать поэтич. журнал «Вечера», Э. декларировал в его № 1 (май 1914): «Потребность издания журнала стихов давно назрела. Лишь прекрасное начинание петербургского Цеха Поэтов “Гиперборей” отчасти заполнило этот пробел». В № 2 «Вечеров» были напечатаны стихи акмеиста М. А. Зенкевича. Начавшаяся 1-я мировая война 1914-18 остановила издание журнала. О «Цехе поэтов» Чуковский в ст. «Цветущий посох» (Журнал журналов.1915. № 1. С. 8), утверждая, что акмеисты не музыканты, но каменщики, запоздало отметил: «У акмеистов Эренбурга и Мандельштама много таких к а- менных стихов», - именно в 1915 поэтич. дороги и внеш. глобальные обстоятельства далеко увели Э. от стихов 1912. В отличие от О. М., последовательно выстраивавшего свою поэтику, Э. долго искал себя, легко бросая одну поэтич. систему ради другой.
Илья Григорьевич Эренбург
Заочное знакомство Э. с О. М. продолжилось с выходом «Камня» (1913).
В 1913-15 перекличка интересов Э. и О. М. обнаруживается в работе Э. над переводами франц. поэтов Ф. Жамма и Ф. Вийона. Знакомство Э. с Жаммом состоялось в 1911 [см. в автобиографии Э. (1922): «Жамм, католицизм. Предполагал принять католичество и отправиться в бенедиктинский монастырь. Говорить об этом трудно. Не свершилось» (Новая русская книга. Берлин, 1922. № 4. С. 44)]. Влияние Жамма на поэзию и взгляды Э. было недолгим, но сильным: личные встречи, ст. Э. «У Франсиса Жамма» (Новь. 1914. 26 февр.), кн. «Детское» (Париж, 1914), посв. Жамму, наконец, переводы его стихов, включенные как в антологию Э. «Поэты Франции» (Париж, 1914), так и в первую в России кн. Жамма «Стихи и проза» (М., 1913). Свидетельством тогдашнего интереса О. М. к Жамму является вариант стих. «Аббат» («И самый скромный современник, / Как жаворонок, Жамм поет»). Вийоном О. М. увлекся раньше Э., к-рый, приступая в 1915 к переводам, уже был знаком со ст. О. М. «Франсуа Виллон» в журнале «Аполлон» и напечатанными там переводами (Гумилева), а также и с осн. франц. книгами о Вийоне. В 1916 книга переводов Э. из Вийона вышла в Москве; ее экз. Э. отправил О. М. с надписью: «Поэту Мандельштаму. И. Эренбург. 1916» (Книги и рукописи в собрании М. С. Лесмана. М., 1989. № 2629). Во вступит. статье к сборнику Вийона при упоминании разночтений в рус. написании имени поэта (Вильон - у А. С. Пушкина, Виллон - у «новых авторов») имелся в виду, прежде всего, несомненно О. М., т. к. Брюсов в 1913 писал «Вийон». В текстах О. М. и Э. обнаруживаются расхождения в описании убийства, совершенного Вийоном в драке, и совпадение в оценке сходства жизненных и поэтич. путей Вийона и П. Верлена («Бедный Лелиан» у Э.). Интерес к Вийону Э. и О. М. сохраняли всю жизнь (в 1956 Э. заново перевел любимые стихи Вийона).
Начавшаяся в 1914 1-я мировая война привела к расхождению поэтич. путей Э. и О. М., что было полемично декларировано Э. при упоминании петерб. поэтов: «Во всех этих безукоризненных ямбах и хореях сколько величайшей неправды! Вот “оранжевые” и “синие” книги, и вот скуластые пермяки, которые прямо и честно ходят в штыки <...> А на Парнасе бряцают звонкими рифмами и размахивают хоругвями наспех придуманных лозунгов» (ст. «Стилистическая ошибка», 1918; подробнее см.: Фрезинский Б. Я. «Из слов остались самые простые: [Жизнь и поэзия Ильи Эренбурга]» // Эренбург И. Г. Стихотворения и поэмы. C. 21-33). Став в 1915 корр. рус. газет на франко-герм. фронте, Э. увидел войну из окопов: картины варварства нем. войск во Франции, сцены бессмысленности и скуки тыла, тоска солдатских госпиталей, фразы рус. крестьян, пригнанных помогать франц. армии, наполнили его статьи, репортажи и многословные стихи («прозаизмы и истерика» - по оценке Э. в «Книге для взрослых», 1936). То, что О. М. на др. уровне осознания войны насыщал стихи погружением в контекст европ. истории, увеличивая плотность и смысловую насыщенность стиха, порождало тогда у Э. поверхностное ощущение парнасского эстетизма, ухода от реалий мирового катаклизма. В свою очередь, О. М., видимо, считал стихи Э. того периода попросту слабыми (так же высказался о них позднее и сам Э., см.: Эренбург И. Собр. соч. Т. 7. С. 93).
По возвращении в Россию в июле 1917 Э. написал пу- блицистич. статьи и стихи. Его личное знакомство с О. М. произошло летом 1918 в Москве на выступлении О. М. в «неком небезызвестном салоне», где «безукоризненный эстет из “Аполлона” с жаром излагал свои большевистские идеи» (О н ж е. Стилистическая ошибка // Возрождение. М., 1918. 5 июня). Настроенный антибольшевистски, Э., услышав «Сумерки свободы» О. М., воспринял их как смену полит. позиции О. М. после осени 1917, т. е. после стих. «Когда октябрьский нам готовил временщик...»: «Мандельштам, изведав прелесть службы в каком-то комиссариате, гордо возглашает: как сладостно стоять ныне у государственного руля!» - слово «руль» в этом и мн. иных высказываниях Э. неизменно отсылало к «Сумеркам свободы». Столь же воспаленно Э. воспринимал тогда позицию А. А. Блока, Андрея С. А. Есенина, Н. А. Клюева, В. В. Маяковского, Куз- мина. Впоследствии Э., отдавая должное мудрости О. М., неоднократно цитировал «Сумерки свободы» в контекстах, позволявших судить об эволюции его собств. взглядов (подробнее см.: Парнис).
Дальнейшие, уже дружеские, встречи Э. и О. М. в 19191920 происходили в Киеве, Коктебеле, Тифлисе, Москве. В окт. 1918 Э. бежал от ареста из большевистской Москвы в Киев, где (уже при большевиках, в марте-апр. 1919) встретился с О. М. Апр.-авг. 1919 - время их постоянных встреч: в киевском клубе «ХЛАМ», на мероприятиях лит. секции подотдела иск-в культ.-просветит. отделения Киевского отдела нар. образования, в Мастерской худож. слова, где Э. (ее организатор) наряду с Б. К. Лившицем и В. Н. Мак- кавейским вел постоянные занятия, а О. М. выступил с неск. докладами (см.: Фрезинский Б. Я. И. Эренбург в Киеве (1918-1919) // Минувшее. 1997. № 22. С. 248-335). Две встречи датируются по газете левых эсеров «Борьба»: 24.4.1919 (участие в диспуте о совр. иск-ве в зале быв. Ку- печ. собрания - см. отчет в вып. за 27.4.1919) и 28.4.1919 (участие в «Вечере искскусств» в быв. Театре Соловцова - см. отчет в вып. за 30.4.1919). Встречи в киевских кафе (обычно - на Софиевской ул.), куда случалось заходить О. М. и где Э. был завсегдатаем и читал молодым спутницам свои и чужие стихи (из стихов О. М. - «Я не слыхал рассказов Оссиана», «Декабрист» и чаще всего - «Я изучил науку расставанья...»), упоминаются мемуаристами: самим Э., Я. И. Соммер, Б. А. Букиник и др. Среди спутниц Э. были Соммер, Е. Д. Молдавская, Л. М. Козинцева (его двоюродная племянница по матери, ставшая вскоре его женой; см. Козинцева-Эренбург Л. М.), а также ее подруга Н. Я. Хазина (будущая жена О. М., см. Мандельштам Н. Я.), с к-рой Э. познакомился в 1918. Нек-рые эпизоды этих встреч содержатся в книгах восп. Н. М. [см.: Н. Я. Мандельштам. Т. 1. С. 13, 15, 19, 33, 45, 69, 98, 100, 180, 186, 194, 218, 224, 240, 267, 367, 398-399, 409, 446, 466, 474-476; Т. 2. С. 40, 41-42, 46-48, 107-108, 110-112, 223, 233, 288, 318, 323, 327, 336, 460, 480-483, 508, 510, 555, 591-592). А. Б. Гатов вспоминал, как О. М. познакомил его в Киеве с Э. и как он посещал с ними кафе вблизи Думской пл. (РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 1413. Л. 1). Э. и О. М. (последний - накануне своего отъезда из Киева) приняли участие в лит. еженед. «Жизнь» (см. их публикации в № 1 за 1-7.9.1919).
Весной 1920 Э. встречался с О. М. в Коктебеле (в доме Волошина) и в Феодосии. В 13-й гл. 2-й книги мемуаров Э. и отчасти в 14-й гл., посв. О. М., говорится о нелегкой зиме 1920 и тягостных раздумьях над будущим («У меня позади были и стихи, и вера, и безверье, мне нужно было связать розовый отсвет Флоренции, неистовые проповеди Леона Блуа, пророчества Модильяни со всем, что я увидел», см.: Эренбург И. Собр. соч. Т. 7. С. 93). Катализатором этих раздумий стали стихи О. М, особенно - коробившие Э. в 1918 «Сумерки свободы»; строка «Ну что ж, попробуем.» стала его девизом в 1920. Прямые переклички с «Сумерками свободы» есть в стихах Э.: «Бунтом не зовите годы высокой работы» и «Боролись с ветрами, ослабли» (финал цикла «Ночи в Крыму», написанного в Коктебеле в янв.- марте 1920, см.: Он же. Стихотворения и поэмы. С. 409, 410). Итогом раздумий стало решение Э. о возвращении в Москву через независимую Грузию. Единственная в 1920 публикация крымских стихов Э. и О. М. появилась в феодосийском поэтич. сб. «Ковчег» (вышел 6.4.1920). 7.8.1920 О. М. отправил Э. копию своего оскорбит. ответа Волошину, с к-рым О. М. к этому времени рассорился (4. С. 26). Узнав об аресте О. М. в Феодосии, Э., несмотря на собств. бытовую ссору с Волошиным, уговорил его отправиться на выручку О. М. (см. Миндлин. С. 26-29). Э., вслед за О. М., баржой доплыл из Феодосии в Грузию, и в сер. сент. 1920 встретился с ним в Тифлисе, где 26.9.1920 в Консерватории состоялся вечер их поэзии [программа: вступит. слово Г. Робакидзе о новой рус. поэзии; доклад Э. «Искусство и новая эра» и стихи из книг «Огонь» (Гомель, 1919) и «Новая Зоря» (не издана; стихи вошли в «Раздумья» (Рига, 1921); «Камень» и стихи О. М. последнего времени; стихи Э. и О. М. в исполнении актера Н. И. Ходотова - см. объявление в газете «Грузия» за 24.9.1920].
Выхлопотав в Тифлисе советские паспорта для себя, Козинцевой, Соммер, О. М.. и А. Э. и получив пропуска, Э., О. М. и их спутники отправились в окт. 1920 в качестве дипкурьеров поездом из Владикавказа в Москву. Поездка описана в мемуарах Э. и упомянута в его письме к М. М. Шкапской в кон. 1920 (Эренбург И. Г. Дай оглянуться. № 73). Вскоре после приезда в Москву Э. стал свидетелем очередного столкновения Я. Г. Блюмкина с О. М.
Разыскав для О. М. новый киевский адрес Н. М., Э. и Козинцева помогли будущим супругам восстановить связь, что стало цементом последующих взаимоотношений Мандельштамов и Эренбургов (см.: Н. Я. Мандельштам. Т. 2. С. 47).
В кон. окт. 1920 Э. был арестован ВЧК, затем освобожден благодаря вмешательству Бухарина. В марте 1921 отбыл за границу с советским паспортом; обосновался в Бельгии. В ст. «Русская поэзия и революция» Э. писал: «Осип Мандельштам, поэт камня и величия, соборов и Баха, не поддался вялому лиризму слез и отчаяния. Потрясенный пафосом событий, он воскликнул: “Ну что ж, попробуем.”», - и далее широко цитировались «Сумерки свободы» (Signaux de France et de Belgique. № 4. Aout 1921. Page 184-185; на франц. яз.). Возможно, это было первое упоминание о поэзии О. М. по-французски. В нояб. 1921 Э. поселился в Берлине (Германия), выпустил ок. 2 десятков книг, сотрудничал в журнале «Новая русская книга», пропагандируя совр. рус. поэзию, вместе с Л. М. Лисицким издавал конструктивистский журнал «Вещь».
Стихи О. М., опубл. в феодосийском сб. «Ковчег», Э. включил в антологию «Поэзия революционной Москвы» (Берлин, 1921), а в программной ст. «О некоторых признаках расцвета российской поэзии» (Русская книга. 1921. № 9), отметив мужественность как один из ее признаков в эпоху катастроф, назвал в качестве высших достижений рус. поэзии, в частности, и то, что осуждал еще в 1918, - «Двенадцать» Блока и «Сумерки свободы» О. М. В статье Э., стилизованной под обзор новой рус. поэзии вымышленного франц. критика Жана Сало (см.: Вещь. 1922. № 1-2. С. 9), стихи О. М. рассматривались в контексте устойчивого противопоставления поэзии Москвы и Петрограда того времени («европейскость» и «мертвечину» Петрограда подчеркивают, по мысли Э., сборники изд-ва «Петрополис», создающие впечатление, что войны и рев-ции не было): «Если Мандельштам жил бы во Франции, он был бы комичным эпигоном (pompier), вся эта мифология, географическая звукопись и пр. нам (т. е. французам) давно ничего не говорят. Но к его работе в России я отношусь с величайшим уважением. Ваш поэтический язык еще настолько девственен, несделан (как я вам завидую!), рыхл, что упругая, конструктивная поэзия Мандельштама (при всей ее археологичности) - явление положительное». В ст. Э. «Русская литература в 1922 г.» содержится то же противопоставление поэзии Москвы и Петрограда; среди питерских стихотворцев, писал Э., «всего лишь два настоящих поэта - Анна Ахматова (Anno Domini, 1921) и Мандельштам (Tristia)» (Le disque vert. Paris; Bruxelles. 1922. № 3. Page 66; на франц. яз.). В рец. на «Tristia» (Берлин, 1922) Э. отметил своеврем. мужественность стихов О. М. в эпоху рев-ции и их неизменную патетичность: «Мандельштам патетичен всегда, везде, это не ходули, но рост, но манера, но голос» (Новая русская книга. 1922. № 2. С. 19). Именно в устах Э. было важно, что он осознал О. М. «одним из немногих строителей», углядев в «великих “Сумерках свободы”» столь ценимую «современность», но вне «юродствующих восторгов и кликушеских причитаний», на к-рые еще недавно он сам был так падок, полагая их знаком нового иск-ва: «Пусть это не постройки заново, а лишь ремонт старых ямбов (наивное и постепенно уходящее предпочтение внешне новых форм), но никто лучше его не знает тайны цемента, скрепляющего неповоротливые стопы» (Там же). Э. связывал переход от «Камня» к новой книге со всем пережитым О. М.: «Блуждая по темной России - от Киева до Тифлиса, от Петербурга до Феодосии, испытав десятки мобилизаций и расстрелов, ожидая смерти в закроме контрразведки - он заболел человеческой любовью, причастился очищающей и освобождающей потери» (Там же). Рассуждая в др. статье о конструктивизме в совр. иск-ве, Э. замечал, что часто он выявляется в творчестве поэтов, внешне якобы стоящих в стороне от т. н. «“нового искусства”, но живых и поэтому не могущих отойти от современных орудий поэтического производства, как, например, Мандельштам и Цветаева» (Там же. № 9. С. 2).
В кн. Э. «Портреты русских поэтов» вошел написанный им в 1920 «портрет» О. М., «в котором все цельно и гармонично», но построено на последоват. контрасте «незыблемости» стихов «Камня», давящих грузом герм. ума и суетливости, даже легкомысленности их автора (Эрен- бург И. Портреты русских поэтов. Берлин, 1922. С. 102; Он же. Портреты современных поэтов. СПб., 1998. С. 28). Говоря о рев-ции, Э. отмечал прозрение О. М.: «...бедный Мандельштам, который никогда не пьет сырой воды, и, проходя мимо участка комиссариата, переходит на другую сторону, - один понял пафос событий. Мужи голосили, а маленький хлопотун петербургских и других кофеен, постигнув масштаб происходящего, величие истории, творимой после Баха готики, прославил безумие современности: “ну что ж, попробуем огромный, неуклюжий, скрипучий поворот руля”» (Там же С. 29). Этот прием, связанный и с чувством стиха, и со склонностью подмечать смешное, неизменно присутствовал в устных рассказах Э. об О. М. (как говорил Б. Г. Чухновский, Э. в 1930 настолько точно описал внешность, поведение, повадки О. М., что, случайно увидев в Сухуми незнакомого ему прежде поэта, Чухновский его сразу опознал; см.: О. и Н. Мандельштамы. С. 83); однако эти, подчас смешные, рассказы не были ироничными; как вспоминала Соммер, Э. «мог говорить и даже писать о долгах Мандельштама, но при этом он горячо любил» его (Минувшее. № 17. С. 125). Такова и глава об О. М. в мемуарах Э. «Люди, годы, жизнь», породившая впоследствии клише «эренбурговский Мандельштам» (см.: О. и Н. Мандельштамы. С. 80).
С 1920 символика «Сумерек свободы» остается для Э. знаковой (она употребляется в его текстах в диапазоне от провокативного в 1921 до едва ли не демагогического в 1965). В ром. «Необычайные похождения Хулио Хуренито» (1921) образы «сумерек свободы», «поворота руля», «корабля, идущего на дно», существенны в трех главах [в 23-й - когда герои оказываются в Петрограде, на лекции в Тени- шевском училище, где слышны лозунги «Уберите свободу, она тяжелее всякого ярма!», и в последующем утверждении Хуренито: «Наступают как будто полные сумерки свободы»; в 25-й, с подзаголовком «Спор о свободе в ВЧК», - где великий провокатор, обсуждая лозунг «РСФСР - подлинное царство свободы» и признав, что за год рев-ции большевики «вышибли из голов. само понятие свободы», заметил: «Но мне очень обидно видеть, что в безумном повороте корабля повинен не руль, а волны»; в 27-й - где герой по имени Э. в кабинете В. И. Ленина представляет себе всю угрюмую Россию «диким кораблем, отчалившим в ночь» (Эренбург И. Г. Собр. соч. Т. 1. С. 378, 394, 403)].
В гл. ром. «Рвач» (1924), изображающей Киев в 1919, появляется образ «первейшего поэта», в к-ром угадываются черты О. М: «Это был вымирающий ныне тип традиционного поэта, всю свою жизнь нищенствующий и бескорыстно влюбленный в былую помпезность, веселое дитя, надоедливая птица, словом, чудак, не раз описанный нашими предшественниками. <...> Его стихи были формулами звукового блаженства» (2. С. 246, 247). Образ поэта дан через восприятие молодого ловкача, овладевшего версификацией, чтобы достичь обществ. положения; при личной встрече с ним поэт, раздосадованный формальными ухищрениями пустой души, останавливает его жестким вопросом: «Скажите, зачем вы это делаете?» (Там же. С. 248). Именно о ром. «Рвач» О. М. в февр. 1926 сообщал Н. М. из Ленинграда (4. С. 65): в ГИЗе К. А. Федин и И. А. Груздев «стараются протащить “Рвача” Эренбурга», - как оказалось, безуспешно.
ко дну идет»; в предисловии к ней: «Обманчивым дневным формулам я предпочитаю несвязный бред. В стихах Осипа Мандельштама старый маниак бессмысленно повторял: “Россия, Лета, Ло- релея”, соединяя в одно - время и пространство, образ своей эпохи, уютный как любовь мечтательного бурша, и холод исконного бытия» (С. 9); в очерке «Глазами проезжего» (1926; вошел в его кн. «Виза времени», 1933): «Я не осмеливаюсь прославить купол Айя-София - о нем уже написаны немецкие монографии и стихи Осипа Мандельштама» (Там же. С. 210); в очерке «Грузия» (1926): «“Горбатому Тифлису” посвящает стихи Мандельштам» (Там же. С. 113). О поддержании эпистолярных связей О. М. с Э. свидетельствует письмо О. М. Зенкевичу (1929) о проблемах с переводами М. Рида, где О. М. берется раздобыть необходимые франц. издания «частью в Киеве, частью через Эренбурга» (4. С. 104); 3.3.1927 в Париже Э. послал адрес О. М. («Лицей кв. 7. Детское Село») П. П. Сувчинскому в ответ на его запрос (ксерокопия; собрание Б. Я. Фрезинского).
Возможно, что еще одна личная встреча Э. и О. М. произошла в Москве в янв. 1924 (они оба были на похоронах Ленина 27.1.1924, о чем отчитались в прессе; хотя в однодневной газете «Ленин», к-рую Э. редактировал вместе с B. М. Инбер, материалов О. М. нет). По-видимому, к 1924 относится встреча с О. М., назначенная Э. в ресторане «Прага», о к-рой упоминает Миндлин (см. М и н д л и н. С. 94).
Следующую встречу (после приезда Э. в Москву 20.8.1932) упоминает Э. Г. выходом из безнадежного положения; принятая самоцензура не лишила его понимания многого из происходящего в СССР, а порожденные новой ситуацией иллюзии в 1938 в значит. мере развеялись. Именно в 1932, когда Э. совершил большую поездку по стройкам Сибири и Урала, результатом к-рой стал написанный в Париже его первый советский ром. «День второй», в кругу О. М. появились недоброжелатели Э., будущие авторы мемуаров, нуждающихся в точных комментариях, напр., Б. С. Кузин (см.: Борис Кузин: Восп. Произведения. Переписка. СПб., 1999 и Герштейн.
Приехав в СССР в июне 1934, Э. узнал об аресте О. М. и говорил об этом с Бухариным; тогда, по свидетельству Н. М., Бухарин сообщил Э., что Г. Г. Ягода прочел ему текст стихов О. М. о И. В. Сталине, после чего Бухарин, ред. газеты «отступился» (Н. Я. Мандельштам. Т. 1. С. 98). Незапланированная поездка Э. в Воронеж (1618.7.1934), предпринятая для маскировки совм. с начальником строительства магистрали Москва - Донбасс (между двумя заранее запланированными ознакомит. поездками на Волгу и на Север для сбора материалов к ром. «Не переводя дыхания»), внутренне мотивировалась стремлением повидать О. М. [«Летом 1934 года я искал его в Воронеже» (Эренбург И. Г. Собр. соч. Т. 7. С. 96)], но, не рискнув из осторожности спрашивать адрес ссыльного у незнакомых ему местных советских писателей, Э. разыскать О. М. не смог. Герштейн упоминает о тогдашней пылкой реакции на это Н. М. (см.: Герштейн. С. 61); однако Н. М. допускала, что встреча была, причем О. М. надиктовал Э. свои стихи весной 1936 (Н. Я. Мандельштам. Т. 2. С. 481), хотя в 1936 Э. в СССР не приезжал. Противоречива информация об Э. и в связи со звонком Сталина Б. Л. Пастернаку. По свидетельству Н. М., в день разговора со Сталиным Пастернак зашел к Э. и сообщил ему о разговоре с вождем (Там же. Т. 1. С. 224); Л. С. Флейшман также подчеркивал роль Э. в распространении слуха о звонке и (с помощью А. Мальро) использовании его в предсъездовской ситуации (Ф лейш- ман Л. С. Пастернак и Бухарин в тридцатые годы // ДН. 1990. № 2. С. 252-254). Звонок Сталина относят обычно к 13 июня, а Э. приехал в Москву 17 июня. В авг. 1934 Э. выступил на 1-м съезде советских писателей, был избран в Президиум Союза советских писателей.
После двукратного обращения к Сталину Э. в кон. апр. 1938 был отпущен в Испанию (см.: Эренбург И. Г. На цоколе историй. № 206).
В янв. 1938 Фадеев показал Э. верстку стихов О. М. в журнале «Новый мир» (см.: Простор. Алма-Ата, 1965. № 4. С. 58).
Последняя встреча Э. с О. М. состоялась в Москве, видимо, в февр. 1938 [утверждение Э.: «В последний раз я видел его весной 1938 года в Москве» (Эренбург И. Собр. соч. Т. 7. С. 96), - неточно]. В подаренном Э. желтом кожаном пальто О. М. был арестован и отправлен в лагерь. Его последняя, тюремная, фотография (май 1938) сделана в этом пальто [см.: Нерлер. 1994 (2). С. 17]. Э. узнал о смерти О. М., уже вернувшись в Москву летом 1940 (м. б., от Шкапской, знавшей об этом еще в февр. 1939). В записную книжку 1940-41 Э. записал стих. О. М. «Мне на шею кидается век-волкодав...» с пометой: «ОЭ мертв» (РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 388). Имя О. М. трижды встречается в записях Э. 1941-42 (см.: Эренбург И. Собр. соч. Т. 7. С. 767, коммент.).
это отношение к Мандельштаму, который стал для него поэзией и жизнью на фоне общего безумия и гибели» (Н. Я. Мандельштам. Т. 2. С. 482). С тех пор друж. связи Н. М. с Э. не прерывались до его смерти [значительны в т. ч. их встреча зимой 1953 (см.: Мандельштам Н. (1). С. 137) и письмо Н. М. к Э. от 1956 в связи с портретом Э. работы П. Пикассо: «Это то, что понимал Ося в тебе, а следовательно, и я. Доказательство у тебя было - если б не это представление, он не назвал бы тебя перед смертью» (собрание Фрезинского)].
О том, что происходило с О. М. в лагере, Э. узнал в нач. 1952, когда к нему пришел солагерник О. М., биолог В. Л. Меркулов (см.: Эренбург И. Собр. соч. Т. 7. С. 100101); письмо Меркулова с текстом стих. О. М. «Меня преследуют две-три случайных фразы...» отложилось в Архиве О. М. в Принстонском университете. в частности, об Э.: «Эренбур- га считал талантливым очеркистом, но слабым поэтом» (Нерлер. 1994 (2). С. 37, 38). Н. М. прокомментировала предсмертные слова О. М.: «Он правильно указал биологу на Эренбурга, <...> потому что никто из советских писателей, исключая Шкловского, не принял бы в те годы такого посланца» (Н. Я. Мандельштам. Т. 1. С. 476). Др. солагерник О. М. - Ю. И. Моисеенко (Э. Л. Поляновский беседовал с ним через 53 года после событий), подвергая сомнению рассказ Меркулова, привел др. слова О. М.: «Мне бы Илью Григорьевича разыскать. Если бы он знал, что я здесь, он бы меня отсюда вытянул» (Поляновский Э. Л. Гибель О. Мандельштама. СПб.; П., 1993. С. 183).
В 1955, начав борьбу за реабилитацию О. М. письмом в Генеральную прокуратуру, Н. М. назвала трех писателей, к-рые могут дать убедительно-положительную для власти характеристику О. М.: А. А. Сурков, Чуковский и Э. 28.2.1957, после реабилитации О. М. по последнему делу, была создана комиссия СП СССР по его наследию, куда вошел и Э. В 1959-65 Э. работал над подцензурными мемуарами «Люди, годы, жизнь»; 14-я гл. 2-й кн. (НМ. 1961. № 1), посвященная О. М., для большинства советских читателей оказалась первой открытой информацией о запрещенном поэте (среди девяти рус. поэтов 20 в., к-рым Э. посвятил портретные главы, лишь Маяковский, Есенин и Брюсов были тогда широко известны). В главе об О. М. полностью или фрагментарно впервые публиковались его стихи, широко цитировался «Разговор о Данте»; автор открыто признавался читателям, что многое в поэзии О. М. оценил не сразу [процитировав «Tristia», Э. написал об О. М.: «В первые годы революции его словарь, классический стих воспринимался как нечто архаическое. Мне эти строки теперь кажутся вполне современными, а стихи Бурлюка - данью сгинувшей моде... Стих Мандельштама потом раскрепостился, стал легче, прозрачнее» (Эренбург И. Собр. соч. Т. 7. С. 97)]. Задача Э. - поведать молодым читателям о неизвестном им поэте - корректировалась необходимостью не вызывать созданным в книге образом поэта сильное раздражение властей, с тем чтобы помочь выходу в СССР стихов О. М. Отсюда акцентированная ремарка: «Никогда он не отворачивался от своего века, даже когда волкодав принимал его за другого» (Там же. С. 100), - или существенное по идеологич. обстоятельствам времени признание Э.: осенью 1917 «не только я, но и многие писатели старшего поколения, да и мои сверстники не понимали масштаба событий. Но именно тогда молодой петроградский поэт, которого считали салонным, ложноклассическим, далеким от жизни, тщедушный и мнительный Осип Эмильевич Мандельштам написал замечательные строки: “Ну, что ж, попробуем: огромный, неуклюжий Скрипучий поворот руля.”» (Там же. С. 31). Ортодоксальная критика встретила главу об О. М. враждебно; пиком афронта стали статьи В. А. Назаренко (Звезда. 1961. № 6) о «буржуазной поэзии» О. М. и А. Л. Дымшица (Литература и жизнь. 1961. 19 окт.; Октябрь. 1961. № 6), где главы мемуаров Э. об О. М., Волошине, Цветаевой, Пастернаке были названы «реставрацией модернистских представлений» (Литература и жизнь. 1961. 19 мая). Положит. отклики о работе Э. тогда не публиковались. Напр., Ахматова отметила: «Удался портрет Мандельштама. В Москве это наделало шуму, потому что впервые о нем по-человечески» (см.: Фрезинский Б. Я. Эренбург и Ахматова. // ВЛ. 2002. № 2. С. 277-278); Н. М. писала: «Среди советских писателей он был и остался белой вороной. С ним единственным я поддерживала отношения все годы. Беспомощный, как все, он все же пытался что-то делать для людей. “Люди, годы, жизнь”, в сущности, единственная его книга, которая сыграла положительную роль в нашей стране. Его читатели, главным образом мелкая техническая интеллигенция, по этой книге впервые узнали десятки имен. Прочтя ее, они быстро двигались дальше и со свойственной людям неблагодарностью тут же отказывались от того, кто открыл им глаза» [Мандельштам Н. (2). С. 22; ср., впрочем, ее же суждение мимоходом о мемуарах Э. в письме к Н. А. Струве: «...Журналистская мура» (Н. Я. Мандельштам 1987. С. 314)]. Е. Г. Лундберг в письме к Э. от 9.3.1961 констатировал: «Я вдруг остро ощутил, что когда-то проглядел Осипа Мандельштама. Я ценил его поэзию, безотказно, по убеждению, печатал его стихи в “Знамени труда”. Он меня за что-то ненавидел, я это чувствовал, он не скрывал. В памяти остался “фантом”, а не человек, писавший эти прекрасные, отстоенные, неожиданные строки» (см.: Эренбург И. Г. На цоколе историй. № 467). О критич. замечаниях максималистов сказано в дневнике А. К. «Нашелся в стране один человек, который пишет о Цветаевой, Мандельштаме и других, и сразу на него напустились, что “не так”» (In memoriam: Исторический сборник памяти А. И. Добкина. СПб., 2000. С. 549). Именно широкий резонанс мемуаров Э. в СССР вызвал поток информативных писем к Э. от солагерников О. М. (И. Д. Зло- тинского, С. Я. Хазина в этом предисловии «Воронежские тетради» рассматривались как вершина поэзии О. М.: «Стих окончательно раскрепощен, ощущение современности обостряется, слово всесильно» (Простор. Алма-Ата, 1965. № 4. С. 58). Эту публикацию 9.9.1965 осудила «Литературная газета» из-за «трагических стихов», создающих «одностороннее представление о поэте», особо подчеркнув, что «не исправляет, а усугубляет такое представление предисловие к подборке, написанное И. Эренбургом». В 1963 было сорвано издание стихов О. М. в «Библиотеке поэта»; 6.2.1965 Э. написал в Секретариат СП о необходимости «вынести решение об издании книги стихов Мандельштама и предельном сроке ее выхода в свет» (Эренбург И. Г. На цоколе историй. № 552). В 1963 Э. поддержал советами франц. писателя А. Лану, готовившего передачу об О. М. для франц. радио (см.: Там же. № 505). 24.4.1965 на механико-матем. ф-те МГУ состоялся первый в СССР вечер, посв. О. М., на к-ром председательствовал и выступал Э. (см. ст. Вечера памяти О. Э. Мандельштама). По свидетельству Б. А. Слуцкого, «всего лишь за день до смерти» Э. «назвал Цветаеву и Мандельштама как самых близких, самых личных, самых пережитых им поэтов» (Тень деревьев: Стихи зарубежных поэтов в пер. И. Эренбурга. М., 1969. С. 12).
Лит.: Парнис А. Е. Мандельштам: «...Весь корабль сколочен из чужих досок...»: (О хлебниковском подтексте стихотворения «Сумерки свободы») // Поэтика и текстология. М., 1991; Попов В. В., Фрезинский Б. Я. И. Эренбург в 1891-1923 годах. СПб., 1993; Они же. И. Эренбург в 1924-1931 годах. СПб, 2000; Они же. И Эренбург в 1932-1935 годах. СПб., 2001; Фрезинский Б. Эренбург и Мандельштам // ВЛ. 2005. № 2.
Б. Я. Фрезинский.