Хлебников Велимир
ХЛЕБНИКОВ Велимир (наст. имя Виктор Владимирович) (28.10.1885, Зимняя Ставка Малодербетовского улуса Астраханской губ. - 28.6.1922 д. Санталово Новгородской обл.), поэт, один из инициаторов и идейный вдохновитель рус. футуризма.
Х. принадлежал к кругу петерб. знакомых О. М. по Санкт-Петербургскому университету и по «Башне» Вяч. И. Иванова. 3.11.1913 О. М., предположительно, присутствовал на лекции Д. Д. Бурлюка «Пушкин и Хлебников» в Тенишевском училище (4. С. 435). 27.11.1913 в подвале кабаре «Бродячая собака», где оба поэта были завсегдатаями, произошел конфликт Х. с О. М. в связи с обсуждением «дела Бейлиса»: Х. высказался неоднозначно, что вызвало негативную реакцию А. А. Ахматовой, «отправить обратно к дяде в Ригу». Х. ничего не знал о действительно живших в Риге родственниках О. М. и, по словам О. М., «угадал это только силой ненависти» (Харджиев. 1992. С. 6). В результате О. М. вызвал Х. на дуэль. В примирении поэтов участвовал, в частности, В. Б. Шкловский (см. об этом: Парни с, Тиме нч и к. С. 217). В нач. 1920-х гг. О. М. и Х. встречались в ростовском Кафе поэтов (см.: Х а н ц ы н. С. 67). Тогда фигура Х. приобрела в среде акмеистов культовый характер (Харджиев. 1992. С. 6).
Весной 1922 О. М. случайно встретил Х. в моск. Госиздате. Х. был лишен жилья и средств к существованию, раздражителен, мнителен, говорил о своих пропавших рукописях, не хотел уезжать из Москвы. О. М. предложил ему пообедать у уборщицы Дома Герцена. Уборщица приняла его за странника, называла «батюшкой», что чрезвычайно импонировало Х. (Там же). Весной 1922 Х. сделал запись о посещении Мандельштамов (см.: РГАЛИ. Ф. 572. Оп. 1. Ед. хр. 98. Л. 78). Воспоминание об этой встрече отразилось в более позднем письме О. М. к Н. Я. Мандельштам: в связи с открытием ресторана в Доме Герцена он вспоминал подвал, «где наша старушка-сторожиха Хлебникова угощала» (4. С. 70). Затем Х. стал ежедневно посещать О. М. в Доме Герцена. Н. М. описала Х. как неспособного к диалогу, погруженного в себя человека с неподвижным лицом и шевелящимися губами. Х. внешне являл собой полную противоположность О. М.: «Закрытый и запечатанный, молчащий, кивающий и непрерывно ворочающий в уме ритмические строки» (Н. Я. Мандельштам. Т. 2. С. 115). Впечатление Н. М. от личности Х. не совпадает с тем, как отзывались о поэте др. его собеседники (см. Р а й т), запомнившие беседы с ним на полит. и поэтич. темы. В разговорах, возможно, «ориентиры. были хлебниковскими - и по старшинству, и потому, что “нехлебниковское” не очень-то Хл<ебникова> интересовало» (Григорьев. 1994. С. 39).
О. М. предпринял неудавшуюся попытку решить жилищную проблему Х. при посредничестве Н. А. Х. не являлся членом писат. организации, и поэтому помощь ему оказана не была. Отъезд Х. из Москвы в связи с отсутствием жилья, по мнению Н. М., привел его к гибели. Перед отъездом Х. и О. М. встречались дважды (Герштейн. С. 147).
Велимир Хлебников
В 1920-х гг. О. М. возмущался сложившейся репутацией Х. как «полуидиота-шамана». С его точки зрения, Х. был «открыватель, ученый, провидец, целитель», человек «с особым устройством сознания» (Харджиев. 1992. С. 6), для О. М. подобный в этом Б. Л. Пастернаку Маяковскому. О. М. читал произведения Х. в воронежской ссылке. Поэт говорил о Х. с С. Б. Рудаковым (см.: Герштейн. С. 106, 170), давая неоднозначные отзывы о творчестве Х., однако контекст этих бесед позволил Рудакову сделать вывод, что «у Мандельштама к Хлебникову огромное почтение», при том, что О. М. говорил о неумении Х. вовремя обрывать стихи, композиционно завершать их (<Письмо от 26.5.1935> // Мандельштам в письмах Рудакова. С. 55). В этих разговорах, в связи со стих. «Да, я лежу в земле, губами шевеля...» (1935), звучала, в частности, среди мн. других тема близости поэзии Х. и О. М. (Герштейн. C. 125).
Кузину О. М. сообщил, что взял с собой в санаторий сочинения Х., 1-й том собрания произведений (поэмы), подаренный ему Н. И. Харджиевым (4. С. 199). Получив подарок, О. М. «был чрезвычайно этим обрадован и воскликнул властным голосом: В Хлебникове есть все!» (Харджиев. 1992. С. 6). В О. М. «листал и выискивал удачи» в книге, высоко оценивая в произведениях Х. «кусочки, а не цельные вещи» (М а н- дельштам. Н. (2). С. 100).
О. М. касался вопросов творчества Х. в ряде статей. Так, в ст. «О природе слова» (1920-22) он отметил особенность поэтики Х. - работу с корнями слов и с однокоренными словами как соответствующую структуре рус. яз., его мор- фологич. системе. Подобный подход к слову представлялся О. М. перспективным для следующих поэтич. поколений: «Хлебников возился со словами, как крот, - между тем он прорыл в земле ходы для будущего на целое столетие» (1. С. 222). Моск. бездомность и смерть Х. упомянута в ст. «Литературная Москва» (1922). «Корнесловие» Х., открывающее семантич. возможности слова через его морфо- логич. превращения, О. М. уподоблял развитию фабулы в прозаич. произведении. Изменения, происходящие с частью слова, для О. М. настолько же событийно насыщенны, насколько может быть богато событиями повествование о приключениях героя (2. С. 263).
В нач. 1920-х гг. О. М. регулярно соединял имя Х. «с научным наследием Эйнштейна и “железнодорожной” образностью» (Шиндин. 2001. С. 254), а также с характерной для Х. зооморфной символикой, с мотивами др.-рус. литры, в частности - «Слова о полку Игореве», с новгородской темой. Связь личности Х. с мотивом железной дороги мотивируется разработанностью этого образа в творчестве самого Х. Так, в 1913, когда О. М. и Х. активно общались, Х. был занят идеей соединения рек ж.-д. путями (Там же. С. 255), и впоследствии Х. не раз обращался к «железнодорожной» метафорике.
Языковые приемы Х. при их активном, бросающемся в глаза формальном новаторстве полны для О. М. содержательности, нуждающейся в читательском анализе, проникновении в суть сказанного. Смещение временных пластов, «ощущение прошлого как будущего» (Там же. С. 292) сближает философию времени Х. и концепцию лит. развития О. М., согласно к-рой лит. произведения сосуществуют в едином пространстве и не разделяются разными эпохами их создания (см. Сравнивая Х. с А. А. О. М. говорил о представлении языка как особой автономной области, «государства», имеющего протяженность не столько в пространстве, сколько во времениПоэтический язык) и отчасти объясняет своеобразный «культ» Х. в восприятии О. М. в 1920-х гг. Х. существует в истории языка, взятой в ее цельности, в синхронизации всех периодов его развития: «Хлебников не знает, что такое современник. Он гражданин всей истории, всей системы языка и поэзии» (Там же. С. 296). Для него явления, по традиц. хронологии возникающие и функционирующие в разные эпохи, существуют одноврем. и действуют, развиваются параллельно. Для сопоставления того, как портрет Х.-поэта у О. М. соотносится с портретом Х.-человека у Н. М., ср.: «Каков же должен быть ужас, когда этот человек, совершенно не видящий собеседника, ничем не выделяющий своего времени из тысячелетий, оказался к тому же необычайно общительным и в высокой степени наделенным чисто пушкинским даром поэтической беседы-болтовни» (Там же). Общительность Х. реализуется в области слов и их преобразований, осуществляемых в его поэзии.
«Болтовню» Х. следует понимать в том же ключе - а именно как сопоставление слов, эксперименты с ними, смысловые приращения, возникающие благодаря парони- мии, ассонансам, аллитерациям. Проза Х. творится в такой же манере: ее язык подобен языку ребенка, содержит поток образов и понятий, «вытесняющих друг друга из сознания» читателя и самого поэта (Там же). Стиль Х. афористичен, и «каждая его строчка - начало новой поэмы» (Там же). Образность Х. так же продуктивна для будущего поэзии, как и принципы его работы с языком. В этом заключается подлинная народность поэзии Х.
Х. выводит поэзию из-под крыла застывшей языковой нормы и книжности, увековечивающей эту норму [см.: Мандельштам О. Э. Vulgata: (Заметки о поэзии) <1922-23> // 2.]. О. М. сопоставлял Х. и характеризуя язык обоих как простонародный, «вульгарный», мирской: «Если принять такой взгляд, отпадает необходимость считать Хлебникова каким-то колдуном и шаманом. Он наметил пути развития языка, переходные, промежуточные, и этот исторически не бывший путь российской речевой судьбы, осуществленный только в Хлебникове, закрепился в его зауми, которая есть не что иное, как переходные формы, не успевшие затянуться смысловой корой правильно и праведно развивающегося языка» (Там же. С. 301). Поскольку О. М. понимал борьбу против устойчивой нормы как гл. особенность языка поэзии, постольку перманентное движение словесных единиц в произведениях Х., исключающее образование конечного, однозначно понимаемого смысла, трактуется им как один из залогов жизнеспособности рус. поэзии в целом. Данные О. М. характеристики Х. как создателя «поэтического сырья» в равной степени могут быть отнесены и к нему самому (см.: Террас. С. 12) и, напр., к поэтам типа Бурлюка или В. И. Нарбута.
Реминисценции из поэзии Х., тематич. переклички, употребление сходных с хлебниковскими образов и мотивов характерно для поэзии О. М. с нач. 1910-х гг. Х. присуще понимание худож. формы как органически возникающей, прорастающей, подобно живому телу. При этом в теоретич. плане О. М. сначала придерживался взгляда на поэтику футуризма в целом и Х., в частности как на попытку уйти от прямого контакта со смыслом слова (см. «Утро акмеизма», 1912, 1913, 1914). Вполне возможно, что словоЛогос в этой статье О. М., манифестировавшей программу акмеизма,
Разрабатывая приемы собств. поэтики, О. М. опирался на реализовавшийся в творчестве Х. прием подтекста как «цитатности», опоры на тексты, написанные прежде др. авторами и активно работающие в создаваемом тексте. Стих. О. М. «Раковина» (1911) разрабатывает образ больной раковины, заимствованный у Х. [«Мне видны - Рак, Овен, / И мир лишь раковина, / В которой жемчужиной / То, чем недужен я», - из стих. «Мне видны - Рак, Овен...» (1908); «В ракушке сердца жемчуг выношу.» - из стих. «Вербное воскресенье» (1916); также «И жемчуг около занозы / Безумьем запылавшей мысли, / Страдающей четко зари, / Двух раковин, небесной и земной - / Нитью выдуманных слез» - из стих. «Синие оковы» (1922) (Там же. С. 112)].
Написанные в кон. 1916 стих. «Когда, соломинка, не спишь в огромной спальне.» и «Я научился вам, блаженные слова.» («Соломинка») соотнесены - посредством образа «выпитой до дна смерти» - с трагич. буффонадой Х. «Ошибка смерти» (1915). В ней 12 посетителей «Харчевни веселых мертвецов» пьют через соломинку из кубка смерти. Об этом произведении Х. речь пойдет и позже, в ст. «Буря и натиск» и «Vulgata (Заметки о поэзии)» О. М. (Харджи- ев. 1973. С. 272). После рев. событий 1917 О. М. особенно остро воспринимал связанность мотивов катастрофы, истории, судьбы в их космогонич. масштабе, что изначально присуще мировоззрению Х. В стих. О. М. «Сумерки свободы» сплетены образы ласточек, времени, человеч. путешествия-плавания во времени, восходящие к корпусу стихов
Х. предрев. лет (см.: Парнис). Здесь полет связанных ласточек содержит, помимо пр. образов, и хлебниковский подтекст, ср.: «Стая ласточек воздушных / Тонких тел сплетает сеть», - в стих. «Стая ласточек воздушных.» (19071908) (см.: Ронен. 2002. С. 139).
Образы грубых, жестоких звезд, негативно влияющих на судьбу человека, в стихах О. М. 1921-22 «Умывался ночью на дворе.», «Концерт на вокзале», «Кому зима - арак и пунш голубоглазый.» и др., восходят к звездному комплексу Х. (см.: Григорьев. 1994. С. 39), равно как и к «звездному ужасу» Н. С. с гибелью к-рого связано, в частности, первое из перечисл. здесь стихов. Строка стих. О. М. «Я не знаю, с каких пор.» («Сеновал»-1, 1922): «Растолкать ночь, разбудить», - содержит подтекст из «Морского берега» (1908) Х.; ср.: «И сумрак времен растолкать / Ночная промчалася кать.» (см.: Тарановский. С. 51). Строка Х.: «Песенка - лесенка в сердце другое.» - из черновиков и отрывков 1921, равно как и сам отрывок в целом (ср.: «За волосами пастушьей соломы.», «.на дороге Батыя.»), повлияли на образную структуру обоих стихотворений «Сеновал» («Я не знаю, с каких пор.» и «Я по лесенке приставной.») (Там же. С 68): особенно характерна здесь лексич. перекличка зачинов стихов, в одном из к-рых «.эта песенка началась.», а в другом возникает приставная лесенка.
«Грифельная ода» (1923) О. М. характеризуется внедрением в предметную структуру стиха принципа сложных смысловых ходов, отчасти идущих от Х. и проанализированных в ст. О. М. «О природе слова», «Буря и натиск», «Vulgata (Заметки о поэзии)». В этом контексте 1-я строфа «Грифельной оды» в сочетании с концовкой стих. «Нашедший подкову» (1923; «И мне уже не хватает меня самого.») прочитывается, по мнению В. П. Григорьева, как заявление об «ученичестве» у Х. (в таком случае Х. попадает в достаточно широкий контекст «учителей» О. М., к-рый составляют поэты 18-20 вв.). Стих. «А небо будущим беременно.» («Опять войны разноголосица.», 1923) находится в некрой зависимости от социально-утопич. поэмы Х. «Ладо- мир» (1920, 1921): здесь О. М. перекликается с Х. общим синтаксич. напряжением стиха, «космической» образностью, утопичной обращенностью в будущее, неологизмом «земляне» (Харджиев. 1973. С. 284, 312).
человека (ср.: «.разве / Душа у нас пеньковая, и разве / Она у нас постыдно прижилась, / Как сморщенный зверек в тибетском храме: / Почешется и в цинковую ванну. / - Изобрази еще нам, Марь Иванна»), элементы афористичности, языковой ясности, также свойств. Х. (ср.: «Когда сам бог на цепь похож, / Холоп богатых, где твой нож?» - «Ладомир») - к области оценок прожитой жизни и приобретенного нравств. опыта (ср.: «Попробуйте меня от века оторвать, - / Ручаюсь вам - себе свернете шею!»; «Пусть это оскорбительно - поймите: / Есть блуд труда и он у нас в крови»). Существует связь между этим стихотворением О. М. и хлебниковским «Одетый в плащ летучих рыб.» (1916), в к-ром встречается также и такой важный для О. М. образ, как ласточка. «Оглупевший зверек» из текста Х., в свою очередь, также созвучен «сморщенному зверьку» О. М.
В 1932 исполнилось 10 лет со дня смерти Х. Публикуя в июньском номере журнала «Новый мир» написанное 7-9 мая стих. «Ламарк», О. М. заменил ранее написанный и считавшийся окончат. вариант заключит. строфы, введя строки: «У кого зеленая могила, / Красное дыханье, гибкий смех». За 10 лет до этого, говоря в «Литературной Москве» о смерти Х., О. М. упоминал его «зеленую... могилу». Две др. составляющие образа имеют подтексты в произведениях Х.: в прозаич. произведении Х. «Ховун» (1908) образ смеха, пластически охватывающего людей, место, где они находятся, и время, в к-ром они существуют, несомненно, может быть трактован как «гибкий», а «красное дыханье» соотносимо с образностью пов. Х. «Ка» (1915), в к-рой действует «красная гора». Эпитет «красный» вообще характерен для Х. и может быть прочитан как «живой». Более того: общая концепция «Ламарка» соотносима с концепцией пьесы Х. «Мирсконца» (1912), поскольку оба произведения говорят об обратимости процессов биологич. или человеч. жизни. В обоих произведениях ведется подспудная полемика с Ч. Дарвином. Ж.-Б. в изображении О. М. обладает чертами, к-рыми мемуаристы характеризуют Х. («застенчивый, как мальчик», «неуклюжий», «робкий», «пламенный»). «Фехтовальщик» за честь природы у О. М. перекликается с Х.-«рыцарем» из некролога, написанного Маяковским Х. (см.: Л екмано в).
Загадочный перстень, к-рый в стих. О. М. «Дайте Тютчеву стрекозу.» (1932) «никому» не отдается, скорее всего, является метафорич. и неназванным перстнем Х. из стих. «Ты же, чей разум стекал.» (1917, 1922), ср.: «Я, носящий весь земной шар / На мизинце правой руки.». Вероятно, это - снова дань памяти Х. в первое 10-летие со дня его гибели. «Восьмистишия» О. М. (1933-35) также связаны и с «Ладомиром», и с комплексом ключевых хлебниковских образов ткани, пространства, толпы и ее пульса. Строка: «И дугами парусных гонок.» («Люблю появление ткани.») - отсылает к образу «кривых Лобачевского» у Х. («Ладомир»). Обилие математич. мотивов в «Восьмистишиях» вызвано вниманием Х. к математике и его словам о важности математики для поэта (Там же). Неологизмы О. М. «жизняночка», «умиранка», «кусава» созданы с учетом поэтич. словообразования Х. Тема «пульса толпы» была чрезвычайно важна для обоих поэтов (см.: Григорьев. 1994. С. 41).
«Стихи о неизвестном солдате» отчасти являют собой читательскую реакцию О. М. на посмертные издания Х. при том, что в них активно используются мотивы и контексты из творчества ряда др. авторов - в частности, Г. Р. Державина, Ломоносова, М. Ю. Лермонтова (см.: Семенко. С. 106). Здесь также проявилась и «непосредственно продолжающаяся его беседа с Хлебниковым и о Хлебникове» (Григорьев. 1994. С. 40). По сути дела, это произведение - послание от пострадавших в войне к хлебниковскому гос-ву двадцатидвухлетних, ср.: «Я рожден в девяносто четвертом, / Я рожден в девяносто втором.» у О. М. и «И устрою из черепа брызги, / И забуду о милом государстве двадцатидвухлетних» у Х. («Печальная новость. 8 апреля 1916», 1916; см. также «В пеший полк 93-ий, / Я погиб, как гибнут дети», - из стих. «Где, как волосы девицыны.», 1916, и др. стихи 1915-16; см.: Ронен. 2002. С. 105). «Стихи о неизвестном солдате», равно как и более ранее «Не мучнистой бабочкою белой.» (1935-36), тематически и образно родственны с хлебниковским «Моих друзей летели сонмы.» (1916), в к-ром рассматривается магич. полет, заканчивающийся земной катастрофой, а также с «Только мы, свернув ваши три года войны.» (1917), в к-ром «двадцатидвухлетние» предъявляют счет гос-ву, возникает мотивы людских «стад», пересечения путей прошлого и будущего и делается заявка на то, чтобы стать «председателем» Земного шара. Образ братской могилы, присутствующий у О. М. не только в «Стихах о неизвестном солдате», но и во мн. др. произведениях, также соотносим со словами Х. «Нет, я из братского гроба» («Не чертиком масленичным.», 1922). Учитывая последнее автометапризнание Х., становится понятным, что образ «неизвестного солдата» мог быть навеян личностью Х. и его судьбой. В «Стихах о неизвестном солдате» создается памятник человеку будущего, «будетлянину» (Григорьев. 1994. С. 41), др. ипостась к-рого - «гений могил» (Григорьев. 2000. С. 646, 684), вводится важнейший атрибут поэзии Х. - воздух как живое существо, «свидетель». Рифма «крошево - подошвами» восходит к «Вы помните? Я щеткам сапожным.» (1915) Х., ср.: «Малую Медведицу повелел отставить от ног подошвы, // Гривенник бросил вселенной и после тревожно / Из старых слов сделал крошево. / Где конницей столетий ораны / Лохматые пашни белой зари.». Стихи «И стучит по околицам века / Костылей деревянных семейка.» перекликаются со строками из «Ладомира»: «Вам войны оторвали ноги - / В Сибири много костылей - / И, может быть, пособят боги / Пересекать простор полей. Гуляйте ночью костяки». Появление в «Стихах о неизвестном солдате» Лермонтова отчасти мотивируется стих. Х. «На родине красивой смерти - Машуке.» (1921), в к-ром вводится описание метафорич. лица и глаз поэта. Метафора черепа также связана с трактовкой этого образа у Х., ср.: «Поставим лестницы / К замку звезд, / Прибьем, как воины свои щиты, пробьем / Стены умного черепа вселенной, / Ворвемся бурно, как муравьи в гнилой пень, с песней смерти к рычагам мозга.» («Взлом вселенной», 1920). Важно, что «череп» у Х. отождествляется с Москвой, ср.: «Москва - старинный череп / Глагольно-глазых зданий.» («Москва - старинный череп.», 1917). Чаша-череп и череп-Вселенная - формула героев «Детей Выдры» Х. (1911-13), и в «Стихах о неизвестном солдате» этот актуальнейший для О. М. мотив содержится в стихе «Мир, который как череп глубок». Более того, впоследствии, в стих. «Чтоб, приятель и ветра и капель.» вновь появляется «мир, который как череп глубок».
я мертвый, грозный, / С окровавленною бритвой» («Памяти И. В. Игнатьева», 1914). Образ числа в произведении восходит к пифагорейской теме в «Зангези» (1920-22) Х., ср.: «Начинает число, опрозрачненный / Светлой болью и молью нулей.» у О. М. и «Пыльца снята, крылья увяли и стали прозрачны и жестки. / Бьюсь я устало в окно человека. / Вечные числа стучатся оттуда / Призывом на родину, число зовут к числам вернуться» у Х. Также см. у Х.: «Там море и горе и боль, /
И мешенства с смертию дол / - Земля, где господствует моль» («Ангелы», 2, 1919). (Ронен. 2002. С. 112, 113, 107, 115).
Круг чтения текстов Х. во время работы О. М. над «Стихами о неизвестном солдате» - «Война - смерть» (1913), «Война в мышеловке» (1915-19-22), «Зангези» и др. при- жизн. и посмертные сборники и публикации поэта (см.: Григорьев. 1994. С. 46, 47).
Поэтич. метод познания О. М. в «Стихах о неизвестном солдате» расширялся под влиянием хлебниковской системы ценностей, обретая больший объем и более глубокую гносеологию. Мифология «сверхповестей» (см. «Дети Выдры», 1911-13) и поздних эпич. произведений Х. повлияли на формирование у О. М. концепции смерти и бессмертия, во многом пересекающейся с историософией Х. «Хлебниковская гностика зиждется на представлениях об абсолютном Зле и абсолютном Добре, переносимых на события всемирной истории и личных судеб» (Кравец. С. 84). Ци- клич. понимание истории Х., наличность и достоверность ист. законов - проблематика, волновавшая О. М. в связи с волей и судьбой личности, ее правом на самостоят. бытие вне контекста ист. необходимости: «Еще слышен твой скрежет зубовный, / Беззаботного права истец... / Рядом с готикой жил озоруючи / И плевал на паучьи права / Наглый школьник и ангел ворующий, / Несравненный Вил- лон Франсуа» («Чтоб, приятель и ветра и капель...», 1937).
В стих. О. М. «Как по улицам Киева-Вия...» «Вий», если привлечь хлебниковские подтексты, - не просто приложение, созвучие, усиливающее звуковую насыщенность гл. слова, даже не только второе имя города. В мифопоэтике Х. Вий - мировой сумрак, небытие и безумие, одноврем. - момент истины, «поднимающий веки»-века, открытие мирового зла, слом того, что было укоренено ранее. Вий смотрит в глаза Войне-Смерти, и их встреча знаменует конец истории и начало будущего. В таком значении Киев-Вий - город-порог, граница между бытием и небытием, жизнью и смертью (см.: Там же. С. 84-85). Однако следует учитывать здесь и подтексты из корпуса произведений Гумилева Ахматовой, равно как и самостоят. интерес О. М. к творчеству Н. В.
Среди ряда лит-ведов, изучающих поэзию Х., в последнее 10-летие распространилась тенденция сопоставлять поэзию Х. и О. М., рассматривая при этом О. М. почти как ученика Х. С др. стороны, несомненно, что «смысловые ряды, возникающие в связи с личностью Хлебникова, ведут к таким важнейшим для творчества Мандельштама темам, как метатекстуальность, “теория” новой прозы, акмеистическая линия, натурфилософская проблематика и др., оказываясь семантически соотнесенными. с именами и творчеством Пушкина, Толстого, Крылова, Эйнштейна, Ламарка, Ахматовой, Гумилева, Зощенко и т. д., т. е. с тем фрагментом “упоминательной клавиатуры” Мандельштама, который непосредственно связан с миром культуры и науки» (Ш индин. 2001. С. 261).
Источники: Райт Р. «Все лучшие воспоминания.» // УЗ Тартуского университета. Вып. 184 // Тр. по русской и славянской филологии. Тарту, 1966. Т. IX; Н. Я. Мандельштам. Т. 1-2; Герштейн.
Лит.: Харджиев Н. И. Примечания // Стих. 1973; Он ж е. «В Хлебникове есть все!» // ЛГ. 1992. № 7; Левин Ю. И.
Там же; Он же. Поэтика О. Мандельштама. СПб., 2002; Парнис А. Е., Тименчик Р. Д. Программы «Бродячей собаки» // Памятники культуры. Новые открытия: Ежегодник, 1983. Л., 1985; Парнис А. Е. Мандельштам: «Весь корабль сколочен из чужих досок»: (О хлебниковском подтексте стихотворения «Сумерки свободы») // О. Мандельштам: К 100-летию со дня рождения. М., 1991; Он же. Штрихи к футуристическому портрету О. Э. Мандельштама // Слово и судьба; Григорьев В. П. От самовитого слова к самовитому словосочетанию / А. Белый, В. Хлебников, О. Мандельштам // Материалы IV Хлебниковских чтений. Астрахань, 1992; Он же. «Впереди не провал, а промер.»: (Два идиостиля: Хлебников и Мандельштам) // Русистика сегодня. 1994. № 1; О н ж е. Поздний Мандельштам: Хитрые углы («Ода» Сталину или Хлебникову? // Будетлянин. М., 2000; Шиндин С. Г. О метатекстуальном аспекте «Стихов о неизвестном солдате» Мандельштама // Русский авангард в кругу европейской культуры. М., 1993; Он же. Фрагмент поэтического диалога Мандельштама и Хлебникова // Смерть и бессмертие; Террас В. И. Классические мотивы в поэзии О. Мандельштама // Мандельштам и античность; ЕРО ПД на 1992 год. СПб., 1997; Лекманов О. А. У кого зеленая могила.// Лекманов. 2000; Тарановский К. Сеновал // Тарановский К. О поэзии и поэтике. М., 2000; Ханцын И. Д. О Мандельштаме // «Сохрани мою речь.»-3(2); Кравец В. В. Мандельштам и хлебниковское понимание смерти и бессмертия (к истолкованию «Как по улицам Киева-Вия.») // Смерть и бессмертие.