Флоренский Павел Александрович
ФЛОРЕНСКИЙ Павел Александрович (о. Павел Флоренский) (9.1.1882, местечко Евлах Елизаветпольской губ. - 8.12.1937, Соловецкий лагерь особого назначения, Соловецкий о-в в Белом м.), религ. философ, богослов, ученый-математик. Окончил Моск. духовную академию (1908). Принял священство в 1911. С 1914 проф. Моск. духовной академии по кафедре истории философии, с 1921 преподавал во ВХУТЕМАСе, занимался науч.-исследоват. работой в системе Главэлектро ВСНХ, редактировал Тех- нич. энциклопедию. В 1928 выслан в Ниж. Новгород, по ходатайству Е. П. Пешковой освобожден; в февр. 1933 вновь арестован и в июле осужден на 10 лет по ст. 58 п. 10 и 11 («Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти... а равно и распространение или изготовление литературы того же содержания») и отправлен в вост.-сибирский лагерь «Свободный» (БАМЛАГ). В 1933-34 работал на мерзлотной на- уч.-исследоват. станции, где получил ценные результаты. Ходатайство пр-ва Чехословакии в 1934 об освобождении Ф. и переезде его с семьей в Чехословакию пр-во СССР отклонило. В 1935 Ф. был отправлен в Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН), где сделал ряд науч. открытий на Соловецком заводе йодной промышленности.
В нояб. вторично осужден «тройкой» УНКВД по Ленингр. обл. и расстрелян. Реабилитирован посмертно в 1958.
Наиб значит. труды Ф. - «Столп и утверждение истины» (1913), «Очерки философии культа» (1918-22), «Иконостас» (1922), «Мнимости в геометрии» (1922) и др. В своих воззрениях близок по ряду вопросов к философии всеединства. В области христ. филос. апологетики разработал систему теодицеи (оправдание Бога) и антроподицеи (оправдание человека). Одной из центральных в философии Ф. является идея Софии - Премудрости Божией, понятой как особый многозначный символ, позволяющий раскрыть связь целостного бытия с Христом.
О. М. глубоко чтил не только философию, но и личность Ф. Так, по восп. Н. Я. Мандельштам, «в Киев в девятнадцатом году он приехал с Флоренским (“Столп и утверждение Истины”). Видимо, там его поразили страницы о сомнении, потому что он не раз именно так говорил о сомнении, не называя, впрочем, источника» (Н. Я. Мандельштам. Т. 2. С. 319). По-видимому, имеется в виду концепция сомнения как остановки в суждении (греч. принцип «эпохе»), выраженная в: «Письмо второе: Сомнение» («Столп и утверждение истины»), - ср. у О. М.: «Звук острожный и глухой.» (1908), «Есть целомудренные чары.» (1909), «Silentium» (1910), «Слух чуткий парус напрягает.» (1910). Образы «тишины», «пустоты», найденные в ранней поэзии О. М., при чтении Ф. получили для поэта филос. обоснование. «Закон тождества есть дух смерти, пустоты и ничтожества», - писал Ф. [Флоренский. Столп и утверждение истины (I). С. 27], утверждая при этом, что жизнь не является тождественной сама себе и поэтому не укладывается в рамки разума.
Важно также, что свое понимание Ф. основывал, в частности, на принципе др.-греч. философии, близкой О. М. Однако философ сообщил термину, прежде всего, христ. окраску, лишь подтверждая его греч. аналогом, - это также не могло не остаться без внимания О. М., принявшего христианство. В этом контексте «интеллектуальные кризисы, борьба веры и безверия, сомнения, которые Мандельштам называл адом (по Флоренскому?), таили в себе больше опасности для Мандельштама, чем жизненные коллизии» (Н. Я. Мандельштам. Т. 2. С. 271).
Для акмеизма личности, наиболее пышное и цельное раскрытие ее возможностей» (Ф лоренский П. А. Анализ простран- ственности и времени в художественно-изобразительных произведениях. М., 1993. С. 200; см. об этом: К и хн е й Л. Г. Акмеизм: Миропонимание и поэтика. М., 2001). Вообще же понимание энергийной природы слова (ср.: «Слово-Логос», «Слово-Психея») у О. М. близко к трактовке Ф.
«Столп и утверждение истины» Ф. построен как ряд обращений к ушедшему другу, близость с к-рым подчеркивается неизменным «ты» и утверждением, что любящие друг друга люди сливаются в Одном (во Христе). Это проявляется в требовании О. М. к жене говорить ему «ты», что демонстрировало особую близость между ними и расходилось с принятым в нач. 20 в. обычаем; ср.: «Девчонок, которым я говорю “ты”, а они мне “вы”, будет сколько угодно, а ты - мое “ты”... Сейчас я думаю, что “мое ты” появилось не без Флоренского» (Н. М. С. 145).
Павел Александрович Флоренский
Важность концепта «тела», «телесного», «телесности» для О. М. (ср. «Дано мне тело - что мне делать с ним.», 1909) также находит отражение в тексте «Столпа и утверждения истины» (ср. «Письмо Девятое: Тварь»). С этим связана в поэтике О. М. «ориентация на зрение или осязание в качестве первичного. языка переживания», к-рая «определяет глубинные особенности поэтической реальности» (Ф ау стов. С. 234).
Личность Ф. воспринималась О. М. не столько как воплощение филос. знания, сколько как символ принадлежности к высокой культуре и интеллигенции, «четвертому сословью» [ср., напр., «Полночь в Москве» («Роскошно буддийское лето.»), 1931, и др.]. «Последним “мужем совета” для Мандельштама был Флоренский, и весть об его аресте и последующем уничтожении он принял как полное крушение и катастрофу» (Н. Я. Мандельштам. Т. 2. С. 88). Слово «последний» здесь употреблено в букв. Смысле: к 1937 ни А. А. ни Н. С. Гумилёва, ни др. знаковых для поэта людей не осталось в живых.
Мн. совр. ему проблемы еврейства О. М. осмысливал сквозь призму понимания как Ф., так и В. В. писавших о прилипчивом, устойчивом влиянии иудейства. Возможно, именно с этим связаны определения «юдаизма» в «Шуме времени» О. М. (см.: Кацис. С. 267, 333). Также в «Шуме времени» и в «Египетской марке» оказывается актуальной и тема зависимости христ. культуры от евр. традиции (см.: Там же. С. 56).
В «Стихах о неизвестном солдате» образ «Океан без окна - вещество» также является отсылкой к миропониманию Ф., а именно - критики Ф. Лейбница. «Вещество» в «земляных крепостях» (фортификациях, ставших братскими могилами) представлено как некий океан отравляющих газов, использованных для массового уничтожения, и в то же время как океан бесчисленных человеч. «я», монад, несших в своем внутр. существе «яд Вердена» и павших жертвой его. Для Лейбница, по Ф., «“монады не имеют окон или дверей”, через которые бы совершалось реальное взаимодействие в любви; поэтому, обреченные на самозамкнутость онтологического эгоизма и чисто-внутренние состояния, они любят только иллюзорно, не выходя из себя посредством любви» [ФлоренскийП.А. Столп и утверждение истины (I). С. 76]. Образ землянки «без окон, без дверей» у
О. М. сходен как с монадой Лейбница, так и с избушкой на курьих ножках в «Руслане и Людмиле» (см.: Р о н е н О. Поэтика Осипа Мандельштама. СПб., 2002. С. 109) и с рус. нар. загадкой.
Влияние Ф. на О. М. в целом может быть охарактеризовано не как религиозное, а как культурное и даже специфически философское. Т. о., осн. идея Ф. - религ. слияния человека с Христом («столп») - оказывается для поэта значительно менее актуальной, чем процесс «утверждения», мышления и сомнения. Переживая в нач. 1910-х гг. увлечение проблематикой зап. культуры, О. М. воспринял философию Ф. как связующее звено с зап. философией (Лейбниц).
Источники: Н. Я. Мандельштам. Т. 1-2.
Лит.: Л. Ф. Осип Мандельштам: мускус иудейства. Иерусалим; М., 2002; Р о н е н О. Поэтика Осипа Мандельштама. СПб., 2002.
О. Г. Самойлова.