Сологуб Федор
СОЛОГУБ Федор (наст. фам., имя и отчество Тетерни- ков Федор Кузьмич) (1.3.1863, С.-Петербург - 5.12.1927, Ленинград), поэт, прозаик. О. М. в письме Вл. В. Гиппиусу 14.4.1908 упоминал о том, что «написал о Роденбахе и Сологубе» (тексты не сохр.). Гиппиус, по выражению О. М., «отравленный Сологубом» («Шум времени»), повлиял на увлечение О. М. поэзией С. Знакомство О. М. и С. состоялось предположительно весной-летом 1909, причем С. «на первых порах отнесся к начинающему поэту весьма приязненно», о чем косвенно свидетельствуют позднейшие слова О. М.: «Федор Кузьмич Сологуб - как немногие - любит все подлинно новое в русской поэзии» (см. об этом: Лекманов. 2003. С. 32). В доме С. и А. Н. Чеботаревской на «собрании поэтов» О. М. выступал совм. с А. А. Ахматовой и читал, в частности, стих. «Реймс и Кельн» (Камень. 1990. С. 348). Это выступление вызвало неудовольствие А. А. Блока. В целом участники «Цеха поэтов», направившие свои эстетич. искания «в область “земного” и “приземленного”», находились под влиянием С., как и др. поэтов символизма (Лекманов. 2000. С. 35).
Отношения между О. М. и С. испортились на рубеже 1912-13, после того как в кабаре «Бродячая собака» 19.12.1912 была прочитана лекция С. М. Городецкого «Символизм и акмеизм», в к-рой говорилось о неудаче опытов С. и его пороках. Положения доклада были поддержаны Н. С. Гумилевым, Ахматовой, О. М. и вызвали резкое неприятие в символистской среде. Еще одной причиной послужило поведение представителей акмеизма, расцененное как попытка саморекламы (см. в ст. А. А. Блок, В. Я. Брюсов). Иванову Чеботаревская высказывалась о причине своей антипатии к О. М. еще более определенно: «Мандельштам ходит и говорит: “Отныне ни одна строчка Сологуба, Брюсова, Иванова или Блока не будет напечатана в «Аполлоне»”».
При этом О. М. добивался встречи с С., чтобы прочитать ему свои стихи, но С. ему отказал (Лекманов. 2003. С. 48). 1.3.1913 О. М. предположительно присутствовал на лекции С. «Искусство наших дней» (Камень. 1990. С. 367). 22.9.1913 С. написал стих. «Продукты сельского хозяйства», обращенное к молодым поэтам (на автографе рукой Чеботаревской сделана приписка «Акмеистам»: см.: Лавров. С. 297; Лекманов. 2000. С. 54).
Весной 1915 в Гор. думе Петрограда О. М. и С. участвовали в благотворит. вечере «Писатели - воинам» (в пользу Лазарета деятелей искусств), одним из организаторов к-рого был С. 27.4.1915 О. М. написал резкое письмо С. в связи с его отказом участвовать в организованном О. М. поэтич. вечере в Тенишевском училище: здесь, в частности, в ответ на высказанное С. намерение «держаться подальше от футуристов, акмеистов и к ним примыкающих» О. М. напомнил адресату, что «инициатива Вашего отчуждения от акмеистов всецело принадлежала последним», и заявил, что с его стороны было ошибкой посещать дом С. и Чебо- таревской. Вероятно, резкое взаимное неприятие поэтов продлилось недолго. 15.4.1916 они оба участвовали в «Вечере совр. поэзии и музыки» в Тенишевском уч-ще.
Мн. положения статей С. были созвучны настроениям и мнениям О. М.: это прежде всего относится к сологубовской концепции искусства, согласно к-рой сознание превалирует над бытием, искусство придает жизни движение, заставляя ее развиваться, вырывая из-под власти окостенелых ценностей, мифов и форм существования. Обновление жизни для С. происходит благодаря тому, что «некто, размышляющий и мечтающий, придумывает новую форму жизни, и внушает людям желание воплотить его творч. замысел» (Сологуб Ф. Поэты - ваятели жизни // Сологуб Ф. Творимая легенда. М., 1991. Кн. 2. С. 209). В жизни осуществляется лишь то, о чем «некто» к.-л. грезил в своей одинокой мечте. Этот «некто» - поэт. Выделяясь из множества, из толпы, он соединяет явления, чья схожесть незаметна обыденному взгляду, в тот момент, когда еще «увидеть ничего нельзя, - надо создать то, что потом мы привыкнем видеть» (Там же. С. 211). В результате в момент крушения прежнего строя жизни лишь поэт, но никак не обществ. деятель, в состоянии провидеть будущее: «Рушится вся наша цивилизация, и мы вступим в совсем новую жизнь. Какая она будет? Не спрашивайте об этом у политиков, спросите у поэтов» (Там же. С. 213). По тому же принципу рассуждал О. М. в своих статьях и устных высказываниях, ср. его слова: «В вопросах литературы они должны спрашивать у нас, а не мы у них», сказанные в редакции изд-ва «Прибой» о представителях власти.
В ст. С. «Поэты - ваятели жизни» выстроена модель взаимоотношений поэта и жизни, близкая О. М. и осуществившаяся в его поэзии: имеется в виду насыщенность жизн., бытового пространства культурой и ценностями искусства, благодаря к-рой поэт имеет возможность откликаться на жизн. явления: «...Жизнь была в достаточной степени проникнута элементами сотворенного былым искусством, была культурным бытом».
В 1920-е гг. О. М. неоднократно встречался с С., однажды привел к нему свою жену, к-рой С. сказал: «На вас уже виден зуб времени» (Н. Я. Мандельштам. Т. 2. С. 104). 11.2.1924 в газете «Последние новости» был помещен отчет О. М. «К юбилею Ф. К. Сологуба» о вечере С. в быв. Алек- сандринском театре. Весной 1925, когда О. М. и Н. М. вместе с Ахматовой жили в Детском (Царском) Селе, к последней часто приходил С.: «Мандельштаму он кивал головой, а на меня раз долго кричал за то, что у входной двери был неисправный звонок <...> Старик был полон причуд и воркотни» (Н. Я. Мандельштам. Т. 2. С. 104). При этом О. М. удивлялся, что С. сменил свою наст. фамилию «на нелепый и претенциозный псевдоним» (Там же. С. 453). В 1925 С., припомнив шутку О. М. о В. В. Маяковском («[Маяковскому] грозит опасность стать поэтессой.»), говорил об О. М. и о Маяковском: «Не поэты, а поэтессы» (Лекма- нов. 2000. С. 570).
5.3.1928 О. М. принимал участие в закрытом поэтич. вечере памяти С. в Ленингр. отд. Всерос. СП. Относительно этого вечера 2.3.1928 О. М. направил его организатору Е. И. Замятину письмо, где высказал намерение читать стихи из кн. С. «Пламенный круг» (1908), к-рую считал одной из лучших у С. (см.: Т о д д е с. С. 33), и протест против чтения др. поэтами только неизд. стихов С.: «В <...> повторении давно всем знакомого - единственное оправданье участия поэтов в предполагаемом вечере».
В пору работы в газете «Московский комсомолец» О. М. говорил о преобладании индивидуальности творца над социальными и семейными обстоятельствами, приводя в пример С.: «Сологуб, пессимист и отшельник, был сыном неграмотной бабы и ремесленника: откуда эти настроения?» (Ко ч и н. С. 319). О всегдашней приязни О. М. к С. вспоминал и С. Я. Липкин. О. М. говорил о С. в воронежской ссылке, рассказывая, что тот «продавал стихи по разным ценам - если получше, то подороже, - разделив их на три, что ли, сорта» (Н. Я. Мандельштам. Т. 2. С. 104). Разговоры О. М. о С. велись в присутствии С. Б. Рудакова (Герштейн).
Бальмонта как поэтов, принадлежащих к противоположным типам творчества. С., по мнению О. М., свойственны «любовь и уважение к собеседнику и сознание своей поэтич. правоты». Поэтич. философия С. в интерпретации О. М. - это «спокойный солипсизм, ни для кого не оскорбительный» (Камень. 1990. С. 178, 180). «В результате стихи Сологуба продолжают жить, после того как они написаны, как события, а не только как знаки переживаний» (Там же. С. 181). В этом же варианте текста статьи О. М. цитирует стих. С. «Друг мой тихий.».
Слова М. А. Волошина о поэзии С. из рец. на «Камень» О. М. (Речь. 1917. 4 июня. С. 3; под загл.: «Голоса поэтов»): «.со старческими придыханиями и полынною горечью на дне - голос Ф. Сологуба» (Камень. 1990. С. 238) отозвались в ст. О. М. «О природе слова» (1920-22) в отрывке, посвященном И. Ф. Анненскому: «.Готовил настой таких горьких, полынно-крепких стихов.».
Цитируя перевод П. Верлена, сделанный С., в ст. «Девятнадцатый век» (1922), О. М. подготавливал обозначенный в ст. «Буря и натиск» параллелизм: «Мандельштам объединяет Анненского и Сологуба в пару, “параллельную” Вергилию и Овидию» (Лекманов. 2000. С. 690). В ст. «Буря и натиск» (1923) О. М. писал о творчестве С. как о стоящем вне гл. течения рус. символизма. Положения этой статьи предвосхищали оценки, данные О. М. в газетном отчете «К юбилею Ф. К. Сологуба». О. М. говорил о влиянии С. на следующие поколения поэтов. С., «доведя до крайней простоты и совершенства <...> приемы старой русской лирики упадочного периода», исчерпал тем самым поэтику 19 в. и «сделал невозможными всякие попытки возвращения к прошлому». С. оживил для читательского восприятия поэтич. банальности прошедшей лит. эпохи, причем «ранние стихи Сологуба и “Пламенный круг” - циническая и жестокая расправа над поэтическим трафаретом».
и посмертных оценках творчества С. Поскольку личность и мировоззрение этого поэта являются цельными, постольку его творчество есть «воля к бытию» и несомненна его связь с миром. Отмечая скудость словаря и образов С., О. М. писал, что она не мешает С. выражать «свою свободу, это бесстрашие, эту нежность и утешительную сладость, эту ясность духа и в самом отчаяньи.». В косноязычье С. заключается специфика его языка, его своеобразие и будущее его поэзии. О. М. видел уникальность поэзии С. в том, что С. «поднял современность до значенья эпохи», дав бесцветным, с т. зр. О. М. (ср. «Шум времени»), десятилетиям обобщенность «вечных, классических формул». Сравнивая С. с Ф. И. Тютчевым, О. М. говорит, что поэзия С. «есть наука действия, наука воли, наука мужества и любви».
Поэзия раннего О. М. обнаруживает общие мотивы с С. Так, образ мира как метафизич. тюрьмы, принудительная заданность существования и предстояние вечности, равно как и мотивы «тела», «стыда», «зависти» и «обиды», образуют общую для обоих поэтов в то время концепцию творч. «я». У О. М. благодаря этой общности, а также влиянию С. «творческая рефлексия оказывается направленной на само творчество...» (см.: Бройтман. Ранний О. Мандельштам и Ф. Сологуб. С. 55). О. М. в стихах 1930-х гг. наследовал трагич. иронию С. и переосмыслил его теургич. принципы. «Сологубовский дух, присутствовавший при сотворении мира, превращается у О. Мандельштама в “дыхание”» (Там же. С. 56). Если самоопределение «я» у С. по отношению к вечности многократно, то у О. М. оно, напротив, однократно и неповторимо. «Я» у С. неразрывно связано с миром и не смотрит на него со стороны, тогда как у О. М. оно личностно и заявлено как «я» художника. Одноврем. С. гипертрофирует худож. мир, к-рый поглощает внехудож. реальность, совершает экспансию вовне. У О. М. не стихотворение «хочет стать внехудож. реальностью, а внехудож. реальность уходит внутрь стиха» (Там же; Смирнов. С. 47). «У О. Мандельштама теургич. интенция направлена именно на создание худож. мира, а не на непосредственное теургич. преобразование самой жизни» (Бройтман. Ранний О. Мандельштам и Ф. Сологуб С. 57). Начинающий О. М. опирался не столько на последователей В. С. Соловьева, е в. С. 204), хотя в поэзии О. М. нет стремлений объявить войну миру, как это происходит в поэзии С. Облик лирич. «я», маленького и слабого, «но в то же время равновеликого миру», восходит к поэтике С. (Бройтман. «В Петербурге мы сойдемся снова.» С. 149). Язык поэзии С., с его связью с поэтикой Н. А. Некрасова и поздненароднич. традицией в целом, использовался О. М. в момент освоения им высокого рус. просторечия» (Р о н е н. С. 47).
Вместе с тем природа поэзии С. значительно менее спонтанна, чем это наблюдается у О. М.: у старшего поэта «преобладающее значение. имеет подчинение конкретности филос. заданию» (Громов. С. 383). Изображаемая конкретность воплощается в тех тонах и в той лексике, к-рая обусловлена авт. концепцией.
В стих. «Сусальным золотом горят.» (1908) О. М. строит образ игрушечных волков, опираясь на строки стих. С. «Ветер в трубе.» (ср.: «Очи голодных волков // Между дерев замаячут») (Лекманов. 2000. С. 681). Строка стих. «Только детские книги читать.» (1908): «Но люблю мою бедную землю.» - реминисценция стих. С. «Я люблю мою темную землю» (ГинзбургЛ. Я., Мец А. Г., Василенко С. В., Ф рей дин Ю. Л. С. 310). Строки стих. О. М. «На бледно-голубой эмали.» (1909): «Березы ветви поднимали // И незаметно вечерели» - реминисценция из стих. С. «Качели» (строки: «Березы в нем угомонились // И неподвижно пламенели»; см. об этом: Лекманов. 2000. С. 675). Стих. О. М. «Дано мне тело - что мне делать с ним.» (1909) опирается на стих. С. «Больному сердцу любо.» (ср.: «Кто дал мне это тело // И с ним так мало сил?» - см.: Там же. С. 455). Строка «Я и садовник, я же и цветок.» соотносима со строкой С. «Я сам - творец и сам - свое творенье» («Преодолев тяжелое косненье.»). Строка стих. «Из омута злого и вязкого.» (1910) стихи 9-й, 11-й («Я счастлив жестокой обидою. <.> // Я каждому тайно завидую.») отсылают к строкам стих. С. «Люблю блуждать я над трясиною.» (ср.: «Но он томит больной обидою <.> Всем во всем завидую») (см. об этом: Ronen. P. 130). Стих. О. М. «Змей» (1910) содержит обращение ко Всевышнему «в духе раннего Сологуба»: «Что весь соблазн и все богатства Креза // Пред лезвием твоей тоски, Господь?» (Лекманов. 2000. С. 114). В стих. «Довольно лукавить: я знаю.» (1911) 3-я строфа - реминисценция стих. Верлена «Un grand sommeil noir.» в пер. С. (Гинзбург Л. Я., Мец А. Г., Василенко С. В., Ф р е й д и н Ю. Л. С. 324). Лирич. ситуация стих. О. М. «Дождик ласковый, мелкий и тонкий.» (1911) отсылает к стих. С. «Ирина»: повторяя на иных, внеличностных, реалиях снятие конфликта «жестокости» («горделивости» у С.) и «кротости», О. М. обращается к фону описываемой С. бытовой ситуации («Дождик мелкий и упорный // Словно сетью заволок.»), разворачивая служебную для С. метафору и делая метафоричность лейтмотивом своего произведения.
и «.в лапчатой Москве» у О. М. Первая строфа стих. С. «Продукты сельского хозяйства.» («Продукты сельского хозяйства / Не хуже поместятся в стих / Чем описанья негодяйства / Нарядных леди и франтих») впоследствии отразилась на лексике стих. О. М. «Увы, растаяла свеча.» (1932), ср., например: «.И в спальню, видя в этом толк, // Пускали негодяев».
повлияла на понимание поэтич. слова, свойственное О. М.
Лит.: Громов П. П. А. Блок, его предшественники и современники. М.; Л., 1966; Валерий Брюсов // ЛН. Т. 85. М., 1976; Смирнов И. П. Художественный смысл и эволюция поэтических систем. М., 1977; Александр Блок: Новые материалы и исследования // ЛН. М., 1980-1992. Т. 92. Кн. 3; Ко- чин Н. И. Мандельштам в «Московском комсомольце» // «И ты, Москва.»; Н. Я. Мандельштам. Т. 1-2; Г и н з б у р г Л. Я. «Камень» // Камень. 1990; Т о д д е с Е. А. Поэтич. идеология // ЛО. 1991. № 3; Бройтман С. Н. Ранний О. Мандельштам и Ф. Сологуб // Художественный текст и культура. Владимир, 1993; Он же. «В Петербурге мы сойдемся снова.»: О. Мандельштама в свете исторической поэтики // СМР. Вып. 3/1; Лавров А. В. Ф. Сологуб и А. Чеботаревская // Неизданный Ф. Сологуб. М., 1997; Аверинцев С. С. Поэты. М., 1996; Герштейн; Лекманов. 2000; Он же. 2003; РоненО. Поэтика О. Мандельштама. СПБ., 2002; R o n e n O. An Approach to Mandel tam. Jerusalem. 1983.
В. В. Калмыкова.