Солженицын Александр Исаевич
СОЛЖЕНИЦЫН Александр Исаевич (11.12.1918, Кисловодск - 3.8.2008, Москва), писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе (1970). Точных данных о начале знакомства С. с сочинениями О. М. нет. Не исключено, что имя поэта и какие-то сведения о его судьбе стали известны С. в тюрьмах, лагерях и ссылке (февраль 1943 - июнь 1956).
Несомненно, что в 1956-62 С. прочел какие-то стихотворения О. М., однако нет сведений ни о корпусе открывшихся С. текстов, ни об источниках информации. (В поле зрения могли попасть как самиздатские публикации, так и при- жизн. издания, если ими располагали старшие знакомые С., напр. Н. И. Кобозев или В. Л. Теуш. Вскоре после встречи С. с А. А. Ахматовой (29.10.1962; см. Солженицын А. Анна Ахматова // Солженицынские тетради: Материалы и исследования. М., 2016. [Вып.] 5. С. 7) происходит разговор С. с Л. З. Копелевым: «Что ты думаешь о Мандельштаме? Его некоторые очень хвалят. Не потому ли, что он погиб в лагере? - Нет, не потому. Он - великий поэт. - А по-моему, Мандельштам не русская поэзия, а скорее - переводная, иностранная...» (Орлова Р., Копелев Л. Мы жили в Москве. М., 1990. С. 273). Зимой-весной 1963 намечалась встреча С. и Н. М. в Пскове. В письмах к Н. Е. Штемпель от 9 и 21.12.1962 и 6.1.1963 Н. М. обращает внимание корреспондентки на публ. рассказа С. «Один день Ивана Денисовича» (НМ. 1962. № 11): «Это большое событие. Мы его давно ждали» (6 янв.), 22 марта пишет ей же: «Хотелось бы, чтобы приехал Солж., хотя сейчас мне не так хочется, как в какую-то минутку раньше. Он вроде бы собирался, но, боюсь, ему сейчас не до меня». С. не удалось добраться до Пскова ни тогда, ни годом позже: «Мне звонил Солженицын - сказал, что приедет в апреле в Псков» (письмо Штемпель от 20.2.1964). В кон. июня или нач. июля 1964 С., направляясь на автомобиле в Эстонию, останавливался в Пскове (см.: Сараскина Л. Солженицын. М., 2009. С. 533), но Н. М. уже переехала в Москву; 9 июля она писала С. М. Глускиной: «Жаль мне, что пропустила Солженицына. Есть о чем поговорить» («Посмотрим, кто кого переупрямит.»: Надежда Яковлевна Мандельштам в письмах, воспоминаниях, свидетельствах. М., 2015. С. 224). Встреча состоялась в Москве, видимо, в декабре 1964; 21 дек. Н. М. сообщает Глускиной: «Был у меня Александр Исаевич и произвел большое впечатление».
«Опыт художественного исследования» «Архипелаг ГУЛАГ» (завершен в мае 1968) свидетельствует о знакомстве С. с «Воспоминаниями» Н. М. до их издания (1970). В гл. 9 («Закон мужает») части первой говорится о судьбе Блюмкина, «в его чекистском всемогуществе когда-то бесстрашно осаженного Мандельштамом». В гл. 3 («Замордованная воля») части четвёртой С. отсылает к «Воспоминаниям» Н. М. дважды: «Верно замечает Н. Я. Мандельштам: наша жизнь так пропиталась тюрьмою, что многозначные слова “взяли”, “посадили”, “сидит”, “выпустили”, даже без текста у нас каждый понимает в одном смысле!» и «Н. Я. Мандельштам правильно заключает: кроме цели ослабить связь между людьми тут (речь идет о тотальной вербовке стукачей. - А. Н.) Н. М. Мандельштам отмечает у чердынских ссыльных социалистов полный отказ от сопротивления. Даже - ощущение неизбежной гибели»; (см.: Солженицын А. Собр. соч.: В 30 т. М., 2006. Т. 4. С. 340; Т. 5. С. 510, 512; Т. 6. С. 308). В «Письме IV Всесоюзному съезду Союза советских писателей (Вместо выступления)» (16.5.1967) С. упоминает О. М. трижды: «неотвратимо стоят в череду (публикаций в отечестве. - А. Н.) Мандельштам.»; «были писатели 20-х годов - Пильняк, Платонов, Мандельштам, которые очень рано указывали и на зарождение культа личности и на особые свойства Сталина - однако их уничтожили и заглушили, вместо того, чтобы к ним прислушаться»; «руководство Союза малодушно покидало в беде тех, чьё преследование окончилось ссылкой, лагерем и смертью (Павел Васильев, Мандельштам, Артём Веселый, Пильняк, Бабель, Табидзе, Заболоцкий и другие)». Есть основания полагать, что в «Нобелевской лекции» (написана на рубеже 1971-72, опубл. в Швеции в 1972), С. напомнил и о судьбе О. М.: «На эту кафедру <.> я поднялся <.> из тьмы и холода, где было мне суждено уцелеть, а другие - может быть с бо льшим даром, сильнее меня - погибли <.> Целая национальная литература осталась там, погребённая не только без гроба, но даже без нижнего белья, голая, с биркой на пальце ноги». Н. М. получила приглашение на церемонию вручения С. нобелевских знаков, сорванную отказом советских инстанций в визе секретарю Шведской академии К. Р. Гирову (апрель 1972); о приглашении см.: Щербакова И. Свободный человек // «Посмотрим, кто кого переупрямит.». С. 576; о попытке провести церемонию в моск. квартире Н. Д. Светловой (с апреля 1973 Солженицыной) см.: Солженицын А. Бодался телёнок с дубом. С. 301, 304-306; 638-640; 651.
Не располагая точными данными о том, как развивалось знакомство С. с наследием О. М., можно предположить, что тому способствовало сближение с будущей женой (осень 1968), располагавшей большим корпусом сочинений О. М. По свидетельству Н. Д. Солженицыной, С. ценил «Вторую книгу» Н. М., хотя и меньше, чем «Воспоминания». 16.12.1984 С. пишет из Вермонта Л. К. Чуковской: «Мне бы хотелось, чтобы Вы закончили книгу, толчком к которой послужили воспоминания Н. Я. Мандельштам. С некоторых пор я немало задумываюсь над литературой 2030-х годов - и, мне кажется, там много ещё не выясненного и не сказанного» (Солженицынские тетради. С. 69). Это единств. отклик на многократные упоминания в письмах Л. К. Чуковской к С. (1972-84) о ее резко полемич. работе.
В 1987 С. пишет конспективное эссе «И немного из Мандельштама» (ок. 7 с.; текст не опубл.). В первой части заметок характеризуется проза О. М.: почти безоговорочно восхищенно «Шум времени»; не без раздражения модернистскими приемами и неясностью, но с постоянными замечаниями о «яркости» описаний и эпизодов «Египетская марка» и «Феодосия» (здесь говорится и о непонимании О. М. деятельности П. Н. Врангеля в Крыму). Сложную реакцию вызывает у С. «Четвертая проза»: «Очень произвольное построение. Главки состоят из разрозненных, не очень- то связанных абзацев. (Вернулся к манере «Египетской марки»?) Почти - фрагменты из записной книжки. Много отрывков, требующих расшифровки. Иные - размышления о чём-то случайном (бритва «жиллет»). Общее настроение автора - большая раздражённость против советской литературной номенклатуры, уже сильно задавившей его, - но это переносится как-то и на литературу в целом <.> Есть уже и прямо против режима (что в стихах обнаруживается у Мандельштама лишь в 1933)». Во второй части речь идет о судьбе поэта, его внутр. противоречиях. «Мандельштам извлёк из сердца - гневное, беспощадное стихотворение о Сталине, как истинный поэт, верный чувству, а не осмотрительности (и углядел главное палачество Сталина - “мужикоборец”). <...> Но, изойдя нервами, и ещё надеясь, что гибель может быть отвратима? - он пишет “Оду” Сталину (март 1937, какое времечко!) и цикл стихотворений, восхваляющих Сталина <...> И так он чувствовал, ссыльный: “Я должен жить, дыша и большевея”. От густеющей угрозы, от безвыходности - да, но и тут помогла Мандельштаму его искренняя расположенность понять и полюбить советское, да вот - и самого Сталина? Ведь “Ода” написана не на уровне тысяч советских халтур, а с большим поэтическим мастерством (тщетным уровнем для сталинского бревна), такого не напишешь без искреннего чувства <...> Прости- мое пятно этой ссыльной слабости однако не омрачает облика Мандельштама - выдающегося поэта XX века». Третья часть заметок открывается признанием: «Поэзия Осипа Мандельштама столь пронизана зарифмованными смыслами и ассоциациями, что я не решаюсь углубиться в неё». Исчислены с краткими эмоциональными комментариями трагические стихотворения нач. 1930-х гг. - от «Ленинграда» до «Мы живем, под собою не чуя страны.»: «В этом стихе Мандельштам далеко оставил и свою сдержанность и иносказательность, единственный раз в жизни высказался так несвойственно - и о Ком?! Остальное всё зашифровано, почти недоступно. Нагромождение непонятностей создаёт впечатление человека как бы с полуотнятой от горя речью, слова которого умеют разбирать только самые близкие». Завершаются заметки на высокой ноте: «А восхищает, что он - из совсем немногих - подхватил прекрасные русские слова: глыбкий, по излогам, проливень, переуважить, зазябливать, чужелю- бый, шепоть, черноречивый, многодонный, вёрсткий, промельк, изветливый. Если б его не гнали - это могло бы обещающе развиться. А есть ли стихотворения у него, которые хотелось бы заучить? Пожалуй так: “Вот дароносица”; “На розвальнях, уложенных соломой”; “На страшной высоте блуждающий огонь”. И все они до 1921 года!».
«не- уцепимого» Давида Заславского («ему поручат бичевать и Мандельштама, и Пастернака») и в цитате автокомментария А. А. Галича к «Воспоминанию об Одессе» («хотелось соединить Мандельштама и Шагала»).
А. С. Немзер.