Бальмонт Константин Дмитриевич
БАЛЬМОНТ Константин Дмитриевич (3.6.1867, д. Гумни- щи Шуйского у. Владимирской губ. - 23.12.1942, Нуази- де Гран, близ Парижа), поэт, критик, эссеист, переводчик. Автор поэтич. сб. «Горящие здания. (Лирика современной души)», 1900; «Будем как солнце», 1903 и др. С 1920 жил во Франции.
В ранний период творчества О. М. пережил влияние поэзии Б. наряду с влиянием В. Я. Брюсова, А. А. Блока, Вяч. И. Иванова. Свойств. Б.-символисту идея связи фонетич. стороны стиха с сокровенным смыслом, присущим этим звукам, и понимание музыки стиха как его смыслового единства не могло не быть воспринято О. М. Однако уже в 1910 О. М. квалифицировал Б. как «поэта для толпы», рассуждая о нем как о «новом Надсоне». При этом подразумевалось не непосредственное сходство, а функциональное: степень воздействия на формирование вкусов «толпы». Это наблюдение особенно ценно, учитывая, что тираж первой поэтич. книги Б., в к-рой было весьма явно влияние С. Я. Надсона, почти полностью уничтожен автором, и вряд ли книга была известна О. М. Однако думать, что отрицат. отношение к поэзии Б. преобладает в размышлениях О. М., ошибочно: поэзия и личность Б. мыслится О. М. как связующее звено между рус. поэзией 1880-х гг. и европ. литературой того же периода. Преемств. линия Надсон - Б. была учтена О. М. и значительно позже, в стих. «За гремучую доблесть грядущих веков.».
В рецензиях на «Камень» А. С. (А. Н. Тихонов) (Летопись. 1916. № 5. Май. С. 288-290) и В. Рындзюна (Приазовский край. 1916. 11 авг. С. 5) отмечалось сходство мотивов в поэзии О. М. и Б.: «.Даже в лучших его стихах, - писал А. С., - чувствуется несамостоятельность, чужие настроения (Бальмонт)», и далее цитируется стих. «Скудный луч холодной мерою.»; Рындзюн видел в «Камне» «отсутствие вкуса к жизни, истинного, “переливающегося” лиризма, постоянно встречающихся у символистов “первого призыва” (Бальмонта, Блока и др.)». В «Шуме времени» О. М. фиксирует особое внимание к поэзии Б., проявлявшееся среди молодежи в Тенишевском училище, и пишет о подражателях его поэзии.
подлинного поэта. О. М. усматривал заискивание поэта перед читателями, завуалир. нарочитой позой отторжения «других», и одноврем. порицал поэтич. декларацию, при к-рой читатель объявлялся неинтересным поэту. Противопоставлены два творч. типа - Е. А. Баратынский как поэт, открытый читателю и готовый к диалогу с ним, и Б., дистанцирующийся от читателя. О. М. в этой статье именно в связи с анализом личности Б. сделал программные заявления, характерные для него в течение всей последующей творч. жизни: «Поэзия есть сознание своей правоты <.> Отказ от “собеседника” красной чертой проходит через поэзию, к-рую я условно называю бальмонтовской». Концепт «собеседника», «ты», важность адресата, с к-рым поэт, в частности сам О. М., готов разговаривать, так важен потому, что является своеобр. критерием истинности поэтич. произведения. Впоследствии, при переизд. ст. «О собеседнике» в 1928, О. М. смягчил ряд полемич. выпадов, направл. против Б. В ст. «О природе слова» (1921-22) О. М. отмечал своеобразие поэтич. фонетики Б. и его особое положение среди рус. поэтов: за счет пристрастия к фонетич. стороне стиха в ущерб другим (напр., смысловой) Б. для О. М. - «самый нерусский из поэтов, чужестранный переводчик эоловой арфы», причем пе- реводч. манера сказывается прежде всего в его оригинальных произведениях. Вместе с тем О. М. придавал большое значение переводч. деятельности Б. Недаром в письме к Н. М. от 15.10.1925 он сообщал, что собирается предложить изд-ву «Прибой» Э. По в переводах Б., а в ст. «Жак родился и умер» именно в связи с работами Б. в этой области он писал, что «высшая награда для переводчика - это усвоение переведенной им книги русской литературой».
В ст. «Письмо о русской поэзии» (1922) О. М. говорит об искусств. масштабе тематики поэзии Б. и о скромности его подлинно хороших стихов. В это же время, по свидетельству Н. М., готовилась несостоявшаяся антология рус. поэзии, для к-рой О. М. выбрал стих. Б. «Песня араба, чье имя ничто». Вместе с тем Б. - редкий в России тип поэта- филолога, наподобие В. В. Розанова:
В ст. «Буря и натиск» (1923) О. М. отмечал несоответствие фактуры стиха Б. избираемым им грандиозным космич. темам и жанру гимнов. Здесь же он назвал именно Б. отцом рус. символизма и возложил вину за ложный путь развития его поэзии на читателей, требовавших от него жанровой и тематич. экзотики, вульгарной музыкальности. Отмечая подлинную экзотику поэзии Б. - восприятие им согласных звуков, - О. М., уже с т. зр. историка литературы, говорил о том, что представляет истинную по- этич. ценность: «То, что уцелело, воистину превосходно и по фонетич. яркости и по глубокому чувству корня и звука выдерживает сравнение с лучшими образцами заумной поэзии. <...> В лучших своих стихотворениях - “О ночь, побудь со мной”, “Старый дом’ - он извлекает из русского языка новые и вовсе не повторявшиеся звуки иностранной, какой-то серафической фонетики».
Общность поэтики Б. и О. М. - в культурологич. интересе, усвоенном у символизма. Недаром и Б. и О. М., говоря о произведениях Данте Алигьери, причем принципиально расходясь во мнениях по вопросам типологии (так, для Б. Данте - предтеча поэтики Возрождения, для О. М. - идеальное и наиб. полное воплощение поэта отмечали своеобразие языка его произведений. В ст. «Мысли о творчестве. Эпоха Возрождения и заря новой жизни» (1920) Б. писал, что Данте «одел напевную мечту не в пышную латынь, недоступную для народа, а избрал именно народный язык, бывший тогда еще неопытным наречием, скромным volgare, языком черни, и тем совершил чудо пресуществления, создал векам итальянский язык, сладчайший из европейских языков» (Бальмонт К. Д. Где мой дом? М., 1992. С. 304). Ср. у О. М. в «Разговоре о Данте» (1933): «Творенье Данта есть прежде всего выход на мировую арену современной ему итальянской речи - как целого, как системы». Подтексты из произведений Б. встречаются во мн. зрелых стихотворениях О. М.
Лит.: Ронен О. Поэтика Мандельштама. СПб., 2002.
В. В. Калмыкова.