Случевский Константин Константинович
СЛУЧЕВСКИЙ Константин Константинович (26.7.1837, С.-Петербург - 25.9.1904, Усть-Нарва Везенбергского у. Эстляндской губ.), поэт, прозаик, публицист. Вниманию к творчеству С. могло способствовать юношеское увлечение О. М. В. Я. Брюсовым, испытавшим на себе влияние поэзии С., а затем знакомство с В. И. Ивановым, ценившим творчество С. О. М. в отличие от нек-рых др. участников 1-го «Цеха поэтов» (Н. С. Гумилев, А. А. Ахматова) не входил в организованный после смерти С. поэтич. кружок «Вечера памяти К. К. Случевского». Однако, по свидетельству Н. М., О. М. держал у себя первоиздания С. Из того же источника известно, что О. М. «оценивал удачей» стих. С. «Ты не гонись за рифмой своенравной...» из кн. С. «Песни из Уголка» (СПб., 1902), послужившее в 1898 толчком к созданию B. С. Соловьевым стих. «Ответ на “Плачь Ярославны”», а также стих. «После казни в Женеве», опубл. впервые в сб. C. «Стихотворения» (1881), а затем вошедшее в «Сочинения» поэта 1898. Возможно, что эти два стих. С. О. М. отобрал бы для антологии рус. стиха, к-рую в 1930-е гг. мечтал составить, но к-рая не осуществилась, как и антология 1922.
Зафиксированное Н. М. мнение поэта о том, что в стих. С. «После казни в Женеве» «строчки про старуху звучат, почти как Анненский», позволяет утверждать, что поэзия С. могла привлекать О. М. не только тем, что в ней учитывались значимые для него традиции, восходившие к Данте Алигьери или наследию Г. Р. Державина и Ф. И. Тютчева, но также ее близостью к творчеству И. Ф. Анненского. Несмотря на то что присущие Анненскому эстетизм и техн. совершенство формы были несвойственны поэзии С., внутр. общность С. и Анненского, дающую себя знать через общность тематич. репертуара (темы двойника, шарманки, злой издевки жизни, мучительности бытия, тоски, безумия и т. д.), ощущали и др. современники О. М., напр. М. А. Волошин.
То, что знакомство О. М. с поэзией С. не было ограничено исключительно его лирикой, подтверждается свидетельством Н. М., отметившей, что О. М., обсуждая с Ахматовой роман в стихах Б. Л. Пастернака «Спекторский» (1931), находил в нем сходство со стихами-рассказами не только Я. П. Полонского, но и С. Возможно, помимо самого жанра «рассказ в стихах», толчком для такого сравнения могло послужить сплетение автобиогр. и ист. событий в таких поэмах-хрониках С., как «Бывший князь».
При очевидных отличиях поэтики О. М. и С. тем не менее именно О. М. в 1915-20 продолжал восходящую к 1820-30-м гг., реализующуюся в поэзии Тютчева и дающую о себе знать в творчестве С. тенденцию к 3-частной структуре 6-стопного ямба («ямбического гекзаметра») (см.: Bailey J. The metrical and rhythmical typology of K. K. Slucevskij’s poetry. Lisse, 1975. P. 9). Центральный в эти годы для поэтики О. М. образ камня, внимание к го- тич. архитектуре Не может быть! Смотри.», «Страсбургский собор»), убежденного, что «Все на свете, все бесспорно <...> может петь и будет петь. / Камни, мхи, любовь и злоба, Время, море, луч луны, / Смерть и сон - и врозь, и оба - / Будут петь и петь должны». Образ Рима, в ранней лирике С. связанный в опред. мере с этим мотивом (стих. «Monte Pincio»), также дает основание для сопоставлений с творчеством О. М. Однако сатирич. выпады против нынешних недостойных обладателей Вечного города у О. М. («И в руках у недоноска / Рима ржавые ключи?» - стих. «Ни триумфа, ни войны!..»), характерные и для С. («Риму»), возникают скорее благодаря сходству ист. ситуации, т. к. вряд ли возможно предположить, что О. М. мог знать журнальную публикацию этого стих. С. 1857.
Зато стихотворения-картины О. М., где, часто с элементами гротеска, воссоздаются образы культуры и совр. действительности, как в стих. «Кинематограф», дают значительно больше оснований для сопоставления с аналогич. опытами С. из цикла «Думы» («В лаборатории», «В больнице всех скорбящих», «На публичном чтении», «В этнографическом музее», «На судоговоренье», «В костеле», «На рауте», «В театре»). Поэтика кошмара, образ ужасного возничего в стих. О. М. «На высоком перевале...» также позволяет провести нек-рые параллели со стих. С. «Обезьяна», где герою видится мчащаяся на дрогах «ведьма-болтунья».
Обращает на себя внимание своеобр. зеркальность «Петербургских строф» О. М. по отношению к стих. С. «Утро над Невою». Солнечной петерб. картинке у С., предельно вещной, с множеством конкретно-зримых деталей, полной блеска и праздничности, напоминающей что-то «восточное, южное», у О. М. противостоит будничность, скука и сев. холод. Юж. «пыль перламутра, сиянье жемчужное» у С. сменяется круженьем «мутной метели» у О. М. Однако ряд ключевых образов стих. С. (Нева, солнце, шпиль Петропавловской крепости, ялики - «Ялики веслами машут, как крыльями», чайки - «Чайка заденет плывучую глыбь») сохраняют значимость и у О. М.: «Черпали воду ялики, и чайки.». При этом у О. М. действие также происходит «над Невой», хотя место наблюдателя переносится с одного ее берега на другой, отчего Петропавловскую крепость с ее шпилем сменяет во мн. схожий вид на др. петерб. шпиль - на Адмиралтейство.
Лит:.
Е. А. Тахо-Годи.