Марр Николай Яковлевич
МАРР Николай Яковлевич (25.12.1864, по др. сведениям 25.5 или 4.6, Кутаис - 20.12.1934, Ленинград), языковед, востоковед, археолог. Изучил и опубликовал ряд др.-груз. и др.-арм. памятников. Академик (1912) Российской АН, позднее акад. и вице-президент (1924-30) АН СССР. Предложил т. н. яфетическую теорию, или «новое учение о языке». В противоположность последователям индоевроп. теории полагал, что сходство между языками обусловлено не их родством, а тождеством стадий общ. развития носителей. С точки зрения М., каждый язык есть результат скрещения разл. слоев. С кон. 1920-х гг. учение М. было признано истинно марксистским и получило офиц. поддержку. В 1950 было объявлено ложным, с его резкой критикой выступил И. В. Сталин.
О. М. мог встретиться с М. в Армении, куда тот прибыл 19.8.1930 «для чтения лекций по языкознанию и знакомства с новооткрытыми памятниками армянской культуры». В «Путешествии в Армению» (1931-32) встречается неск. упоминаний о М. Так, в беседе в стенах Ин-та по изучению языков и этнич. культур вост. народов СССР (Москва) «был упомянут академик Марр, только что промчавшийся через Москву из Удмуртской или Вогульской области в Ленинград». Там же косвенно упоминается и кн. М. «Грамматика древнеармянского языка. Этимология» (СПб., 1903): «Иногда я просыпаюсь ночью и твержу про себя спряжения по грамматике Марра».
Отношение О. М. к учению М., судя по всему, было неоднозначным. Свидетельство увлечения О. М. идеями М. содержится в письме Н. М. Б. С. Кузину от 22.5.1944: «Я теперь знаю, что такое Марр. Жаль, что во время Осиного увлечения - не знала. Но это все равно бы не помогло», сама Н. М. в 1940-е гг. была ярой противницей и теории М., и его самого как личности. Первонач. М. считал яфетическими только языки кавказского региона, позднее называл яфетической первую стадию развития любого языка, но всегда признавал Кавказ колыбелью европ. культуры и мировой культуры в целом. Такой взгляд оказался близок ман- дельшт. мировоззрению: «Путешествие в Армению <...> может быть, одна из самых глубоких струй мандельштамов- ского историософского сознания. <...> Традиция культуры для Мандельштама не прерывалась никогда: европейский мир и европейская мысль родились в Средиземноморье - там началась та история, в которой он жил, и та поэзия, в которой он существовал» (Мандельштам Н. Я. Мандельштам и Армения // Мандельштам Н. Третья книга. М., 2006. С. 467). В работе «Путешествие в Армению» взгляды М. названы «яфетическим любомудрием»: «Был похвален дух яфетического любомудрия, проникающий в структурные глубины всякой речи». По мнению Б. М. Гаспарова, это наименование «раскрывает связь, существовавшую в сознании Мандельштама между марровской “яфетической теорией” и “любомудрами” - русскими романтиками 18201830-х годов, адептами “органической” метафизики Шеллинга» (Гаспаров Б. М. Развитие или реструктурирование: Взгляды академика Т. Д. Лысенко в контексте позднего авангарда (конец 1920-х - 1930-е годы) // Логос. 1999. № 11/12). М. считал, что развитию звукового языка предшествует длительный этап ручного, т. е. жестового языка. Вероятно, это положение М. отразилось в описании внешности Кузина в «Путешествии в Армению»: «Я изучал живую речь ваших длинных, нескладных рук, созданных для рукопожатия в минуту опасности». Отрицат. оценка идей М. выражена в эпизоде «Путешествия в Армению», посв. профессору А. Х. Хачатурьяну: «Приглашенный на кафедру в советскую Эривань, он перенес сюда и свою преданность индоевропейской теории, и глухую вражду к яфетическим выдумкам Марра.»
<...> Видеть, слышать и понимать - все эти значения сливались когда-то в одном семантическом пучке. На самых глубинных стадиях речи не было понятий, но лишь направления, страхи и вожделения, лишь потребности и опасения. Понятие головы вылепилось десятком тысячелетий из пучка туманностей, и символом ее стала глухота». Термин «семантический пучок» активно использовался М.; ср. в «Разговоре о Данте» (1933): «Любое слово является пучком, и смысл торчит из него в разные стороны, а не устремляется в одну официальную точку».
Вероятно, к идее М. о скрещении языков восходят и образы «скрещения» в «Разговоре о Данте»: «Поэтическая речь есть скрещенный процесс»; в этой речи слышится «лишь скрещиванье двух линий»; Данте «стратег превращений и скрещиваний»; «страданье скрещивает органы чувств, создает гибриды, приводит к губастому глазу». Идеи М. отразились и в лирике О. М. [о марровских подтекстах в стих. «Ламарк» («Был старик, застенчивый как мальчик.», 1932) см.: Гаспаров. С. 204; Он же. Развитее или реструктурирование. С 33]. В стих. О. М. «Гончарами велик остров синий.» (1937) есть переклички со ст. М. «Иштарь (от богини любви матриархальной Афроевразии до героини средневековой Европы)» (Яфетический сб. V. Л., 1927) (о близости образов этого стих. воззрениям М. см.: Террас В. И. Классические мотивы в поэзии Осипа Мандельштама // Мандельштам и античность. С. 26-27). В указанной статье М. присутствуют упоминания о горшечнике, горшке и лепке (Яфетический сб. V. С. 109), а также о том, что значения «птица» и «рыба» в древности входили в один семантич. комплекс (Там же. С. 162-168). Традиц. индоевроп. лингвистика считает такие объединения случайными. В статье М. приводится также версия о возможном критском происхождении образа птицы-рыбы (Там же. С. 169), ср. в стих. О. М.: «Крит летучий»; «И летучая рыба - случайность».
Лит.:
А. Д. Еськова.