Малларме Стефан
МАЛЛАРМЕ (Mallarme) Стефан (18.3.1842, Париж - 9.9.1898, Вальвен, Франция), франц. поэт; в 1896 признан главой франц. символистской школы. Оказал существ. влияние на рус. символистов (см. Символизм), прежде всего на И. Ф. Анненского, В. И. Иванова, Ф. Сологуба и В. Я. Брюсова. В юности О. М. высоко оценивал творчество М. и признавал его «великим поэтом». По совету Анненского О. М. пробовал переводить стих. М. «Brise marine» («Морской ветер», 1865), но «из этого ничего не вышло <...> и он со смехом об этом рассказывал». Со временем отношение О. М. к поэтике М., с т. зр. ее влияния на Анненского, меняется, и он старается не акцентировать его связи с франц. корнями: «Неспособность Анненского служить каким бы то ни было влияниям, быть посредником, переводчиком, прямо поразительна. <...> И орел его поэзии, когтивший Еврипида, Малларме, Леконта де Лиля, ничего не приносил нам в своих лапах, кроме горстки сухих трав». Если имя М. и ставилось О. М. рядом с близкими ему по духу поэтами - Ш. Бодлером, Э. По, А. Суинберном, как, напр., в ст. «Буря и натиск» (1923), то скорее оно вызывает отторжение. Однако признаки влияния тем М. на стихи сб. «Камень» (1916) О. М. отмечались уже его современниками. Хотя Г. О. Гершенкройн и подчеркивал «исчерпывающее “искусство аналогии”», свойств. стихам О. М., к-рое отличается от темной манеры М. (Одесские новости. 1916. 20 марта. С. 2), Б. М. Эйхенбаум решительно указывал на близость символизма О. М. символизму М. и Анненского. Г. В. Адамович считал О. М. единств. поэтом среди современников, по- настоящему уловившим «сущность техники Маллармэ».
Между стихами О. М. нач. 1910-х гг. и творчеством М. просматривается опред. тематич. и стилистич. сходство. Четверостишие О. М. «О, небо, небо, ты мне будешь сниться!» (1911) затрагивает сразу неск. центр. тем творчества франц. символиста. Это и одиночество поэта, и его сложные отношения с Богом, и столь мучавшая М. проблема поэтич. бессилия, выражавшаяся постоянно через символ чистой белой страницы. «Спокойная ирония вечной лазури» из поэмы М. «Лазурь» («L Azur», 1864) перекликается с мотивом лазури «ледяной» из стих. О. М. «Медленно урна пустая» (1911). И в том и в др. случае небо остается равнодушным и безучастным к судьбе и страданиям поэта («небо обманет»; «простор безучастен» у О. М. и «небо умерло» у М.; ср. также «И неживого небосвода // Всегда смеющийся хрусталь» из стих. «Сусальным золотом горят», 1908).
Сходным образом М. и ранний О. М. использовали в своих стихах прием отсутствия и символику пустоты. В поэзии М. предметы чаще всего присутствуют лишь гипотетически, в виде предположения, соответственно, происходит отдаление от материальной реальности предметов, их описание сводится исключительно к Идее. Напр., в программном «Sonnet en х» («Сонете на “икс”», 1868, 1887) М. представил царство предметов, а лирич. герой отсутствует. Все построено на безличном отражении звезд, к-рые созерцают себя в глубине зеркала, висящего в комнате. Подобная ситуация наблюдается в стих. О. М. «Медлительнее снежный улей» (1910), где резкий контраст между холодной белизной застывшей вечности за окном и озаренной светом тканью, напоминающей легкое движение синеглазых стрекоз, создает впечатление эфемерности и хрупкости бытия. Образ брошенной вуали сближает это стих. О. М. с еще одним сонетом М. «Une dentelle s’abolit» («Кружево исчезает», 1887), где возникает мотив колебания кружевной занавески, обрамленной окном, сквозь к-рое проникает свет зарождающегося утра.
Используемое в стих. «Медлительнее снежный улей» сочетание цветов также любил М. Иродиада, героиня одноименной поэмы М., сравнивает прозрачную поверхность зеркала с глубиной воды, скованной льдом. И если она и вспоминает о теплой летней лазури, то это воспоминание быстро отступает перед неотвратимостью холодной вечности: «И все вокруг меня живет в идолопоклонничестве перед зеркалом, в сонном спокойствии которого отражается Иродиада со сверкающими как алмазы глазами».
Символика пустоты в поэзии М. многозначна и переживает неск. этапов. Первое значение - это символ внутр. пустоты поэта, осознающего свое творч. бессилие: «моя пустая душа», «мой пустой ум» («Лазурь», «L’Azur»), «пустой лист бумаги» («Морской ветер», «Brise marine»). Постепенно из причины переживания пустота становится объектом желания поэта, разочаровавшегося в возможности обретения идеала. Ср. у О. М. в стих. «Слух чуткий парус напрягает» (1910): «Твой мир, болезненный и странный // Я принимаю, пустота!».
В своем постоянном преклонении перед тишиной и молчанием М. также отчасти совпадает с ранним О. М. 2-я строфа стих. О. М. «Silentium» (1910) перекликается со стих. М. «Salut» («Привет», 1893), где возникает мотив морской пены и сравнение волн с женской грудью. Отождествление музыки с тишиной было очевидным и для М., как, напр., в стих. «Sainte» («Святая», 1865), где поэт воспевает музыку тишины, совершенную, с его т. зр., поскольку несет в себе чистую красоту Небытия. «Объективную параллель» между «Silentium» (1910) О. М. и «творческими поисками Стефана Малларме, для которого лежащая в основе всех вещей надличная Идея полнее всего может быть выражена лишь молчанием», усматривает В. В. Мусатов.
Иногда стихотворения обоих поэтов, абсолютно разные по тематике, объединяет общий мотив. В стих. «На бледноголубой эмали» (1909) вид чернеющих на фоне вечернего апрельского неба веток напоминает О. М. тонкий рисунок на фарфоре. В момент его создания художник забывает о мимолетности своего бытия. У М. постоянные поиски новых поэтич. форм чистого искусства вызывают желание подражать китайцу, к-рый, творя свой кружевной рисунок, соприкасается с вечностью [«Las de Tamer repos...» («Устав от горького отдыха»), 1864].
Первонач. вариант последней строфы стих. О. М. «Адмиралтейство» (1913), согласно гипотезе совр. исследователей, был забракован на заседании «Цеха поэтов» «предположительно из-за слишком явных символистских обертонов (брюсовский перевод «Лебедя» Малларме)» (Амелин, Мордерер; А. Февр-Дюпегр находит сходство с сонетом М. «Лебедь» в тематике всего стих. О. М.).
Мн. зап. исследователи творчества О. М. иногда называют его рус. М.: «Стремление к магии слов, к их колдовской силе, к проникновению в их внутреннюю жизнь, к тем возможностям, которые открывает их свободное сочетание, их взаимное влияние, вот, что основательно соединяет русского и француза» (Dutli. P. 103). М. пытался «передать инициативу словам», чтобы выявить это взаимное влияние и достичь, т. о., последовательного изменения в смысле и звучании слов, тогда как ранний О. М. самый смысл склонен был считать формой слова, «такой же прекрасной, как и музыка для символистов» (Мандельштам О. Э. Утро акмеизма).
зашифрованную поэзию трубадуров и новейших “заумных” поэтов, великих колебателей и разрушителей смысла, Рембо и Маллармэ».
Лит.: Столетие Мандельштама; Террас В. Классические мотивы в поэзии О. Мандельштама // Мандельштам и античность; Дубров- кин Р. М. С. Малларме и Россия. Lang, 1998; Н. Я. Мандельштам. Т. 2. С. 104; Мусатов В. В. Лирика О. Мандельштама. К., 2000; Амелин Г. Г., Мордерер В. Я. Миры и столкновения О. Мандельштама. М.; СПб., 2001; Freidin G. M. A Coat of Many Colors. O. Mandelstam and His Mythologies of Self-Presentation. Berkely; Los Angeles; L., 1987 (по им. ук.); Dutli R. O. Mandelstam «Als riefe man mich bei meinem Namen»: Dialog mit Frankreich: Ein Essay fiber Dichtung und Kultur. Fr/M, 1990; Crone A. L. Echoes of Nietzsche and Mallarme in Mandelstam’s Metapoetic «Peterburg» // RL. 1991. Vol. XXX-IV. № 15. Р. 405-534; Faivre-Dupaigre A. Genese d’un poete. O. Mandelstam au seuil du XX siecle. Presses Univ. de Valenciennes, 1995.
Я. С. Линкова.