Анненский Иннокентий Федорович
АННЕНСКИЙ Иннокентий Федорович (20.8.1855, Омск - 30.11.1909, Петербург; похоронен в Царском Селе), поэт, критик, драматург, переводчик, педагог. Поэзия А. оказала колоссальное влияние на следующее за символизмом по- этич. поколение акмеистов (О. М., Н. С. Гумилев, А. А. Ахматова). Более молодые поэты увидели в поэзии А. уникальный в символистской поэтике «импульс антиутопизма <...> Недаром имя Анненского выделялось акмеистами с полемической эмфазой» (Аверинцев С. С. Судьба и весть Осипа Мандельштама // Аверинцев С. С. Поэты. М., 1996. С. 217). Влияние А. на поэтику акмеизма осознавали уже современники, в частности Э. Ф. Голлербах в эссе «Поэзия фарфора» (1920-е гг.) в связи со стих. О. М. «На бледно-голубой эмали...» говорил, что глубокое понимание одушевленности предметов внеш. мира и мистики вещей, свойственное акмеистам, впервые проявилось в поэзии А. Важнейшей для акмеистов особенностью творчества А. стала особая семантич. организация его стихов, показавшая, что «ресурсы русского языка допускают существование ал- люзивного стиля <...> Анненский стал первооткрывателем выразительных возможностей такого стиля в русской поэзии» (Чекалов И. И. Поэтика Мандельштама и русский шекспиризм ХХ века: Исторически-литературный аспект полемики акмеистов и символистов. М., 1994. С. 91). Этот стиль получил впоследствии название «семантической поэтики», и ключевой фигурой в нем является О. М.
Наиб. близкие О. М. черты А. - совесть как этич. категория, определяющая эстетич. позицию и способность не сополагать свой мир со сверхчувственной реальностью (Богомолов Н. А. Иннокентий Анненский // Анненский И. Ф. Кипарисовый ларец. М., 1992), а вместо этого «облечь свои мысли и переживания в слово, которое тем самым становилось побеждающим жестокую бессмыслицу жизни и ужас грядущей гибели» (Там же. С. 32). Особенно важным для А., равно как впоследствии и для О. М., являлось «будничное» слово со всеми его возможностями. По А., человек связан со словом родного языка «не только физически, но и нравственно», и благодаря этой связи возможно эстетич. развитие носителя языка на материале поэзии (Чекалов И. И. Указ. соч. С. 54-55). О. М. лично встретился с А. единств. раз, по-видимому, в июне-июле 1909, когда проводил лето с родителями в Царском Селе. А. принял О. М. «очень дружественно и внимательно и посоветовал заняться переводами, чтобы получить навыки [поэтического мастерства] <...> К Анненскому он прикатил на велосипеде и считал это мальчишеством и хамством». В тот период следование совету повлекло за собой курьезный случай с переводом стих. С. Малларме: «У него получилось “молодая мать, кормящая со сна (сосна)”, и он со смехом об этом рассказывал» (Там же; в дошедшем до нас фрагменте перевода «Плоть опечалена и книги надоели...» эта строка изменена). Однако впоследствии, в зрелые годы, занимаясь поэтич. переводом, О. М. все же «с опозданием выполнил совет Анненского и на этих переводах чему-то учился» (Там же. С. 138-139). 17.8.1909 О. М. отправил А. письмо, в к-ром сообщал свой адрес «на случай, если он будет нужен редакции “Аполлона”...». При выработке идейной программы журнала «Аполлон» в 1909 имела место подспудная борьба двух идеологов издания - Вяч. И. Иванова и А. Позиция А. выражалась в программном стих. «Поэзия»: имеется в виду «оппозиция образов “мудрецов, уступающих храм” [т. з. самого А.] <...> и “жрецов” [т. з. Иванова]». Данная оппозиция составила гл. сюжетную линию стих. О. М. «Необходимость или разум.» (1910), отсылающего ко 2-й строфе стих. А. «Поэзия». Идея А. о том, что храм искусства не принадлежит его жрецам, оказалась близка Н. С. Гумилеву, М. А. Кузмину и О. М. Близкие идеи проявляются в стих. О. М. «Вечер нежный, сумрак важный.», «Змей». В стих. О. М. «Медленно урна пустая.» есть реминисценция из стих. А. «Пробуждение».
Каблуковым О. М отзывался об А. как о великом поэте. Будучи ориентирован в ранние годы, вследствие влияния Вл. В. Гиппиуса, преим. на поэзию И. Коневского и А. М. Добролюбова, О. М. органично воспринял близкую им поэтику А. и выбрал «его себе в учителя». Впоследствии, когда О. М. и Н. М. жили в Нащокинском пер., среди книг О. М. были и стихи А.
В работе над программной ст. «О собеседнике» (1913) О. М. обратился к ст. А. «Бальмонт-лирик». Несмотря на то что отношение О. М. к К. Д. Бальмонту подчеркнуто негативно и полемично по отношению к т. з. А., его слова о том, что «прелесть и сущность поэзии» в России приносились в жертву идеи общедоступности поэтич. произведения, благодаря чему возникли «ложногражданская поэзия и нудная лирика восьмидесятых годов», явно перекликаются с постулатами А. Ст. О. М. «О собеседнике» (1913; 1927) перекликается также со ст. А. «Что такое поэзия?». Мысль А. о поэтич. гипнозе, к-рый «оставляет свободной мысль человека и даже усиливает в ней ее творческий момент» (Анненский И. Ф. Избранное. М., 1987. С. 425) и является осн. действенным средством произведения, О. М. продолжает, говоря о не известном поэту восприемнике его творчества и о свободе контакта поэта с читателем: «Воздух стиха есть неожиданное. Обращаясь к известному, мы можем сказать только известное». Смысловое приращение, возникающее благодаря неожиданности, с одной стороны, и свободной игре случая при выборе «провиденциального собеседника», с другой, дает поэзии возможность существовать в сменяющихся ист. эпохах, не устаревая: «Ни одно великое произведение поэзии не остается досказанным при жизни поэта» (Там же. С. 428), а сам поэт стремится к тому, чтобы его душу, заключенную в стихах, разгадали читатели. Поучение и соответствие совр. запросам общества, являющиеся обязанностью «литератора» (О. М.), не может быть источником «силы внушения» поэтич. произведения: «Грубый факт <.> диккенсовского героя напрасно надевал маски то археологии, то медицины, то этнографии, то психологии, то истории <.> Куда, в самом деле, девалась пресловутая фотография действительности и где все эти протоколы, собственные имена, подобранные из газетных хроник и т. д.?» (Там же. С. 429). В ст. А. «Что такое поэзия?» поэтич. произв. сравнивается с облаком. У О. М. это сравнение приобретает знаковый характер (ср. «облако» у Бальмонта и у Е. А. Баратынского). Также А. предлагает концепцию «золотого века в прошлом» (Там же. С. 423) и локализует это «прошлое», имея в виду поэтич. культуру Эллады, что оказывается важным для системы ценностей О. М. В связи с А. О. М. поднимает одну из важнейших тем, связанную с эллинизмом и его проявлениями в рус. и мировой культуре, тему согласованности и единства муз. произведения и, шире, музыки как вида искусства. Поэтич. слово уподобляется музыке благодаря способности поэта передать с его помощью все, относящееся к невербальной сфере: «Голос и хор в какой-то степени отождествляли для Мандельштама соборное начало в музыке».
В 1913 О. М. писал в рец. на драму А. «Фамира Кифа- ред»: «Вера Анненского в могущество слова безгранична», т. е. приписывал А. те же качества, к-рые тот видел в поэзии Бальмонта, и отмечал жанровое сходство трагедии А. с др.-греч. текстами. В прозаич. отрывке, хронологически близком к ст. «Петр Чаадаев» (1915) («нового исторического “события”»), образ движения часовой стрелки по циферблату как эмблема умирающей бессобытийной истории соотносим с критич. прозой А., в частности - ст. «Умирающий Тургенев», где есть слова: «Самая жизнь привыкла сливаться <.> с движением часовой стрелки». Важный для стихов и прозы О. М. 1914-15 образ Федры, связанный с образом Ахматовой, возник также благодаря А., воспринятому через посредство Гумилева: «Мандельштам как бы подчеркивал, что и еврипидовская Федра, и стихи Ахматовой стали неотъемлемой частью рус. поэзии благодаря Анненскому». Так же, как О. М. воспринимал многие образы Ф. И. Тютчева через их прочтение В. Я. Брюсовым, он прочитал и фрагмент из переведенной А. трагедии Еврипида «Геракл», к-рый отразился в стих. «Как овцы, жалкою толпой.»: на сей раз «посредником» служило творчество Гумилева.
7.3.1922 в Киеве состоялась лекция О. М. «Акмеизм или классицизм? (Внутренний эллинизм в русской литературе.
В. Розанов, И. Анненский, А. Блок, лжесимволисты, акмеисты, имажинисты. Выход из акмеизма и классицизма)», положения к-рой сходны с высказанными в ст. «О природе слова».
В ранний период творчества для О. М. была важна концепция поэзии, согласно к-рой «поэзия представлялась ему преображением мира в красоту» (ТерапианоЮ. К. Осип Мандельштам // Терапиано Ю. К. Встречи: 1926-1971. М., 2002. С. 240). Эта концепция в высокой степени определяет лит. и эстетич. позицию А. (напр., см. ст. А. «Символы красоты у русских писателей»). Упрекая в ст. «Утро акмеизма» (1912-14) рус. символистов в презрении к реальному миру, О. М. употребил выражение «искренний пиэтет к трем измерениям пространства», а чуть ниже добавил: «Строить можно только во имя “трех измерений”», восходящее к строкам из стих. А. «Поэту»: «Всегда над нами - власть вещей / С ее триадой измерений».
Эстетика) и филол. духа отеч. литературы. В сравнении с В. В. Розановым А. - «представитель эллинизма героического, филологии воинствующей» (ст. «О природе слова»). О. М. обрисовывает способность А. трагически видеть, понимать и интерпретировать мироздание в поэзии, а саму поэзию трактует как защиту от хаоса. А. - поэт-собиратель, способный усвоить все достижения мировой культуры и претворить их средствами родной речи. Именно благодаря способности к концентрации общечеловеч. опыта А. принадлежит к европ. поэтам. Делая мировую поэзию достоянием русской, он тем самым расширял границы отеч. культуры и ее способности воспринимать все созданное на др. языках, при этом не выходя за пределы собств. дома, т. е. гл. обр. языка: «для Анненского поэзия была домашним делом, и Еврипид был домашний писатель, сплошная цитата и кавычки». Цитируя перевод стих. П. Верлена «Вечером» («Вечерние раздумья»), сделанный А., О. М. трактует Верлена как представителя эллинизма в поэзии и приводит по памяти цитату из стих. А. «Кошмары» («Трилистник кошмарный»). Характерно, что творчество А. соотнесено в статье с дикими, возможно, крымскими растениями, к-рые шелестят, шуршат (см. об этом: ГаспаровМ.Л. «Сеновал» О. Мандельштама: история текста и история смысла // Тыняновский сб. М., 2002. Вып. 11. С. 386; Панова Л. Г. «Мир», «пространство», «время» в поэзии Осипа Мандельштама. М., 2003. С. 644). Почти одноврем. со ст. «О природе слова» О. М. создал стих. «Холодок щекочет темя...» (1922), в к-ром строки «...Как ты прежде шелестила, / Кровь, как нынче шелестишь» перекликаются со стих. А. «Кошмары» (ср.: «И жалобы, и шепоты, и стуки - / Все это “шелест крови”, голос муки.»).
Иннокентий Федорович Анненский
В ст. «Письмо о русской поэзии» (1922) О. М. называл А. генетич. предшественником Ахматовой в области «высокого лирического прозаизма», передающего психологию поэтич. личности. О. М. противопоставлял поэзию А. общему контексту символистской поэзии: «Во время расцвета мишурного русского символизма и даже до его начала Иннокентий Анненский уже являл пример того, чем должен быть органический поэт: весь корабль сколочен из чужих досок, но у него своя стать». Сформулированное понятие органич. поэта О. М. мог с полным правом применить и к себе самому (Тарановский К. О поэзии и поэтике. М., 2000. С. 16). Обладая трагич. даром, А. предпочитал развивать трагич. тематику на материале ничтожных и уничижаемых объектов, поскольку, в интерпретации О. М., он чужд пафосу высоких страстей, свойств. символистам и для О. М. неорганичных.
В ст. «Буря и натиск» (1923) О. М. говорил о том, что А., равно как и Ф. Сологуб, не принимал участия в волевом формообразующем движении рус. символизма, направленном на создание символистской школы и контекста. А. стоял особняком в поэзии, вводя в нее «исторически объективную тему» - «психологический конструктивизм». В основе психологич. конструктивизма лежит «двуплановость вещи», при к-рой «вещь предстает одновременно в двух планах: предметном (ибо значение вещи в конце концов загадано в метафорах-перифразах) и плане психологического восприятия» (Гитин В. Иннокентий Анненский // История русской литературы: ХХ век: Серебряный век. М., 1995. С. 177). Эта черта поэтики А. оказалась воспринята самим О. М.
Влияние А. О. М. распространял как на творчество Н. Н. Асеева, так и на творчество Б. Л. Пастернака. Сетуя на неизвестность поэзии А. для совр. ему читателя, О. М. говорил о ней: «Это один из самых настоящих подлинников русской поэзии». Такое утверждение необходимо рассматривать в контексте рассуждений О. М. о нек-рых поэтах как о «переводчиках» с неизвестного языка (ср. Бальмонт). При этом и А. в определенной степени трактован как поэт, адаптирующий общеевроп. ценности в рус. культуре.
В целом значимый для О. М. образ Петербурга соотносим с Петербургом у А. (Тарановский К. Указ. соч. С. 88). На этом же уровне - не конкретного подтекста, но, в терминологии А., «отражения» (ср. «Книги отражений»), в «Шуме времени» О. М. (гл. «В не по чину барственной шубе») использовано стих. А. «Стальная цикада» (Там же. С. 118).
«литературе».
В стих. «На бледно-голубой эмали. » (1909) строки: «Узор отточенный и мелкий, / Застыла тоненькая сетка, / Как на фарфоровой тарелке / Рисунок, вычерченный метко.» - соотносятся со строками А. из стих. «Неживая»: «На бумаге синей. / Но в тончайшей сетке, / Разметались ветки.». Из этого и др. стихотворений А. со сходными образами («Офорт» и «Nox vitae») О. М. заимствовал мотив «прорисованных линий ветвей». Первые строки стих. «Дано мне тело - что мне делать с ним, / Таким единым и таким моим?» (1909) перекликаются со стихом А. из стих. «У гроба» («Сказать, что это я. весь этот ужас тела.»). Лексически, синтаксически и ритмически первая строка стихотворения О. М. «На бледно-голубой эмали.» (1909) сходна с первым же стихом «Тоски» А. (ср.: «По бледно-розовым овалам.»).
Рефлексии по поводу собств. личности, ее открытости, неустойчивых границ и ее связанности с окружающим миром встречаются в ранних стих. О. М. [«Я и садовник, я же и цветок, / В темнице мира я не одинок»; «Дано мне тело - что мне делать с ним.»; «Неужели я настоящий / И действительно смерть придет?»: «Отчего душа так певуча» (1911) и др.] так же, как в ряде произведений А. ( «Когда ж наконец нас разлучат, Каким же я буду один?»: «Двойник»; «Открой же хоть сердцу поэта, / Которое создал ты я»: «Который?»). Та же самая мысль выражена и в статьях А.: так, в его изложении проза Л. Н. Толстого разуверяет человека «в возможности сохранить свою особость, свою мысль - быть собою... Нет... будь конем и бубенцами, будь белой пургой... живи за всех, думай за всех, только не за себя.» (Анненский И. Ф. Избранное. С. 346). «Я» современного человека для А. - «не то я, которое противопоставляло себя целому миру, будто бы его не понявшему, а то я, которое жадно ищет впитать в себя этот мир и стать им, делая его собою» (Там же. С. 430).
А. «Зимний поезд» (ср. О. М.: Невыразимая печаль / Открыла два огромных глаза. - А.: «Снегов немую черноту / Прожгло два глаза из тумана.»).
В стих. «В огромном омуте прозрачно и темно.» (1910) строка «И ласков будь с надменной скукой.» сравнима со строкой А.: «Оставь меня. Мне ложе стелет Скука» из стих. «О нет, не стан, пусть он так нежно-гибок.» (Гинзбург Л. Я., Мец А. Г., Василенко С. В., Фрей- дин Ю. Л. Комментарий // Камень. 1990. С. 291). В стих. О. М. «Мне стало страшно жизнь отжить.» (1910) 2-я строфа перекликается с зачином стих. А. «Поэзия»: «Над высью пламенной Синая / Любить туман ее лучей.» (Там же. С. 321). В стих. О. М. «Отчего душа так певуча.» (1911) строка «“Я забыл ненужное “я”» отсылает к строкам «И нет конца, и нет начала / Тебе, тоскующее “я”» А. (стих. «Листы»), в к-рых «тоже речь идет о растворении личности в мире» (Гаспаров М. Л. Поэт и культура: Три поэтики Осипа Мандельштама // De visu. № 10. 1993. С. 42). Ритмически и тематически сходны стих. А. «В открытые окна» и О. М. «На перламутровый челнок.» (1911) (ср.: «.Что, розовея, уголек / В открытый глаз его нацелен» А. и «.То гаснет, к теням тяготея, / То в розовый уйдет огонь!..» О. М.). Стих. О. М. «Я вижу каменное небо.» (см.: «И паруса трилистник серый, / Распятый, как моя тоска!») содержит в себе творч. переосмысление гл. формально-тематич. и образных величин поэтики А. (слова «тоска», «трилистник», употребляемые А. в названиях стихотворений, вводят как жанровый, так и языковой и смысловой прием).
Выражения «земную разрушь клеть» («Сегодня дурной день.», 1911) и «[символистам] было <.> не по себе в клети своего организма и в <.> мировой клети.» («Утро акмеизма», 1912-14) восходят к стих. А. «Тоска маятника» (ср.: «Да по стенке ночь и день, / В душной клетке человечьей, / Ходит-машет сумасшедший, / Волоча немую тень»). К тому же самому стихотворению восходят и образы маятника из стих. О. М. «Когда удар с ударами встречается.» (1910) и «Сегодня дурной день.» (1911). Частый в поэзии
А. образ часов, отмеряющих жизн. время, трактован в одном из его стихотворений значимым для О. М. способом: «Цикада жадная часов, / Зачем твой бег меня торопит?» («Бессонные ночи»). Под влиянием «часовых» образов А. написаны также стих. О. М. «Нет, не луна, а светлый циферблат.» (1912) и «Адмиралтейство» (1913).
В «Тоске маятника» использован также «черно-желтый мотив» (см.: «Точно вымерло все в доме. / Желт и черен мой огонь.»; см. также в стих. А. «Сентябрь»: «И желтый шелк ковров, и грубые следы, <.> / И парков черные, бездонные пруды.»), характерный для поэзии и прозы О. М. Желтый цвет у А. вообще трактуется как обозначение мертвенного мира (ср.: «Желтый пар петербургской зимы, / Желтый снег, облипающий плиты.», «Петербург», 1910) (см. об этом: СендеровичС. Мандельштам и Розанов // НЛО. 1995. № 16. C. 104).
«Мысли-иглы» к книге А. «Кипарисовый ларец». Стих. «Я вздрагиваю от холода.» отсылает также к стих. А. «Сверкание» (ср. О. М.: «Я вздрагиваю от холода - / Мне хочется онеметь! / А в небе танцует золото - / Приказывает мне петь!)» - А.: «Лишь не смолкла бы медь, / Только ей онеметь, / Только меди нельзя не звонить».
В сонете «Пешеход» (1912) «поэтическая структура <.> и характерные для нее логические переломы <.> задана сонетом Бодлера “Старый колокол” в переложении Анненского (“О, я не тот, увы! Над кем бессильны годы.”)» (Ронен О. Поэтика Осипа Мандельштама. СПб., 2002. С. 195). Прямой подтекст из стих. А. «Идеал» (стихи «.Решать на выцветших страницах / Постылый ребус бытия») обнаруживается в строках «Пешехода» «.Но я не путник тот, / Мелькающий на выцветших листах.». Смысловая кульминация стих. «На площадь выбежав, свободен.» (1914), обнаруживающаяся в 3-й строфе, связана со стих. А. «Петербург». В стихотворениях 1913-14, написанных в форме «рассказов в стихах» (ср. «Домби и сын»), О. М. опирался на поэтику А. (см. об этом: Громов П. П. А. Блок, его предшественники и современники. М.; Л., 1966. С. 389).
Тему связи музыки и поэзии, звуковой стороны поэтич. слова с его смысловой наполненностью О. М. разрабатывал вслед за А., учитывая особенности его поэтики (см. об этом: Б ар з а х А. Е. «Рокот фортепьянный»: Мандельштам и Анненский // Звезда. 1991. № 11. С. 161-165).
В стих. «Я не увижу знаменитой Федры.» (1915) строки «Я в этой жизни жажду только мира.» являются реминисценцией из трагедии А. «Меланиппа-философ»: «Мы ж мира, бог, мы жаждем только мира.» (Левин- то н Г. А. «На каменных отрогах Пиэрии» Мандельштама: Материалы к анализу // РЛ (Амстердам). 1977. Т. 5. Вып. 2. С. 167). Стихотворение «Бессонница. Гомер. Тугие паруса.» (1915) - отклик не только на перечень кораблей во 2-й кн. «Илиады», но и на фразу А.: «И каталог кораблей был настоящей поэзией, пока он внушал» (из ст. А. «Что такое поэзия?», 1903).
В качестве одного из источников образов стих. «Собирались эллины войною.» (1916) О. М. использовал комментарий А. к «Вакханкам» Еврипида. В стих. О. М. «Когда, соломинка, не спишь в огромной спальне.» (1916) словесная тема развивается сюжетно: употребленное слово выдвигает тему. Этот прием характерен для поэзии А., в частности для его стих. «Невозможно», где вынесенное в заглавие слово является «сюжетным героем» и «Моя Тоска», где Тоска трактуется как имя собственное и «сложно и противоречиво персонифицировано» (см. об этом: Г о ф - м а н В. В. О Мандельштаме: Наблюдения над лирическим сюжетом и семантикой стиха // Звезда. 1991. № 12. С. 180181). Благодаря этому приему возникают «стихи о стихе», в к-рых жизнь слова и его способность вызывать ассоциации обретают сюжетный статус (у А. «Перебои ритма», «Пэон второй - поэн четвертый») (Там же. С. 181).
А.; о раскрытии О. М. и А. образа Петербурга см.: Марголина С. М. Мировоззрение Осипа Мандельштама. Марбург, 1988). В качестве прямого подтекста здесь использовано стих. А. «Смычок и струны». О. М. развивал заявленный А. мотив «механического» и «мертвого» начал, маленького и слабого человеч. «я», сталкивающегося с механич. роком, задействует идею творч. рефлексии, звучащую в «Смычке и струнах».
Возникшая в стих. О. М. «Умывался ночью во дворе.» (1921) метафора «Звездный луч - как соль на топоре» восходит к стих. А. «То и это», в к-ром холод, распространяющийся в ночном мире, охватывает явления разного порядка, ср.: «Если тошен луч фонарный / На скользоте топора».
Пародийное противопоставление муж. и жен. начал выражено в стих. О. М., посвященных О. Н. Арбениной (1920): здесь пародируется и «лучший сон» А. («Мой лучший сон - за тканью Андромаха»), о к-ром говорится в стих. А. «Другому». Также в стих. «Я по лесенке приставной.» (1922) тема птенца заимствована из «Фамиры-кифареда» А.
в частности для О. М., являлась знаковым моментом. Также и связь мотивов музыки, смерти и вокзала сама по себе может быть прочитана как указание на фигуру А.: при сравнении этого стихотворения О. М. со стих. А. «После концерта» видно, что «У Анненского все гаснет, спускается, катится вниз: небеса, огни, звуки, аметисты. В “Концерте на вокзале” Мандельштам сплетает железнодорожные стихи и биографию Анненского с прощальным поклоном всей европейской культуре». При этом О. М. обращается еще и к стих. А. «Тоска вокзала», в к-ром вокзальный мир нарочито недвижен и беззвучен: в свой реквием А. О. М. ввел звуковое изобилие (скрипка, фортепиано, ночной хор), характерное для поэзии А. Тот же прием - говорить о поэте на языке образов этого поэта - О. М. применил позже, обращаясь к поэзии А. Белого. Беззвучный вокзальный мир стихотворения А. отзывается в творчестве О. М. и несколько позже (ср. «Шум времени»: «Музыка в Павловске»).
Связана с поэзией А. и «Грифельная ода» (1923) О. М. Стих. А. «О нет, не стан» (строка «Не влажный блеск малиновых улыбок») отзывается в стих. О. М. «Жизнь упала, как зарница.» (1924) («Как дрожала губ малина.»), а «Сиреневая мгла» А. - в «Мы с тобой на кухне посидим.» (Лекманов О. А. Книга об акмеизме и другие работы. Томск, 2000. С. 635). Стих. О. М. «Неправда» («Я с дымящей лучиной вхожу», 1931) восходит к одной из сюжетных линий стих. А. «Старая усадьба», ср. О. М.: «- Захочу, - говорит, - дам еще. - <.> // Вошь да глушь у нее, тишь да мша.» - А.: «Не сфальшивишь, так иди уж: у меня // Не в окошке, так из кошки два огня. // Дам и брашна - волчьих ягод, белены.». Обращает внимание звуковое сходство обоих стихотворений.
В стих. О. М. «О, как мы любим лицемерить.» (1932) 3-й и 4-й стихи («.То, что мы в детстве ближе к смерти, // Чем в наши зрелые года») сопоставимы с А.: «В детстве тоньше жизни нить / Дни короче в эту пору.» («Дети»), а строка из «Стихов о неизвестном солдате» (1937) «Дождь, неприветливый сеятель» - с «Pace» А. Связь образов «звезд» и «виноградин» в «Стихах о неизвестном солдате» О. М. выстроена по подобию примененного А. приема, к-рый трактовал звезды как агрессивное явление, относясь к ним «с недоверием, граничащим с отвращением» (ср. стих. А. «Лишь тому, чей покой таим»: «Пчелы в улей там носят мед, // Пьяны гроздами. // Сердце ж только во сне живет // Между звездами.»). Строка стих. О. М. «Заблудился я в небе - что делать?» (1937): «Всех живущих прижизненный друг.» отсылает к стих. А. «Желание», ср.: «Где бы каждому был я слуга // И творенью господнему друг.».
А. выдвигает идею объединения индивидуальностей и их нравств. опыта в противовес абсурду бытия.
Прозаич. произведения О. М. также создаются под влиянием произведений А., в частности его критич. прозы из «Книги отражений» и «Второй книги отражений». Так, на способ создания образа Парнока из «Египетской марки» (1927) оказал влияние метод А., проявившийся в ст. из «Книги отражений» «Проблема гоголевского юмора» («Нос», «Портрет») и «Достоевский до катастрофы» («Виньетка на серой бумаге к “Двойнику” Достоевского», «Господин Прохарчин»). Строя свое критич. повествование как «пересказ» эпизодов из произведений Н. В. Гоголя и Ф. М. Достоевского, этом автор не исключает из текста и собств. читательскую личность - не столько критика, сколько эмоционально воспринимающего произведение человека. Подобный субъективизм А. обозначает в предисловии к «Книге отражений»: «Я же писал здесь только о том, что мной владело, за чем я следовал, чему я что я хотел сберечь в себе, сделав собою» (Анненский И. Ф. Избранное. С. 176). Это придает произведению специфич. объем. По тому же стереоскопич. принципу написана и «Египетская марка». Наблюдая за своим героем со стороны, оценивая его как явление культуры, сочувствуя ему и отождествляя его с собой, О. М. создает прозу, в к-рой писатель (он же - читатель книг др. авторов, шире - воспреемник культуры), критик и герой оказываются едины. Субъективистская манера А. оказывается для О. М. важной и в контексте его диалога с представителями формальной школы. Отчуждение вещи от ее хозяина (визитка у Парнока) восходит столько же к «Носу» Гоголя, сколько и к интерпретации произведения, данной А. Взгляд А. на предмет его описаний формулируется в его ст. «Умирающий Тургенев. Клара Милич»: «Аратов - это наше изменившееся я, изменившееся, но от меня все же не отделимое, и которому, в сущности, ничего не нужно, кроме его: тик-так, тик-так <...> только бы подольше». Ср. в «Египетской марке» мотив времени: «Мы считаем на годы; на самом же деле в любой квартире на Каменноостровском время раскалывается на династии и столетия»; «Время, робкая хризалида, обсыпанная мукой капустница, молодая еврейка, прильнувшая к окну часовщика, - лучше бы ты не глядела». Также отмечено взаимодействие героя произведения и авторской личности: «Господи! Не сделай меня похожим на Парнока! Дай мне силы отличить себя от него».
Эстетический идеал для А. заключен в образах эллинизма так же, как и для О. М. В ст. «Проблема Гамлета. Гамлет»
А. говорит о драме героя как имеющей прежде всего эстетическую и лишь во вторую очередь нравств. подоплеку: «.Убийца (отца Гамлета. - В. <...> не столько оскорбил христианского бога правды, сколько помрачил эллинский богов красоты» (Анненский И. Ф. Избранное. С. 386). Восстание против несправедливости жизни, по А., есть прежде всего стремление опротестовать ее антиэстетизм. Свойственное А. чувство катастрофичности жизни, его тяготение к эстетике и к культуре античности повлияло на формирование эстетич. взглядов О. М., отозвавшись в его эссеистике концептом «тоски по мировой культуре».
Лит.: Громов П. П. А. Блок, его предшественники и современники. М.; Л., 1966; Левинтон Г. А. «На каменных отрогах Пиэрии» Мандельштама: Материалы к анализу // РЛ (Амстердам). 1977. Т. 5. Вып. 2; Тименчик Р. Д. Поэзия И. Анненского в читательской среде 1910-х годов // УЗ. Тартуского ун-та. 1985. Вып. 680: Блоковский сб. VI; Марголина С. М. Мировоззрение Осипа Мандельштама. Марбург, 1988; Ахматова А. А. [Иннокентий Анненский] // Ахматова А. А. «Узнают голос мой.». М., 1989; Гинзбург Л. Я. «Камень» // Мандельштам О. Э. Камень. Л., 1990; Мандельштам Н. Я. Вторая книга. М., 1990; Барзах А. Е. «Рокот фортепьянный»: Мандельштам и Анненский // Звезда. 1991. № 11; Гофман В. В. О Мандельштаме: Наблюдения над лирическим сюжетом и семантикой стиха // Звезда. 1991. № 12; Богомолов Н. А. «Кипарисовый ларец» и его автор // Анненский И. Ф. Кипарисовый ларец. М., 1992; Т о д д е с Е. А. Заметки о Мандельштаме // Шестые тыняновские чтения. Рига; М., 1992; Гаспаров М.Л. Поэт и культура: Три поэтики Осипа Мандельштама // De visu. № 10. 1993; Он же. «Сеновал» О. Мандельштама: история текста и история смысла // Тыняновский сб. Вып. 11. М., 2002; Петрова Г. В. На пути поисков оправдания мира в творчестве И. Анненского (Анализ двух стихотворений из сборников «Тихие песни» и «Кипарисовый ларец») // Художественный текст и культура: Тезисы докладов на Всерос. худож. конференции: Владимир, 1993; Р е й- ф и л д Д. Мандельштам и звезды // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания. Вып. 2. Воронеж, 1994. С. 58; Ч е к ал о в И. И. Поэтика Мандельштама и русский шекспиризм ХХ века. Историко-литературный аспект полемики акмеистов и символистов. М., 1994; Гитин В. Иннокентий Анненский // История русской литературы: ХХ век: Серебряный век. М., 1995; Аверинцев С. С. Судьба и весть Осипа Мандельштама // Аверинцев С. С. Поэты. М., 1996; Бройт- ман С. Н. «В Петербурге мы сойдемся снова.» О. Мандельштама в свете исторической поэтики // Сохрани мою речь. Вып. 3. Ч. 1. М., 2000; Лекманов О. А. Книга об акмеизме и другие работы. Томск, 2000; Тарановский К. О поэзии и поэтике. М., 2000; Левин Ю. И., Сегал Д. М., Тименчик Р. Д., Топоров В. Н., Цивьян Т. В. Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма // Смерть и бессмертие поэта: Материалы науч. конф. М., 2001; Р о н е н О. Поэтика Осипа Мандельштама. СПб., 2002; Терапиано Ю. К. Осип Мандельштам // Терапиано Ю. К. Встречи: 1926-1971. М., 2002; П ан о в а Л. Г. «Мир», «пространство», «время» в поэзии Осипа Мандельштама. М., 2003; Ronen O. An Appoach to Mandelstam. Jerusalem, 1983; Tucker J. G. Innokentij Annenskij and the acmeism doctrine. Columbus, 1986; Kelly C. [Rec.: Tucker J. G. Innokentij Annenskij and the acmeism doctrine. Columbus, 1986] // Slavjnic a East Europ. Rev. L., 1988. Vol. 66. № 2; K ry s M. B. [Rec.: Tucker J. G. Innokentij Annenskij and the acmeism doctrine. Columbus, 1986] // Slavic rev. Standford, 1988. Vol. 47. № 2.
В. В. Калмыкова.