Гоголь Николай Васильевич
ГОГОЛЬ Николай Васильевич (20.3.1809, с. Большие Со- рочинцы Миргородского у. Полтавской губ. - 21.2.1852, Москва), писатель. Творчество Г. на рубеже 19-20 вв. оказалось в центре внимания рус. лит. модернизма. Старшие и младшие символисты декларировали свою приверженность гоголевской традиции, переосмысленной в духе их собств. филос.-эстетич. поисков. Для акмеистов, несмотря на их полемич. отталкивание от символистских ценностей, наследие Г. оставалось чрезвычайно важным. О. М. неоднократно обращался к имени Г., к гоголевским образам и персонажам. «Петербургский текст» (см. Петербург) в творчестве О. М. опирается на ряд произведений рус. классич. литературы 19 в., в т. ч. в первую очередь на «петербургские повести» Г., особенно на «Шинель». Впервые мотив «шинели» возникает у О. М. в «Петербургских строфах» (1913). В прозаич. очерке «Шуба» (1922) О. М. обращается к одной из осн. коллизий гоголевской повести: «Отчего ж неспокойно мне в моей шубе? Или страшно мне в случайной вещи, - соскочила судьба с чужого плеча на мое плечо и сидит на нем, ничего не говорит, пока что устроилась». «Не по чину барственная шуба» была процитирована О. М. позднее в «Шуме времени». В «Четвертой прозе» этот образ возникает в ином контексте - как ответ на обвинения A. Г. Горнфельда: «Я - скорняк драгоценных мехов, я - едва не задохнувшийся от литературной пушнины, несу моральную ответственность за то, что внушил петербургскому хаму желание процитировать как пасквильный анекдот жаркую гоголевскую шубу, сорванную ночью на площади с плеч старейшего комсомольца - Акакия Акакиевича. Я срываю с себя литературную шубу и топчу ее ногами». Отголоски темы «Шинели» обнаруживаются и в одном из программных стих. О. М. «За гремучую доблесть грядущих веков» (1931): «Запихай меня лучше, как шапку, в рукав // Жаркой шубы сибирских степей...». Тема «петербургской повести» Г. «Записки сумасшедшего» отражена в «Египетской марке» (1927): «Парнок оживлялся. Концертный морозец пробегал по его коже и - матушка, пожалей своего сына - забирался под воротник». Эта же цитата, трансформированная в самост. мотив, прослеживается в 1-й строке стих. О. М. «Холодок щекочет темя...» (1922). Ср. также строки «И гораздо глубже бреда // Воспаленной головы» из стих. «...Дев полуночных отвага» (1913). По мнению B. В. Мусатова, к повести Г. «Нос» восходят образы «в треуголках носачи» и «руки брадобрея» из «Стихов о русской поэзии» (1932) О. М. и его «Ариоста» (1933) соответственно. В поэзии О. М. 1910-х гг. значит. место занимает образ Вечного города. Для О. М. воплощение темы Рима прежде всего связано с историей и архитектурой. «Римский текст» рус. литературы, обогащенный целым рядом стих. О. М. («Рим», «Природа - тот же Рим...», «Пусть имена цветущих городов...» и мн. др.), формировался не в последнюю очередь под влиянием повести Г. «Рим». Одним из источников взглядов О. М. на архитектуру, отразившихся в поэзии этого периода, является ст. Г. «Об архитектуре нашего времени». К ней, в частности, восходят архит. образы стих. О. М. «Я ненавижу свет...» (1912). Др. образ-цитата из Г., проходящий через ряд произведений О. М., - Вий. В стих. О. М. «1 января 1924» (1924, 1937) с Вием сложно соотносится образ времени, «века»: «Кто веку поднимал болезненные веки». В последней части «Четвертой прозы» О. М. использует образ Вия в ряду персонажей, к-рыми населена фантасмагория «советской ночи». И, наконец, в стих. «Как по улицам Киева-Вия...» (1937) «Вий» по сходству звучания с «Киевом» сближает эти понятия, а в тексте стихотворения использованы украинизмы (прием, характерный и для поэтики Г.). В цикле О. М. [«Стихи памяти Андрея Белого»] (1934) гоголевская тема возникает отраженно: и как характерная примета биографии А. Белого, Иванова, постоянный интерес Белого к творчеству Г. Творчество Г. ассоциировалось у О. М. еще и с дет. кругом чтения, а также со временем учебы О. М. в Тенишевском училище - как примета школьной программы [«Была пора Тараса Бульбы // И наступающей грозы» - стих. О. М. «Когда в далекую Корею...», 1932 (отмечено Н. М.); см. также: Гаспаров. С. 652; Амелин, Мордерер. С. 138-144)] и как лит. классик, чье чествование входило в обязательный перечень юбилейных собраний Лит. фонда, проходивших в аудитории уч-ща (в качестве обязательного номера программы на этих собраниях О. М. упоминает «разговор дам, приятных во всех отношениях из “Мертвых душ”»). Один из его одноклассников видится О. М. в качестве «человека из сожженной Гоголем второй части “Мертвых душ”». И, наконец, образы произведений Г. или упоминание его имени часто используются О. М. как отсылка к лит. классике или просто общекультурное клише. В таком качестве гоголевские цитаты и аллюзии часто встречается в лит.-критич. статьях О. М. (напр., заметки О. М. «Ж. К. Гюисманс. Парижские арабески», «Литературная Москва») или эпистолярных текстах [напр., письмо О. М. к Н. М. от 4.5.1937 из Воронежа: «По поводу нападенья курицы на маму. Никакой царапины серьезной нет. Шрам заживает. Черт знает, какой вздор пишу. Гоголь такого не выдумает»; ср. в воронежском письме С. Б. 1935 к жене: «Надька называла его “мой Гоголь” (в смысле уничтожения “порочащих” рукописей...]».
Лит.: Путь к Риму // Там же; Н. Я. Мандельштам. Т. 2. С. 133, 204, 329, 363, 734; Мусатов В. В. Лирика О. Мандельштама. К., 2000; Г а- спаров М. Л. Комментарий // Стих. Проза / сост. Гаспаров; Амелин Г. Г., Мордерер В. Я. Сталин и Тарас Бульба // Амелин Г. Г., Мордерер В. Я. Миры и столкновения О. Мандельштама. М.; СПб., 2001; Ронен О. Поэтика О. Мандельштама. СПб., 2002; Idem. Approach to Mandel’shtam. Jerusalem, 1983.
В. Г. Беспрозванный.