Гиппиус Владимир Васильевич
ГИППИУС Владимир (Вольдемар) Васильевич (псевд.: Вл. Бестужев, В. Нелединский, В. Белкин) (15.7.1876, Химки Моск. обл. - 5.11.1941, Ленинград), поэт, прозаик, критик, педагог, по словам З. Н. Гиппиус (1895), «первый» (см.: Г и п п и у с З. Н. Дмитрий Мережковский // Мережковский Д. С. 14 декабря. Гиппиус З. Н. Воспоминания. М., 1991. С. 322) стяжал славу «одного из самых выдающихся преподавателей русской словесности», «Грановского средней школы». О. М., поступивший в Тенишевское училище в 1899, 3 года являлся учеником Г. (см.: Тименчик. С. 27-28; Сконечная О. Ю. Набоков в Тенишевском училище // Наше наследие. 1991, № 1. С. 109-11, а также характеристику, к-рую Г. дал ученику О. М., с его оценкой из матрикула: Мандельштам О. Э. Соч. М., 1990. Т. 2. С. 393, 400). Уроки словесности, домашняя доступность Г. для учеников, внеш. облик [ср. впечатление А. А. Блока: «Волчья челюсть» (Гиппиусовская) («Дневник 1911 г.»), см.: Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1963. Т. 7. С. 95], манера речи и преподавания, а также поэтич. творчество (см.: Набоков В. В. Другие берега // Набоков В. В. Собр. соч.: В 4 т. М., 1990. Т. 4. С. 241) и эстетич. концепции Г. стали предметом необычайно глубокой и долговрем. рефлексии О. М.; свидетельство из дневника С. П. Каблукова о чтении О. М. наизусть стихов Г. Ср.: «К поэзии его толкнули уроки символиста Вл. В. Гиппиуса» (Гас пар о в. С. 327). По- этич. деятельность и первую славу своего ученика Г. встретил скептически, назвав его стихи «мертвенными». Вместе с тем он отдавал должное дару О. М., хотя воспринимал его поэзию как «стилизацию в манере Брюсова». Несмотря на то что манифесты акмеистов Г. характеризовал как «безжизненный эстетизм» (Речь. 1913. № 89. 3 апр.), он опубликовал именно в журнале акмеистов «Гиперборей» (1912. № 2. С. 2) подборку своих стихов, посвященных Блоку. В 1912, после более чем 10-летнего отсутствия Г. в литературе, под эгидой «Цеха поэтов» вышел сб. стихов Г. «Возвращение» (см. рец. Н. С. Гумилева: Аполлон. 1912. № 9). На последней странице кн. Г. анонсировалась «Раковина» О. М. - такое назв., отсылавшее к широко известному ницшеанскому образу со ссылкой на наблюдение О. Ронена над анаграмматич. (см. Анаграмма) трансформацией «Ницше - оценишь» в стих. «Раковина»), предполагал О. М. дать своему 1-му сб. стихов, возможно, не без влияния Г., поскольку в ранний период тот, подобно мн. рус. поэтам-декадентам, пережил страстное увлечение филос.-эстетич. концепциями и творчеством Ф. Ницше. Худож.-бытийств. совпадения поэтич. миров О. М. и Г. выразились, в частности, в ориентации на общий семантически богатый подтекст - ницшеанско-мифотворческий, а также использование Г. и ранним О. М. трактата «Так говорил Заратустра» как текстуального прототипа ряда образов и мотивов в сб. «Возвращение» Г. и «Камень» О. М. (ср. подтекстово-ассоциативный слой «Раковины» и сходную, но явленную в тексте, а не в подтексте у Г. трансформацию имени «Ницше» в рифмовке строк.: «...Мне был ли другом - нищий?.. / <...> / Чьим именем - божился?.. Нитцше, Нитцше!..» - «Лик человеческий»). Собственно, и роль Г. как «учителя», возможно, проецировалась у О. М. на ницшеанские персонажно-ролевые сценарии из «Так говорил Заратустра». Это нашло выражение в письме из Парижа от 14.4.1908, отд. фразы из к-рого читаются как стилизации в духе диалогов ученика с Заратустрой: «С давнего времени я чувствовал к Вам особенное притяжение <...> Вы были для меня тем, что другие называют: «друго-врагом». Ряд общих мотивов и текстовых перекличек в стихах Г. и О. М. этого периода соотносится с Ф. И. Тютчевым преодоления смерти с «согласия жизни», подготовленный эпиграфом из Шопенгауэра. Ср. худож. прием взгляда в свое школьное прошлое героя-повествователя в «Шуме времени» (1923-25), где имя Тютчева неотделимо для него в сознании от имени, личности и эстетических приоритетов учителя Г.: «То был человек с пересохшим горлом. Тютчев ранним склерозом, известковым слоем ложился в жилах». М. Л. Гаспаров определяет процесс становления художнич. мировоззрения О. М. как «книжный путь к культуре». Медиатором этого процесса, возможно, и становится для О. М. фигура Г. Создавая образ «В. В. Г.», в автобиогр. прозе «Шум времени», О. М. наделил его совершенно особой ролью в сознании автора-повествователя - «формовщика душ», «наставника», посредника между лит. эпохами («Первая литературная встреча непоправима»). Ср. в «Разговоре о Данте» (гл. VI; X) (1933), где О. М., прибегая к обобщенно-символич. образу учителя-поэта, созданному в «Шуме времени», через проекцию на него осмыслял одну из собств. авт. ипостасей - владение «кошничным богатством» культуры и заботу о том, «чтобы щедрость изливающейся поэтической материи не протекла между пальцами». Одно из проявлений «силы личности» своего учителя автобиогр. герой «Шума времени» усматривает в «энергии и артикуляции его речи». Чтение Г. на уроках стихов А. А. Фета - одно из самых ярких - «радостных» - впечатлений о юношеском проникновении в стихию «внешнего неблагоразумия русской речи», маркированное у О. М. редким для его пове- ствоват. практики подстрочным примечанием, касающимся Н. В. Недоброво, чье чтение Тютчева в той же мере, как и у Г., являлось «предстательством» за поэта: «С легкой руки В. В. и поныне я мыслю ранний символизм как густые заросли ... “щ”»; «Весь девятнадцатый век русской культуры - разбившийся, конченый, неповторимый», как явствует из опосредованно-ретроспективного итога повествователя в «Шуме времени», предстает через «уроки В. В. Гиппиуса». В спектре упомянутых - имена А. Н. Радищева, Н. И. Новикова, К. Н. Леонтьева, Случевского, B. Г. Короленко. Не явленная внешне, но глубинно соотносимая типология творч. биографий О. М. и Г. выразилась в обращении в 1922 (Г. - «Лик человеческий») и в 1923 (О. М. - «Шум времени») к худож. формам, автобиографическим в своей основе. У обоих писателей эта потребность возникла в момент осознания своего разрыва с «веком» как экзистенциального выбора. Отсюда возникновение на страницах «Шума времени» многократно подвергнутого худож. рефлексии образа Г. Но, ознакомившись с воспоминаниями О. М. о себе, Г. отнесся к ним крайне отрицательно: «Этот мой частный Плутарх - поэт <...> он - словоблуд. / Стихи его мне чужды. Не русского, а еврейского, что ли звучания (?) <крещеного> Еврея...» (ИРЛИ. Ф. 77. Д. 150. Л. 48-48 об.).
Лит.: ук.); Морде- ре р В. Я. Блок и Иван Коневской // А Блок: Новые материалы и исследования // ЛН. Кн. 4. М., 1987. С. 151-178; Тимен- чик Р. Д. Владимир Гиппиус // Родник (Рига). 1988. № 4. C. 27-28; Лавров А. В. Гиппиус Вл. В. // РП (1900-1917). Т. 1. 1989. С. 565-566; Гумилев Н. С. Письма о русской1 поэзии. М., 1990. С. 161-162; Гаспаров М. Л. Избр. статьи. М., 1995. С. 221-223, 327-371; Н. Я. Мандельштам. Т. 1. С. 328, 346; Р о н е н О. Поэтика О. Мандельштама. СПб., 2002 (по им. ук.); Морозов А. А. Примечания // Мандельштам О. Э. Шум времени. М., 2002; Лекманов. 2003. С. 26-27, 22-23, 49-51; Ку - ранда Е. Л. «.От непобежденного учителя»: Пушкинский миф в жизни и творчестве Владимира Васильевича Гиппиуса // Беллетристическая пушкиниана XIX-XXI веков. Псков, 2004. С. 287-300.
Е. Л. Куранда.