Волошин Максимилиан Александрович
ВОЛОШИН Максимилиан Александрович (наст. фам. Кириенко-Волошин) (16.5.1877, Киев - 11.8.1932, Коктебель, Крым), поэт, критик, переводчик, художник. Знакомство В., уже составившего себе лит. имя, с учеником Тенишевского училища О. М. датируется кон. 1906 - нач. 1907, по В. П. Купченко - 2-й пол. февраля 1907. В. вспоминал: «...Это было у сестры Зинаиды Венгеровой - Изабеллы Афанасьевны (певицы). <...> Сопровождая свою мать <...> там был мальчик с темными, сдвинутыми на переносицу глазами, с надменно откинутой головой, в черной курточке частной гимназии <...> Он держал себя очень независимо. В его независимости чувствовалось очень много застенчивости. Вот растет будущий Брюсов, - формулировал я <...> свое впечатление».
Фраза из письма О. М. (1909) к В. - «С Вами я только встретился» - говорит о том, что следующая встреча состоялась, очевидно, весной 1909: В. находился в С.-Петербурге 27.1-20.3 и 27.3-12.4 Судя по характеру реплики О. М., встреча была мимолетной, кратковрем., возможно, она имела место на к.-л. обществ. мероприятии, напр. на лекции В. «Аполлон и мышь» 3.3.1909 в «Салоне» (Университетская наб., д. 1, Кадетский корпус). По словам Н. М., «кто-то, кажется Волошин, сказал Мандельштаму, что в греческой. мифологии белая мышь символизирует время». В апреле 1909 О. М. начал посещать «Про-Академию» В. И. Иванова, а 26.4.1909 Е. И. Дмитриева сообщила В. о заседании от 23.4.1909: «Потом читали стихи, - все, даже безмолвные. <...> Был еще поэт Мандельштам». Почувствовав внимание и участие старшего поэта, О. М. избрал В. (вместе с Вяч. Ивановым) адресатом и судьей своих стихов, однако ни тот, ни другой не ответили О. М. на письма, посланные из Гейдельберга (В. было отправлено письмо с 5 стихотворениями во 2-й пол. сент. и письмо-поправка в нач. октября 1909). Позднее В. оправдывал свое молчание тем, что, несмотря на своеобразие стихов О. М., они ему «не очень понравились». К заочным пересечениям О. М. и В. можно отнести и тот факт, что в № 9 журнала «Аполлон» за 1910 состоялся лит. дебют О. М., а также был опубликован волошинский перевод «Муз» П. Клоделя. Подтекст из ст. В. «Пророки и мстители» (1906) О. Ронен усматривает в сонете О. М. «Паденье - неизменный спутник страха...» (1912).
Впервые посетив Коктебель (30.6.1915 - кон. августа 1915), О. М. не застал хозяина (В. находился в Париже, Биаррице), зато познакомился с М. И. Цветаевой. Имя О. М. постоянно мелькает в переписке Е. О. Волошиной (Пра) и В.: 1.7.1915 Пра писала В. о совм. ужинах с А. Н. Толстым и «со вчерашнего дня <...> поселившимся у нас поэтом Мандельштамом»; 14 июля упоминала о живших у нее О. М., А. И. и М. И. Цветаевых, «сестрах Парнок» и др.; 10 авг. жаловалась на неряшливость и бесцеремонность О. М. (устраивавшего «полный беспорядок» в библиотеке В.); 26.1.1916 уже из Москвы писала В. о состоявшемся у нее 25 янв. приеме, на к-ром присутствовал и О. М. В. отвечал Пра 31.7.1915: «Мандельштама очень люблю как поэта». Ср. с позднейшим коммент. М. С. Волошиной: «Я Мандельштама люблю. Не как поэта, а как судьбу. Ему все время надо было прощать <. > не потому, что он был поэт - а такой, обиженный Богом». Ср. с совершенно противоположным отношением О. М. к поэзии В., по слова Н. М.: «.Читая поэтов, он искал у них удачи <.> При мне он как-то перелистал Волошина - книгу и тетради - и со вздохом отложил в сторону».
Однако любовь В. к поэту О. М., неоднократно им декларированная (см., напр., письмо 1920: «Вместе с Ахматовой он является самым талантливым представителем последнего поколения петербургских поэтов»), не могла примирить В. с привычками и поведением О. М., особенно с его отношением к книгам. Так, 29.4.1916 В. пишет М. С. Цетлиной: «. Укладываюсь, привожу в порядок мастерскую и библиотеку», в к-рой «варварски хозяйничали Мандельштам и Толстой». Эта разница в обращении поэтов с книгами отмечена мн. мемуаристами: В. «...Книги любил непередаваемо. <...> И как он берег всякую! Если видел книгу перегнутую, волновался...» - О. М. в Коктебеле даже с единств. экземпляром книги любимого им М. А. Кузми- на «обращался ужасно, держал <...> в пиджачном кармане свернутой трубкой, поминутно вынимал и читал стихи»; у В. была идеально подобранная и ухоженная библиотека, к-рой он гордился: «И свои книги он знал на ощупь - доставал с полки не глядя», а Н. М. писала про мужа: «.Ведя бродячий образ жизни, роскошными изданиями не соблазняются, а предпочитают портативные, легкие на вес». Поэтому не удивительно, что ссора между О. М. и В. в 1919 произошла в т. ч. на «книжной» почве.
В 1915 О. М. написал в Коктебеле стих. «Бессонница. Гомер. Тугие паруса.», «С веселым ржанием пасутся табуны.», «Обиженно уходят на холмы.». Последнее Пра послала В. в Париж: «Прилагаю при сем стихотворение Мандельштама, которое он просил прислать тебе как привет свой. Оно хорошо, только “как жердочки, мохнатые колени” не соответствуют портрету овец, здешних по крайней мере». Кроме того, в стих. «У моря ропот старческой кифары.» (октябрь 1915) О. М. также вспоминал «глухую деревню», «где воют псы» и живут «бедные татары». Все эти 4 стих. объединяет антич. образность, с помощью к-рой О. М. воссоздал коктебельский дух и ландшафт. Исследователи видят здесь влияние В., «первым услышавшего в “хорах” коктебельских волн “напевы Одиссеи”». О воздействии поэзии В. на О. М. писали мн. современники:
С. П. Бобров полагал, что О. М. «использовал. мало-заметных на общем фоне символизма М. Волошина и Ю. Балтрушайтиса» (Б о б р о в С. П. О. Мандельштам. «Tristia» // «Печать и революция». 1923. Кн. 4. С. 260), Г. В. Иванов настаивал, что только Цветаева и В. «помогли Мандельштаму создать «Tristia» (Иванов Г. И. О. Мандельштам // НЖ. Нью-Йорк, 1955. Кн. 43. С. 277).
<.> один из его планов - это простая последовательность фабульных пейзажных картин, допускающих реконструкцию некоторого реального события, которое могло послужить толчком для создания “Грифельной оды”. <.> с одной стороны, можно реконструировать крымский, коктебельский пейзаж.» (Сегал Д. М. Смысловая структура «Грифельной оды» // RL. 1972. № 2. С. 51).
Вторично О. М. побывал в Коктебеле в 1916 (7 июня - 25 июля). В. Ф. Ходасевич, встретивший на пляже приехавшего в этот день О. М., писал жене: «Здесь просто. Ходят в каких-то отрепьях, купаются в чем попало». В 1916 Коктебель был переполнен: поэты, художники, артисты и др., несмотря на войну, устраивали концерты, разыгрывали спектакли, придумывали розыгрыши. «В Коктебеле <.> становится все более и более тесно от людей», - жаловался В. в письме к Цетлин.
19.6.1916 В. выступал с О. М. на даче певицы С. Г. Поповой в лит. отделении спектакля, устроенного петрогр. актером В. И. Сергеевым. 10 июля В. с О. М. и Ходасевичем участвовали в концерте, устроенном предводителем дворянства Феодосии В. А. Княжевичем в пользу коктебельского Об-ва курортного благоустройства на даче моск. предпринимателя И. В. Харламова (в нач. 1920 О. М. вместе с братом снимал у него комнату). 14 июля художница Ю. Л. Оболенская написала художнице М. М. Нахман об этом концерте: «Макс ухитрился потрясти сердца, а Мандельштаму устроили кошачий концерт <.> Ходасевича приняли сухо». 18 июля Ходасевич писал своему приятелю, юристу Б. А. Диатроптову) о предстоящем 18 июля очередном концерте и язвительно характеризовал тех, кто должен в нем участвовать: «Мандельштам. <.> Посмешище всекоктебельское» (Ходасевич В. Ф. Собр. соч.: В 4 т. М., 1997. Т. 4. С. 404). Оболенская 2 авг. изобразила в письме Нахман поездку коктебельцев на этот концерт (устроен правлением Феодосийского округа Рос. об-ва спасания на водах) с юмором: «Везли нас в Феодосию на катерах, автомобилях, а нам с М. Ал. и Мандельштамом достался автобус, где мы на империале тряслись в обществе урядника, сгибая головы под телеграфной проволокой».
В творч. плане 1916 оказался для О. М. менее плодотворным, чем предыдущий год, однако стих. «Не веря воскресенья чуду.» относится к александровско-коктебельскому периоду (С. П. Каблуков получил его в нач. июня). Купченко, сопоставляя «коктебельские» стихи О. М. (включая стих. «Меганом», 1917) с творчеством В., пришел к выводу, что Крым О. М. - «каменистый», «каменный» «край земли», где «обрывается Россия / Над морем черным и глухим»; «глухие» деревни, к-рые затягивает «горький дым жилищ» и освещает «ветреная» луна, - «в традиции восприятия Киммерии Волошиным», у к-рого «Киммериян печальная область», как и у древних греков, «была не солнечным Югом, а далеким Севером, краем земли, неведомым и опасным».
Сам В. 3.9.1916 рекомендовал стихи О. М. и Ходасевича в письме предпринимателю и поэту М. О. Цетлину для задуманной последним антологии, а жене Цетлина, М. С. Цет- линой, в тот же день писал о стихах О. М.: «Ни у кого не встречал такой сосредоточенной звучности». О «таинстве речи и голоса» В. рассуждал и в рец. на «Камень» (1916) «Голоса поэтов» - одном из первых серьезных откликов на стихи О. М. (экз. «Камня» О. М. подарил Пра летом 1916 с «нежной дружеской надписью»). Ключевое понятие рец. - голос поэта - это «попытка охарактеризовать звучащие стихи, включающая впечатление от авторского чтения» (Купченко и др. М. А. Волошин - литературный критик // Волошин М. А. Лики творчества. Л., 1988. С. 580). В сохранившемся плане статьи В. так характеризовал голос поэта: «Быть может, наиболее музыкальный и богатый мелодическими оттенками из всех современных поэтов, но еще слишком молодой голос, постоянно пробующий себя, любующийся округлостью собств. звука и сам себе удивляющийся» (Там же. С. 770). Несмотря на возникшую после ссоры в 1919 взаимную неприязнь, сохранявшуюся до конца жизни обоих поэтов, исследователи говорят о существ. воздействии статьи В. на О. М. Ключевые положения статьи В. отразились в позднейших стихах и статьях О. М. Так, тема «голоса» стала ведущей в поэзии зрелого О. М. (см., напр., «Грифельную оду»); важна также тема «я один в России работаю с голоса», отразившаяся и в повторяющемся мотиве «шевеления губ». Выявлено множество перекличек, носящих не такой основополагающий характер - напр., характеристика, к-рую дают В. и О. М. поэтич. речи Кузмина (Там же. С. 771-776).
Максимилиан Александрович Волошин
Непременно должен быть учтен и биогр. подтекст статьи: мистификатор и «душемутитель», В. намеренно соединил в своей рец. имена О. М. и С. Я. Парнок, упоминая при этом Цветаеву и ее кн. «Версты». Посвященный читатель сразу улавливал намек на отношения между тремя поэтами, к-рые встретились и познакомились в доме В. в Коктебеле в 1915. В. был не только свидетелем, но и доверенным лицом Цветаевой, что позволило ему придать традиционному жанру рец. скандально-эротич. оттенок.
Третье посещение О. М. Коктебеля пришлось на лето 1917 (22 июня - кон. июля). В августе, перебравшись в Алушту, О. М. написал стих.-воспоминание «Меганом»: «И раскрывается с шуршаньем // Печальный веер прошлых лет...». Трагич. события, толчок к-рым был дан в 1915-16 там, в Коктебеле, за «мысом туманным», - смерть матери, о к-рой О. М. узнал в Коктебеле 24.7.1916 [ср. тему похорон в стих. «Эта ночь непоправима.» (1916) и «Меганом»] и исчерпавшие себя отношения с Цветаевой: «Пока еще на самом деле / Шуршит песок, кипит волна» (1917) - «Прими ж ладонями моими / Пересыпаемый песок» (1916), «Столь памятный моим ладоням песок Коктебеля!» (Ц в е- т ае в а. С. 95); «И в царстве мертвых не бывает / Прелестных загорелых рук» (1917) - «Не веря воскресенья чуду, / На кладбище гуляли мы. /.Целую локоть загорелый. /. Целую кисть, где от браслета // Еще белеет полоса. /.Как скоро ты смуглянкой стала.» (1916); «.Над аметистовой водой? /.В песок зарылся амулет» (1917) - «.радужные камушки, между которыми и аметист, и сердолик... Коктебельские камушки. Лежу на берегу, рою, рядом роет Волошин Макс. - Макс, я выйду замуж только за того, кто из всего побережья угадает, какой мой любимый камень» (Там же). Однако надежды О. М. на то, что можно воскресить прошлое («Туда душа моя стремится, / За мыс туманный Меганом.»), окончательно развеяла встреча с Цветаевой осенью 1917 в Феодосии: «Мандельштам был тут - и Марина сказала: “пожалуйста, не оставляйте нас вдвоем”». По мнению Д. М. Сегала, важным фоном перехода О. М. от поэтики «Камня» к поэтике «Tristia» послужила ст. В. «Театр и сновидение».
В следующий раз О. М. приехал в Крым через 2 года - в сентябре 1919. Первое упоминание о его появлении в доме В. обнаруживается в письмах С. Я. Эфрона к В. от 2 и 11.9.1919, а 5 нояб. В. сообщал писателю Л. П. Гроссману: «Дом наш полн <.> Пока живет Мандельштам, но скоро собирается ехать в Одессу». По предположению Купченко, стих. О. М. «В хрустальном омуте такая крутизна!..» было написано в этот период: образ «сумасшедших скал колючие соборы» навеян, скорее всего, вулканич. нагромождением Кара-Дага. Перекликаются с ранними коктебельскими стихами О. М. и др. образы: воздух, «где шерсть и тишина», «овчины пастухов».
В. вместе с О. М. печатался в ряде феодосийских изданий («К искусству!», «Ковчег»), неоднократно выступал в Феодосийском литературно-артистическом кружке (ФЛАКе), в частности на вечере «Богема», выручка от к-рого и позволила опубликовать альманах «Ковчег». Э. Л. Миндлин, также принимавший участие в деятельности ФЛАКа, приводит высказывание В. об О. М.: «“- Ну разумеется! Мандельштам нелеп, как настоящий поэт!” Это была первая услышанная мною фраза Волошина, с к-рой он спустился в подвал», где находился ФЛАК.
И В., и О. М. оставили воспоминания о том, как они воспринимали друг друга в этот период. У О. М. - лаконичный портрет В. в «Феодосии» (1923-24): «А когда Волошин появился на щербатых феодосийских мостовых в городском костюме: шерстяные чулки, плисовые штаны и бархатная куртка, - город охватывало как бы античное умиленье, и купцы выбегали из лавок». Ср. у И. В. Одоевцевой: «Ах, сколько вы потеряли! Не знать Волошина! - Мандельштам искренне огорчен за меня. - Волошин - представьте себе - бородатый шар в венке и в хитоне. Едет на велосипеде по горной, залитой солнцем каменистой тропинке. Кажется, что не едет, а летит по воздуху, что он - воздушный шар. А за ним стая пестрых собак с лаем несется по земле» (Одоевцева И. В. На берегах Невы // Мандельштам и его время. С. 149). Воспоминания В. об О. М. также ироничны, в них последовательно перечислены «нелепости» поэта: «курьезный умывальник» и прозвище «Mademoiselle Fifi», к-рых он стеснялся; не менее курьезная влюбленность О. М. в М. П. КудашевуДанте Алигьери, к-рую сам же О. М. потерял 3 года назад.
не он, а Эренбург», В. не мог простить поэту потребительски небрежного, презрительно-высокомерного отношения к коктебельским книгам, к коктебельской библиотеке. Ср. об этом у Волошиной: «У Макса было возмущение непорядочностью. Обиды не было. Макс снисходительно прощал ему очень многое. Макс говорил: “Мне надоел Мандельштам”». Позднее В., вспоминая свою ссылку в Ср. Азию, писал в январе 1924 Е. И. Замятину: «Я был начальником каравана из 22 верблюдов, из которых каждый был похож профилем, повадкой и нравом на Мандельштама: представляете, какое наслаждение!» Несмотря на обиду и «ругательное письмо» О. М. к В. от 25.7.1920, В. принял участие в освобождении поэта из тюрьмы, куда О. М. был посажен врангелевской контрразведкой (август 1920).
Ссора двух поэтов описана неск. мемуаристами (Минд- лин, И. Г. Эренбург), Ахматовой, к-рая «обвиняла Волошина в тысяче сплетен-анекдотов про Мандельштама...». Самая точная оценка этого неприятного для обоих поэтов эпизода: «Недоразумения с Мандельштамом Волошин не касался, и Мандельштам тоже о нем неохотно говорил» - дана Волошиной, к-рая в разговоре с Купченко настаивала на том, что поведение В. и О. М. во время ссоры не было для них характерно вообще: «Фактически так. а по духу неверно».
История закончилась отъездом О. М. в Батум, однако за ней еще долго тянулся шлейф разговоров и пересудов, тем более что В. не делал из этой истории тайны: «.Я, на первом же чтении стихов, что я устраивал в мастерской, сказал слушателям: “А вот если кто из Вас потеряет <...> книжку, взятую из моей библиотеки, то рекомендую Вам <...> писать мне ругательное письмо”. И, как образец стиля, прочел им письмо Мандельштама». «Непристойные рассказы из Коктебеля, распространяемые поклонницами Волошина» (Н. М.), вынудили О. М. ответить одной из них - писательнице С. З. Федорченко Лукницкий привел рассказ Ахматовой о том, как Парнок и Федорченко, к-рых она видела в изд-ве «Узел», восхваляли В. и как последняя «в отместку за плохое мнение Мандельштама о Волошине обозвала Мандельштама чуть ли не жуликом» (Слово и судьба. С. 127).
О злопамятности одного поэта и чистосердечной забывчивости другого свидетельствует и последняя встреча В. и О. М. марте того же 1924 в Москве, в редакции журнала «Красная новь». все мне высказал». Именно неизбывной обидой на О. М. в какой-то степени было продиктовано письмо В. директору изд-ва «Творчество» С. А. Абрамову от 3.12.1923 по поводу ст. О. М. «Записки о поэзии. Vulgata» (1923, опубл. в издававшемся Абрамовым журнале «Русское искусство», № 2-3 за 1923). В. в резких выражениях отозвался о статье О. М., допустившем ошибку в использовании термина «Vulgata»: «Очень только меня неприятно поразила своим невежеством статья О. Мандельштама “Vulgata”. <...> Неужели Мандельштам - филолог, ритор и латинист, настолько невежествен <...> Позор». Судя по тому, что при последней встрече разговор зашел о «Vulgata», О. М. ознакомился с письмом В. По свидетельству самого В., неудовольствие О. М. вызвала не форма и не суть его отзыва, а нарушение В. «интересов корпорации»: «Ведь все-таки наши интересы - поэтов, равнодейственны, а редакторы наши враги. Нельзя же было Абрамову выдавать меня в случае “Vulgata”». Ведь эти подробности только вы знаете, а публика и не заметит».
Н. М., к-рая О. М. рядом с В. «не видела никогда», в 1926 (сер. сентября - декабрь) одна отдыхала в Коктебеле, где В. «однажды зазвал ее “к себе”». Однако общения не получилось из-за предвзятого отношения Н. М. к В.: «Я не люблю всеобщих баловней и кумиров типа Волошина, мнимых мудрецов и пророков для истерических женщин с неустроенной любовной жизнью».
В воспоминаниях вдовы В. есть эпизод, к-рого не могло быть в действительности: О. М. с женой приезжают в Коктебель в 1932, когда В. при смерти (на самом деле лето 1932 О. М. провел в доме отдыха «Болшево»). В. отказывает им в приюте, т. к. дом переполнен, а «Мандельштам начнет выкамаривать, как он любит - требовать, надеяться <...> Он очень был непростой в жизни.». Вспомнив неловкость ситуации, Волошина оговаривается: «Иногда мне кажется, что этого даже ничего не было.», но затем опять противоречит себе: «Но в данном случае я хорошо помню: я им сказала, что мы их принять не можем». Очевидно, здесь мы имеем дело с аберрацией памяти: жена Волошина знала О. М. - тенишевца: «Он ходил весь такой опущенный. Ему кричали: “Ёська! Застегни штаны!”», дальнейшее только со слов В., не желавшего больше никогда иметь дело с бытовыми проявлениями О. М. Несмотря на сложные отношения между В. и О. М., Волошина после смерти О. М. передала Н. М. «трогательное, но неприемлемое» предложение: поселиться с ней в Коктебеле.
структуре «Божественной комедии» навеяны лицезрением «дивной геологической случайности, именуемой Коктебель». По собств. «автобиографическому признанию» О. М., «черноморские камушки, выбрасываемые приливом, оказали» ему «немалую помощь, когда созревала концепция этого разговора». В черновых набросках к «Разговору о Данте» есть фрагмент, посв. памяти В. В нем В. предстает не поэтом, а спецом «в делах зоркости», «почетным смотрителем» Коктебеля, всю жизнь посвятившим «намагничиванию вверенной ему бухты. Он вел ударную дантовскую работу по слиянию с ландшафтом и был премирован отзывом плотника» (ср. в «Разговоре о Данте»: «Нет синтаксиса - есть намагниченный порыв.»).
Несмотря на противоречивые и не всегда достоверные свидетельства современников о взаимоотношениях О. М. и В., см., напр., мнение Ахматовой о воспоминаниях Цветаевой: «Отношения Мандельштама и Волошина она приукрашает из преданности Волошину» (Ахматова А. А. Записные книжки. М.; Torino, 1996. С. 486), отношения двух поэтов можно реконструировать по их собств. высказываниям и воспоминаниям. Мнение друг о друге сложилось у О. М. и В. в начале их знакомства и практически не менялось на протяжении всей жизни. Поэты парадоксальным образом оценивали друг друга с точностью до наоборот: В. терпеть не мог О. М. - человека и любил О. М. - поэта. См. его ответ на анкету Е. Я. Архиппова 30.6.1932: «Любите ли Мандельштама? Какую книгу более <.>?» - «Люблю. “Камень”»; О. М. же, напротив, ценил в В. его человеч. призвание - быть коктебельским «гением места» - и не принимал В.-поэта. См. высказывание О. М. летом 1937 по поводу ареста математика Д. Д. Жуковского за распространение стихов В.: «Так ему и надо - Макс плохой поэт!».
Соч.: Голоса поэтов // Речь. 1917. 4 июня; Лики творчества / примеч.: Т. Л. Никольская, Г. А. Левинтон. Л., 1988; Путник по вселенным. М., 1990.
Лит.: Он же. Труды и дни М. Волошина: Летопись жизни и творчества (1877-1916). СПб., 2002; Он же. Жизнь М. Волошина: Док. повествование. СПб., 2003; Кацис Л. Ф. Мандельштам и Волошин (Заметки к теме) // Поэтика и текстология. 1991; Цветаева М. И. История одного посвящения // цит. по: Осип Мандельштам и его время; Сегал; Ронен О. Поэтика О. Мандельштама. СПб., 2002; Волошина М. С. О Максе, о Коктебеле, о себе: Воспоминания. Письма. Феодосия, М., 2003.
С. Ф. Данилова.