Адмони-Красный Владимир Григорьевич
АДМОНИ-КРАСНЫЙ Владимир Григорьевич (Вольдемар-Вольф Гойвишевич) (29.10.1909, С.-Петербург - 26.11.1993, там же), лингвист (общая теория грамматики, теория грамматики и история синтаксиса нем. яз.), литературовед (специалист в области нем. и скандинавской литератур), переводчик, поэт, прозаик. Оставил свидетельство своего отроческого увлечения поэзией нач. 20 в., в частности О. М., к-рого мог впервые видеть на его выступлении ок. 1921 в Тенишевском училище, посещая вместе с однокашниками - детьми К. И. - общежитие «Дома искусств», а также знакомился с его поэзией в сборниках «Дома искусств», «с упоением читая стихи» Н. С. Гумилева, Ахматовой, О. М.
Хотя А., по собств. замечанию, «последним, самым страшным испытаниям <...> не подвергся», в 1930 был арестован и подвергнут допросам по подозрению в связи с контррев. группами; при этом делались попытки «завербовать» его. Следствием этих событий стали разрыв с женой и тяжелая болезнь, а также ощущение в последующие более чем 20 лет постоянного страха и контроля со стороны «органов».
Именно в это время, по признанию А., «главным из всего» стали для него стихи: собственные, А. А. «который в 30-е годы заново приблизился», и «наряду с Блоком все более решающим становился для меня теперь Мандельштам». Ретроспективно оценивая свои экзистенциальные и эстетич. впечатления от поэзии О. М., обретенные в 1930-е гг., А. отмечал в ней провидч. дар поэта, воплотившийся в «мандельштамовском обостренном ощущении структуры и фактуры вещей, самых разных, больших и малых». Кроме того, А. «померещилось» в стихах О. М. предчувствие и осознание той великой ценности, к-рую простейшие предметы во всей своей реальности приобрели для людей в повторяющиеся годы голода и лишений.
А. оставил мемуарную зарисовку о двух выступлениях О. М. в Ленинграде 22.2 и 2.3.1933: «.Сильнее всего нас поразил облик Мандельштама. В нем сочетались гордость и обреченность, сила и хрупкость. Он двигался, стоял и говорил, вообще вел себя с такой естественной уверенностью в себе, словно в нем вместилась вся мощь человеческого духа, неиссякаемая и глубинная сила поэзии. И вместе с тем его маленькая фигурка казалась - и была - подчеркнуто непрочной и незащищенной. Когда Мандельштам читал свои стихи, его голова была закинута назад <...> И представлялось, что Мандельштам читает свои стихи откуда-то сверху».
Знаменитый ответ О. М. на записку из зала: «Тот ли Вы Мандельштам, который когда-то был акмеистом?» - [в передаче А.:] «Я все тот же Мандельштам, который был, есть и будет акмеистом», - А. комментирует, противополагая силу духовного сопротивления поэта-акмеиста («неиссякаемая и глубинная сила поэзии») и бессилия перед ней «гибели» и «черноты ленинградских зим <...> начала 30-х», как фразу, к-рой О. М. «утвердил в нас ощущение <...> того, что он сам знает об этой» своей «обреченности - и идет на нее. В его словах была гордость, звучал вызов. И хотя все это было не о реальной жизни, не о социальном, никак не относилось к политике, но <...> сама интонация гордости и вызова означала тогда гибель».
Друж. сближение А. с Н. М. произошло уже после гибели поэта через М. С. и Ахматову. Кроме того, А. связывали дружеские отношения и с др. людьми, в разное время входившими в круг непосредственного общения О. М.: В. М. Жирмунским, В. Н. Яхонтовым, Зощенко. В воспоминаниях и переписке Н. М. имя А. встречается в связи с хлопотами по защите кандидатской диссертации (26.6.1956).
Лит.:
Е. Л. Куранда.