О Наталье Штемпель. Стихи
Борис Молчанов
Публикуется впервые по автографу (Собрание П. Нерлера).
Планируя, спускался лист
И медлил, наклоняясь косо.
Спокойная, как обелиск,
Над лесом возвышалась осень.
Еще под солнцем ярок куст,
Но жизни край уже иззубрен,
Но по тропинкам бродит грусть
С кистями в сурике и умбре...
И клен, обряженный в парик,
Следит, насторожен и чуток,
Как день на черенке зари
Еще горит каким-то чудом.
И у раскрашенных кулис
Он каждой тонкой веткой медлит...
Планируя, спускался лист,
Чертя невидимые петли.
Павел ЗАГОРОВСКИИ
Публикуется впервые по автографу (Собрание П. Нерлера).
ПОЭМА
I
Знаю, меня не излечит
Время и ворох книг.
Это последний вечер
И больше не будет их.
Зачем же бестолково
И больно так любить.
Я не сказал ни слова.
Ах, и что говорить!
О, такой любовью
Можно любить лишь раз.
Я затенен лиловью
Вечерних милых глаз.
В душе, как пожар, умиранье,
И будет ли вспомнить пора
Осени ранней
Лепестковые вечера.
Бери меня в плен, усталость,
Из памяти ясную талость
Над садом зари,
И всю остроту ожиданья,
И тленье, и цвет разлук,
И в синеве мерцанье
Милых и светлых рук.
II
Там, где мольба летела к небесам,
Где жутки темные мечты о Боге,
Проводятся по девственным лесам
Железные дороги.
Вы опустели, темные скиты, —
О, прошлого печальные могилы!
Теперь в лесу средь дикой красоты
Так гулки топоры и так скрежещут пилы.
Властитель-капитал
Швырнул сюда неумолимой дланью
Рабочих тысячи, машины и металл,
Посеял радости и черное страданье.
Несказанной печалью вечеров
Поет гармоника и дробным звоном слов
Текут веселые и грешные частушки.
Когда хохочет пьяный блуд
И лес июньский полон восклицаний,
Предсказывают страшный суд
Окрестностей убогие крестьяне.
Проснитесь, старцы-скитники, проснитесь
и сюда
Идите поглядеть, как, дьяволом гонимы,
Промчатся весело и гулко поезда...
О звери адские в огне и клочьях дыма!
Антихрист в мир пришел,
Его печать видна повсюду, всюду он маячит.
Проснитесь, скитники! Над океаном сёл
Уж ангела труба уныло, грозно плачет.
Их было много, медленных прогулок.
Вот Вагелевский тихий переулок.
Мы с Вами шли, беседуя, вдвоем
В году тридцать четвертом иль шестом.
А иногда о ком-то позлословить,
И обстоятельный я слушаю рассказ,
Кого Вы видели, что нового у Вас.
Года уходят горестной чредою,
И я всегда с привычной теплотою
Переживаю глубже и нежней
Волненья и событья ваших дней,
Обзор побед и жизненных аварий,
Сергей Борисыча искусный комментарий
К державинским и пушкинским стихам,
И в лодке с ним прогулки по водам,
И средь стихов певучего обмана
Влекущий образ светлого романа,
Но жизни мощную Вы чувствуете власть,
И к вам стучится в двери страсть.
Вам выпало, грядущего не зная,
С Борисом познакомиться в трамвае —
Толкал вожатого вагона рок.
И вот прошел недолгий срок —
Вы в грешных и супружеских объятьях.
Друг с другом мы беседуем о многом,
Но в близости любовной умолкаем.
Вы недовольны тишиной молчанья,
«Скажите что-нибудь», — твердите Вы упорно.
Но как песок из сжатых рук уходит,
Так испаряется и красноречье
В делах любовных. И лишь слово —
То слово «милая» промолвить
Возможно медленно и тихо
На Ваше приглашенье к красноречью.
И сами Вы не слов фонтаном ярким,
Но способом иным передаете
Возникнувшие чувства и желанья.
III
Потом настало время путешествий
На левый берег. А сперва казался
Он мне страной почти недостижимой.
Желанье видеть Вас масштабы изменило,
И левый берег стал совсем доступным.
Когда летели пуговицы и по*ударениетом
И синяками покрывалось тело.
Чернавский мост. Потом мосты поменьше.
Придача. Поворот направо. Скоро
Я буду с Вами, путь мне стал знакомым.
Я направления испробовал иные —
Любимый путь — тропинка луговая,
Трамвая остановка возле школы.
Томленье ожидания... Бывало
Проходит полчаса, и нет трамвая;
Он в парк ушел иль с рельсов грузно съехал,
А то и вовсе прервалось движенье.
Шестеркой резвой я спускался к дамбе,
Потом — шатучий мост, и с юга
Я к Вам являлся, путь проделав новый.
А иногда без средств передвиженья
Я проходил знакомую дорогу.
Вас вызывали из учебной части.
Спускались Вы. О, дела ворох
Приличное составить расписание.
Я помню Вас — Вы над столом склонились,
Чтобы поймать зеленый треугольник,
Что влезть не хочет в среду и субботу.
А это ведь грозит окном зловещим.
И бедный-бедный Виземан — в окошке
Он узником останется печальным
С такой солидной, грузною фигурой.
А Анна Фёдоровна заснет в оконце
Глубоким сном, царевною из сказки.
И я боюсь, что рыцарь храбрый,
Пробравшись в заколдованное царство
(Пешком, автобусом или трамваем),
Ее горячим не пробудит поцелуем,
А сам заснет, увы, надолго,
Жестокой сна заразой побежденный.
Но треугольники и хитрые квадраты
Становятся ручными, и по клеткам
Вы расставляете их строго и упорно.
С свободным днем удобно и приятно.
Семён Матвеевич Вам раскрывает душу
И поверяет всяческие тайны:
Полина шелковое хочет платье,
Какой вопрос поставить на совете,
Михайлова заставить как работать,
Кому дать ордер на сукно и брюки.
Ошибки разные случаются в отчете —
Наталия Евгеньевна, исправьте.
Но вот Вы дома — в комнате, где в окна
Глядело часто небо заревом заката,
Как в песенке Верлена, сквозь решетки.
И помните — усталость проходила,
Чрез полчаса уже Вы розовели,
А иногда пылающие щеки
Никак не поддавались охлажденью.
Читали мало мы тогда и долго
Вставал туман над полем Куликовым,
В осеннем небе ясном и высоком
Читали мы и медленную прозу —
Тургенева и Чехова и прочих,
И чтенье наше прерывалось часто
Беседами, периодом молчанья —
Ведь рот был занят сменой поцелуев.
А после — чтение совсем не удавалось.
Я буду ниже говорить об этом.
IV
Из платьев тех, которые не мнутся
Иль мало мнутся, нравится мне Ваше
Последнее — Вы в нем милей, моложе,
Для нежной близости оно удобно очень
(С застежкой пояса справлялся я неважно),
Но речь завел я об иной эпохе...
Я левый берег вспоминаю с грустью,
Оставив там кусочек сердца
(Так выражались в прошлом веке
В романсах и стихах альбомных).
Меня Вы провожали часто,
С волнением смотрели, не блеснут ли
Иль повезет мне в этой жизни —
Шофер недолго в чайной засидится,
И я помчусь дорогою знакомой.
А помните, как мы брели в сугробах,
Одолевая их в метельный вечер,
И всё ж дорога не казалась долгой.
Мы шли вдвоем, покинули автобус —
Застрял бедняга с тезкою Наташей —
Мы шли вдвоем, а это много значит.
И вот уж год, как мы встречаться стали
На Ленинской. Взамен решеток мрачных
Просторы светлые к нам льются в окна.
Строитель Ваш со склонностью похвальной
К материям высоким и туманным
Сказал, что Лермонтов, имея ордер
На Ваши комнаты, вторично написал бы
И Демона с Тамарою и Мцыри.
Широкой перспективой к горизонту
Идут поля к востоку от Придачи.
Зеленый пояс луга с синей речкой
Совсем вблизи, а перед ним на склоне
Нагроможденье крыш, садов и улиц.
Умам, расположенным к наблюденью,
Возможно отмечать, сквозь окна глядя,
Движенье поездов. Но мне предпочиталось
Глядеть в окно, когда Вы здесь же, рядом,
Когда, плечом к плечу прижавшись,
Вас чувствуешь и близко и любовно.
Вот Ваши стулья, на этот вот садиться
Рискованно, на кресле часто
Сидели мы вдвоем, Вы на коленях,
Моих, конечно... Стало Вам привычно
Садиться так, когда одни мы с Вами.
Вот табуретка. Помню, как недавно
Сидел я рядом, Ваши ноги гладил
И слушал Вас печально и безмолвно.
V
Я в курсе обихода Вашей жизни,
Занятий повседневных, огорчений.
С смущением невольным поверяет,
Известно мне. Ведь нечего стесняться
Вести беседы о делах интимных
С любовником и другом давним.
Когда-то формулой «Плюс 19»
Был занят я. Но примененья
Та формула у нас не получила.
Но радость та, которую даете
Вы Вашей близостью, не меньшей полнотою
Отмечена, чем если б применяли
Мы формулу «Плюс 19».
Великолепный Макс Вам завивает кудри
И долгие ведет беседы с Вами.
Как важно он в халате белом
Священнодействует, вооружен щипцами.
Пред Максом дамы никнут в кресле,
А Макс мечтает о далеких странах:
В Париже старые хранят завивок тайны,
В Марселе знойном есть щипцы другие.
Воздушность нежная кудрей блондинок,
Волос шатенок медь, их разные отливы
И черных тьма волос, в которую, как в бездну,
Бодлер низвергся в страстные мгновенья, —
Различных требуют усилий пальцев,
Накала разного щипцов горячих,
Различных чувств и разного дыханья.
И горько видеть пламенному Максу
Падение великого искусства,
Когда девчонки вздорные вертят щипцами,
Болтая глупости, без трепета, без чувства.
И даже Вы, свое жалея время,
Бежали как-то завиваться к Ане.
И можно ль вынести, когда надменно
Приходит дама некая, не зная
Искусства тайн, прической недовольна,
Грозится жаловаться мужу из райкома.
И не излечит Макса сердце
Дом отдыха в Инорце дальнем —
За сытным завтраком, в прогулке скорбной
Под струй журчанье тихого Инорца,
И Макс письмо Вам нежное напишет.
Он пригласит Вас посетить Инорец,
Чтоб сделать Вам отменную прическу
И облегчить при этом горестную душу.
Вот девичья кровать. О, очень-очень редко
На ней бывали мы вдвоем. Не так обычно
Любовники ведут себя в романах, в жизни.
Но мы близки по-своему. И радость
Даем друг другу с нежностью и страстью
Не меньшую, чем та, которой дышат
Любовники другие в прошлом и грядущем.
Читали редко мы стихи и прозу.
Когда-то в Римини Паоло и Франческо
Оставили страницы Лангелота,
Как мы, другие предпочтя занятья.
Мы месяцами книг не раскрывали.
Ворчали Вы. Но только мы встречались,
Как будто мы вознаградить хотели
Себя за много лет, ушедших без возврата.
Любви игрой чудесной занимались
Мы медленно и долго шли к сближенью.
Сперва я гладил маленькие груди,
Потом спускаться руки стали ниже —
Так говорил в Ромео и Джульетте
У Шекспира блистательный Меркуцио.
Затем у двери милое стоянье —
О, не смущаясь, я пишу об этом —
Увидеть нас могли телефонистки,
Когда бы мы стояли у окошка.
И дверь — вы помните — так плохо закрывалась,
Необходима ей была опора.
И помните — с смущеньем непритворным
Сказали Вы: надеть мне надо
Другую юбку — этак так узка мне...
О, мелочи любовных происшествий!
Подробности нескромные свиданий
И повторяешь их любовно и охотно.
В измятом платье Вам было неловко.
Казалось Вам, что о причине складок
На платье догадаются тотчас же.
Да, глаз внимательный и опытный к тому же,
Логические пользуя фигуры
(Зачет по логике и Вам сдавать придется),
Построят вывод о причине складок.
Поэтому утюг скользил по платью —
Вам выпадала лишняя работа.
А героини Франса наставленью
(О том, что при занятиях любовных
Снять платье экономно и разумно)
Вы не могли последовать. Бывало
Стучались к Вам непрошенно студенты.
Да и в других условьях Вы предпочитали
Утюг горячий наставленью Франса
(Воспоминания совсем свежи об этом).
VI
Маруся поверяет Вам секреты —
С биноклем отдал ей. Но сердце
Вернуть пришлось, бинокль отдать так жалко!
Мы с Вами — помните — в бинокль смотрели...
О, мира приближенье так занятно!
Машины движутся по дамбе,
Трамвай пошел к далекому Вогрэсу,
Идут по рельсам люди деловито.
Простые радости приятны сердцу,
И Ваш совет — бинокль давать не надо.
Пальто Марусе сшить с какой подкладкой —
Участье Ваше в этом деле нужно,
И в магазин придется Вам поехать.
С симпатией пишу я эти строки,
С воспоминанием веселым о свиданьи
В Петровском сквере вместо Вас с Марусей.
Увы, не клеются ее романы.
Поклонник новый не любовью пылкой,
А горестью охвачен, проклиная
Воров, очистивших его квартиру.
Но новые сердца Маруся завоюет,
Пусть без биноклей, но с горячей страстью.
И это будет скоро. Я уверен в этом.
Хозяйственные разные советы
Ивана Яковлича Вам полезны будут.
На крышу он критически посмотрит.
Как хорошо, что Вам не страшны ливни!
И кровельным работам предаваться
Не надо Вам, как это было в прошлом.
Шульженко явится к Вам с шоколадной плиткой
И с сердцем, склонным к нежной страсти.
Но женское познает он коварство:
Хоть съеден шоколад, ответной страсти нету,
Вы без смущения идете на свиданье.
Но не спасетесь бегством от визита
Нежданного Полины. Излияний
Она обрушит в Ваши уши ведра,
Расскажет обо всем — и о своих костюмах,
О невозможности физической иметь ребенка,
С великосветскими манерами кладет он мясо
С своей тарелки прямо ей — Полине,
Изысканностью тонкою пленяя.
Уж полночь близится, Полина не уходит,
Печаль мелодии я вспоминаю Лизы,
Но с содержанием иным... О вечере пропащем
Вы мне расскажете со вздохами и смехом.
Нам выпала томительная участь
Идти по жизни в бури лихолетья,
Глядеть на череп и узор развалин
И в годы быстролетные затишья
Ждать нового удара страшной бури.
Не оттого ль возникла наша близость
С любовью светлою и дружбой страстной?
В любовной дрожи, в разговоре милом,
Целуясь иль идя друг с другом рядом,
Наедине иль в обществе с другими,
Мы чувствуем, что нет совсем меж нами
Стены стеклянной, но прочней гранита,
Что мы близки и мыслями, и телом.
Да ведь всегда, во всякие эпохи,
Не сознавая, люди ищут друга,
С которым вместе радостно и просто.
Уже прошли четыре долгих года
Со дня сентябрьского, когда мы повстречались.
Прозрачной ясностью был полон день осенний.
Мы шли по насыпи — дорога эта
Нам много раз потом знакомой будет.
У дерева с листвою золотою
Вновь руки наши встретились любовно,
Мы вновь охвачены волной влекущей,
И словно не было двух лет разлуки,
И не нужны были слова упрека,
И было ясно — никакого смысла
Нет в том, чтоб каждый шел дорогой жизни,
Не зная тех больших любви и дружбы,
Которые судьба не всем, увы, вручает.
Я помню встречи на лугу осеннем,
В тропинках путаных нетрудно заблудиться,
И помните — как встретились мы дважды,
Идя обратно по витым тропинкам,
Надежду вовсе потеряв на встречу?
Бродили мы с рукой в руке, над нами
В вечернем небе загорались звезды:
Вот перевернутое «М» Кассиопеи,
А вот Персей со страстью наклонился,
Чтоб броситься к плененной Андромеде,
Вот там, вдали, багровый блеск Арктура,
А вот струится ровное сиянье
Сатурна древнего, столь чтимого волхвами.
И кто рожден под этим ясным светом,
Тот обречен судьбой на горести и скорби,
Но астрономии — науки древней — знанья
Усваивались Вами, к сожаленью, плохо.
Одну Венеру знали Вы отлично.
Звезда прекрасная на Западе угасшем
Над правым берегом светила грустным светом
Всё ниже, ниже... Надо расставаться,
Условившись о встрече новой,
Идти домой с душою, полной Вами.
По улицам Крестьянской, Пролетарской,
У сада Дурова беря крутые склоны,
Бродили мы с рукой в руке часами.
Мы останавливались. С нежностью безмерной,
Совсем одни, стояло долго рядом.
И тихие минуты, как снежинки
В безветрии, над нами пролетали.
Потом пора настала встреч у тети.
Сидели чинно мы. Ведь каждую минуту
Могли войти Тамара, Ира и смутиться,
Увидев старших странные занятья.
И целовались редко мы, читая
Волнующие, вечные страницы.
Читали мы и Тютчева, и Фета,
Кирпич119 нередко нами раскрывался,
122
О горечи любви мы повторяли.
А Пушкина бесценные творенья
Давали нам волнующую радость.
На пире темном пела песню Мери
О том, что и на небе не разлюбит Дженни,
Покинутого милого Эдмонда,
И возглашал стихами председатель
Великий гимн чуме могучей.
Сверкал мелодией неповторимой Моцарт
Под мрачным взглядом строгого Сальери...
О, если б Моцарт заиграл и нынче,
Сальери из отдела пропаганды
Укажут строго на постановленье
Об опере злосчастной Мурадели,
Ведь Моцарта веселое звучанье
Строительству нисколько не созвучно.
Чеканкой чудной Каменного гостя
Мы восторгались, чтенье прерывая.
Во власти страсти грешной Донна-Анна,
Идет наверняка к заветной цели,
Не думая о каменном пожатьи.
Но я закончу действие иначе —
Любовникам, пьянеющим от страсти,
Пригрезился и шаг тяжелый
По лестнице, и статуи явленье
Убитого болвана Командора.
То было в миг, когда с прекрасной Анны
Покровы лишние Жуаном были сняты
И к ложу влек ее любовник страстный.
— Жуан! Здесь Командор, мне страшно.
— Любимая, стоит он на кладбище,
В могиле его тело съели черви.
И тем нежней горячие объятья
Любовников в постели благовонной.
Пройдут десятки лет. И Анна,
Ханжой-старухою перебирая четки
Под заунывное звучание органа,
Вдруг вспомнит ночь, когда науке сладкой,
Но часто Блока мы предпочитали
Другим поэтам. В юности далекой
Я Блока напевал в потоках улиц.
И Вы любили тихую прозрачность
Напевов Блока, легких и печальных.
Колдун весну качал в косматых лапах,
Кармен скользящей поступью скользила.
VII
В четверг и понедельник вечерами
Вы занимаетесь марксизмом-ленинизмом.
О Вашем выступленьи прошлогоднем
Весь факультет хранит с восторгом память.
Вы осветили темные подвалы
Непроходимых лабиринтов диамата.
И слушатели спящие проснулись...
Как жалко было, лишь звонок раздался!..
Но у меня иные вспоминанья —
Я провожаю Вас. В морозный вечер
Катим мы вниз в шестерке, громыхая,
С рукой в руке, друг к другу близко-близко.
А Вы уходите во мглу ночную,
Как дама Блока, тихо и печально.
Другое вспоминанье — в раздевалку
Несутся люди, прочь, на свежий воздух.
От Лосева одно спасенье — бегство,
Не то заснешь, или, тоской охвачен,
Всё в жизни будешь видеть в черном свете.
Я жду внизу Вас. В улицах вечерних
Идем мы быстро, и на срок короткий
Я захожу к Вам. И внезапно
Влеченьем мы охвачены любовным.
Вновь отодвинута в сторонку табуретка,
И, кажется, измятым будет платье —
Заботиться об этом нету смысла.
Зато как хорошо, что Вы так близко.
Вы хорошеете, я чувствую с восторгом
Ответное желание и нежность,
И трудно оторваться друг от друга.
И снова понедельник иль четверг. И снова
Остроты Бернадинера, и встречи
С знакомыми, которых здесь так много,
И борется Маруся рядом с Вами
С коварным сном. А где-то за шторкой
Спит Анна Фёдоровна младенца сном легчайшим.
На переменках сна как не бывало.
Вы с Щавелевым легким разговором
Захвачены или с другим знакомым
Беседу интересную ведете.
А в нынешнем году и я пред Вами
Торжественно и чинно выступаю,
Отбросив легкомыслие (советам
Я Вашим следую серьезно и упорно).
И радостно мне чувствовать, что близко
Есть женщина, с которой можно
Беседовать любовно и открыто,
С которой на всю жизнь я связан
Хорошей дружбою и крепкою любовью.
VIII
Я помню, как Вы девочкой-студенткой
В университетских коридорах шумных.
Вам поверяли так охотно тайны
И большеротая Маруся Векслер
С влюбленностью большой и бестолковой
В создателя поэмы этой,
И круглолицая Филоненко, и Женя
Самохина с претензией на тайны,
Красивым фразам преданная дева.
Таинственный товарищ Красный,
Плененный ею, пролетел, как демон,
На нашем горизонте и скатился в бездну.
Уж начинал писать стихи и письма
Поль Гавердовский. Вы еще не знали,
Что минет двадцать лет, и Вам придется
Грустить за чтением многостраничных писем,
И не кокетливой направит Вере
Мильоны излияний Гквердовский,
А другу скромному, которому возможно
Всё о себе сказать и скучно и подробно.
И грустною улыбкой улыбалась
В предчувствии грядущих бурь и бедствий.
Их было много, тех, которые охотно
Вас делали наперсницей желанной.
С тех давних пор мы связаны большою дружбой,
При встречах наших просто, откровенно
Мы говорили о вещах различных.
И полтора прошли десятилетья
В таком общеньи дружеском и милом,
Пока по-новому мы близкими не стали
И не согрелись близостью телесной.
Вы уж не девочка, а женщина, и надо
Для дружбы полноты с мужчиной-другом
Ему отдать себя и взять его любовно,
И это так у нас и получилось,
Хоть путь был долог и извилист.
Вы с разными людьми встречались;
Я Вам раскрою дон-жуанский список.
Когда-то выступал пред Вами Кирик
И участь добродетельной матроны
Иль Ольги Лариной могла Вам выпасть.
Сергей Борисович так много дал Вам
Чудесных дней, наполненных стихами
И легкостью общенья, что зовется
Игрой серьезной. Бернадинер
Когда-то к Вам повадился, пытаясь
Включить Вас в свой жуанский список,
Но не имел, увы, того успеха,
К которому стремился столь упорно.
Евгений Оттович с приязнью светлой
Глядел на Вас, и томик милый
Стихов верленовских моим стал другом,
И Виктор Иванов, явившись в гости,
Вас покидал с восходом солнца.
Но образом далеким, незабвенным
Запечатлен в жуанском списке Осип
С чудесным даром поисков за словом.
В незабываемых стихах одолевал он
Храните строк рифмованных богатство
И, их читая, вспоминайте с грустью
Москву и Дмитров, долгие прогулки,
Влюбленность вдохновенную поэта,
Его причуды, неуменье сжиться
С действительностью жесткой и жестокой.
Через десяток леток засесть Вам надо
За медленное писанье мемуаров —
Мешать не буду этому занятью —
И Мандельштам в записках Ваших
Вновь голову поднимет дерзко.
И вот Борис в жуанском Вашем списке:
Узнали Вы любви простую радость,
То, чем заканчивал Жуан победу.
Вы как-то откровенно признавались,
Что вспоминаете с улыбкой ночи,
Проведенные в близости с Борисом,
Когда уменье и инициативу
Неплохо проявляли Вы и сами
Любви искусстве, столь простом и сложном.
Но то, что было сущностью в общеньи
С Сергей Борисычем и с милым Мандельштамом,
Того Борис Вам дать не мог, конечно,
И Ваш разрыв был так закономерен.
И, наконец, встает в воспоминаньи
Печальный образ Феденьки. Так много
Картин из прошлого встает пред Вами:
Цветы из Ботанического сада...
1947-1948
«Souvenir, souvenir, que me veux tu?»
P. Verlaine.
(«Воспоминанье, чего ты от меня хочешь?» —
первая строка одного из сонетов Верлена)
Ты можешь ли угаснуть, вспоминанье —
Дня марта помню чистое сиянье,
Улыбки Вашей тихое мерцанье
И тонких рук любимые касанья.
Мы вспоминали встречи прошлых лет...
Я много раз шептал «люблю» Вам вслед,
С огромной нежностью глядел Вам вслед.
Ты можешь ли угаснуть, вспоминанье?
О, много в жизни горечи прощанья,
И счастья полного на свете вовсе нет,
Но наше скромное весеннее свиданье
Полно всё тем же светлым обаяньем
Любви и дружбы долгих-долгих лет.
2 апреля 1949 г.
В тихий вечер мы встречались...
А. Блок.
Незабываем тихий трепет встреч,
Любовной близости огонь незабываем.
Пускай любви так небогата речь,
Слова нам нужные уже мы твердо знаем.
Чудесный дар так радостно беречь —
И образ милый жив и осязаем.
Туманной осенью или зеленым маем
Всё так же нежен ветер наших встреч.
Пройдут над нами временной волной,
Но знаю я: ты ждешь, любима мной,
Полнее радость после слез и муки,
И днем сияющим иль в тишине ночной
Обнимут крепче и любовней руки.
9 апреля 1949 г.
ДВА СОНЕТА О ВАШЕМ КОТЕ
I
Ему бы выходить из тихой мглы пещер,
Бродить вкруг древнего людского стана.
Ему бы прятаться в тиши портьер
В главе старинного и страшного романа.
О чем он думает — загадочно, туманно?
Недаром он, как тихий призрак, сер.
Кошачьих тайну глаз изобразил Бодлер,
Иль вспомните страницы Мопассана.
Но если в душу поглядеть кота, —
О, я боюсь, уйдет очарованье...
Неловко будет нам — пустейшие желанья:
Поесть, поспать — главнейшая мечта
Бежать на крышу к даме на свиданье.
II
Не наречен хозяйкой в колыбели
Он ни Мурлыкою, ни Ваською-котом,
Его космополитить не посмели
Зазорной кличкой — Джерри, Том.
Остался просто кот он. И о том
Ни капельки потом не пожалели.
Он серо-дымчат в тоне акварели
И плут, как все коты, притом.
Вам доставляет многие волненья —
Хитрец большой, хоть он и очень прост.
Мечась по комнате во весь кошачий рост,
Нарушит Ваши ночью сновиденья.
И полон он неодолимой ленью,
Когда уснет, уткнувшись носом в хвост.
21 апреля 1949 г.
Даниил Заславский
Впервые: Университетская муза. Воронеж: Издательство Воронежского университета, 1991. С. 106.
ПАМЯТИ Н. Е. ШТЕМПЕЛЬ
Мы встретимся, и в этом нет сомненья,
Над бездною колодезных дворов,
Под пепельною непроглядной тенью,
Откуда мы рассмотрим старый дом,
В земных туманах видимый с трудом.
Конечно, не барокко — стиль барака!
Но арка, и рябина за оградой,
И лестница, и дверь, и гость во фраке,
В руках цветы — ему душевно рады...
Да нет, не так! — Я нервно мял берет
И от смущенья нес невнятный бред.
Когда-нибудь на грани двух времен
Мы вспомним перемену декораций
В спектакле, где герой всегда влюблен
И трепетен, но в зале нет оваций:
Все зрители погружены во тьму,
А режиссер не виден никому.
Застыла девочка неповторимых лет,
Легко сбежав по лестнице спиральной,
И жив поэт на снимке моментальном;
В английское пальто он облачен,
Но по глазам читаю: обречен.
Когда-нибудь в скрещении дорог
Над свалкой тел, растерзанных навечно,
Увидим ход простых крестьянских дрог,
Услышим плач надсадный, бесконечный.
Сияют облака. Слепят снега.
От солнца розовеют берега.
Но музыка, звучавшая в тот вечер,
Трагическим не разделила нас,
И каждый беззаботен был и весел,
Таинственной мелодии дивясь.
Жаль, этот день теряется вдали,
Но виден путь, которым Вы ушли.
Храни, судьба, осиротевший дом,
Где так печальна девочка на фото,
Чьи дни — не перелистанный альбом,
А сердца совершенная работа.
«В путь, Даниил, нас ждут друзья давно!»
1989 г.
Аркадий Слуцкий
Часто пишется — казнь, а читается правильно
— песнь.
Может быть, простота — уязвимая смертью
болезнь?
О. Мандельштам
Я читал Мандельштама. Но падал на решку
пятак —
Бирюзовый учитель, сверчок, попрыгунчик,
дурак.
По чужим общежитьям. На старых и рваных
матрацах
Я зачем-то учил свою душу летать и смеяться.
Я читал Мандельштама. И пил за Воронеж
вино,
Проворонишь сегодня — а завтра вернуть
не дано.
Ни Армения охрой, ни привкус, ни злой шепоток
Не спасут от матрацев, от запахов, от кутерьмы —
От опальной и южной, сырой, тонкогубой
зимы.
Что сплошной Петербург от некрополя
и до Невы? —
Ни словца в кулачек, ни хулы, ни любви,
ни молвы —
Там сквозняк переводов, озноб ненаписанных
строк —
Там сверчок ненароком — а может быть, просто урок,
Повторенье азов, понизовье азовских станиц —
Там кочевья поэтов, зимовье встревоженных
птиц.
Я сюда не хотел. Ни строкою, ни временем
вспять —
Возвращают из ссылок, чтоб снова однажды сослать.
Он туда не хотел. Там не пахнет жильем и жилым —
Мимо времени вспять. Только как возвратиться живым?
1991 1965-2001
НАТАЛЬЕ ЕВГЕНЬЕВНЕ ШТЕМПЕЛЬ
И расставаться с ними непосильно.
Я часто вспоминаю этот дом,
Я забываю этот дом с трудом —
Странноприимный дом моих стихов и странствий, —
Мне хочется с хозяйкой поболтать,
Прочесть стихи, но лучше помолчать.
Ведь за окном октябрь, и скоро быть ненастью.
Как нас меняет этот долгий мир,
Как вечность медленна, как быстротечен миг,
Как с каждым днем грустнее наши лета!
Но наступает ненароком час
Любви и верности. Тогда спасает нас
До боли памятный зеленый томик Фета.
2008 1975
Галина Умывакина
ПАМЯТИ НАТАШИ
Она идет, чуть-чуть опережая
Подругу быструю и юношу-погодка...
О. М.
Штемпель Наталья Евгеньевна,
вот и окончен Ваш путь.
можно теперь отдохнуть.
Шли вы по хляби, как по суху,
многим из нас не чета,
подвига Вашего, послуха
вышло полвека, считай.
Шли вы сестрой милосердною
в пекло. — А как не идти?!
Каждая строчка предсмертная
Вас окликала в пути.
Там, где спасешься, схоронишься
вряд ли, —
огонь по живым! —
шли. И тетрадей Воронежских
не было б, если б не Вы.
Города ль милого зарево,
век ли пожаром объят —
шли...
Да неужто не знали Вы:
рукописи не горят?!
были другие ушлы.
С Вашей великой поклажею
легкой походкою шли.
С Вашей безмерною ношею,
что не по силам иным,
шли, где давно б обезножели
умники и топтуны.
С Вашей фамилией зыбкою, —
кто у нас нынче не спец? —
так и дошли, наконец.
Штемпель Наталья Евгеньевна,
где Вы?
Должно быть, в раю.
приняли Вас как свою.
Имени можно не спрашивать:
вот оно — на корешке
книги спасенной Наташиной
1991