Дневник Эмилия Миндлина
Имя Эмилия Львовича Миндлина41 (1900-1981) хорошо известно тем, кого интересует биография Мандельштама. Он писал повести, рассказы, романы («Город на вершине холма» и «Дорога к дому»); он автор пьесы «Сервантес» и книг о знаменитом северном походе на ледоколе «Красин» в 1928 году: «На “Красине”. Повесть о днях Красинского похода» (1929), «Гольфстрем и фиорды» (1930) и многократно переиздававшейся книги для детей «“Красин” во льдах» (журналист Миндлин был среди тех, кто отправился на «Красине» в Арктику; целью предприятия было спасение участников итальянской полярной экспедиции У Нобиле).
Миндлин прожил долгую и небезмятежную жизнь. В 1955 году он был арестован за «антисоветские» высказывания42; 1955-1956 годы провел в заключении.
Хотя вышеперечисленные произведения отнюдь не лишены достоинств, можно с достаточным основанием предположить, что современному читателю Миндлин интересен в первую очередь своими мемуарами «Необыкновенные собеседники» (первое издание вышло в 1968 году, второе, исправленное и дополненное, - в 1979 году).
Один из очерков Миндлина посвящен Осипу Мандельштаму. По словам автора воспоминаний, он познакомился с Мандельштамом летом 1919 года и «потом встречался» с поэтом «в Москве, Ленинграде и снова в Москве на протяжении многих лет»43.
Эмилий Миндлин 1919 г.
Н. Я. Мандельштам в беседе с профессором Кларенсом Брауном (1966) отозвалась об очерке Миндлина пренебрежительно:
«Миндлин - человек неумный, знавший М. (так в цитируемом тексте - Л. В.) очень мало, в какой-то короткий период его жизни. Однажды мне прислали мемуары Миндлина44, от которых я пришла в ужас, потому что там целые страницы прямой речи М., и он говорил дикие глупости, которые ему не свойственны были. <...> Таким образом, ну ничего злостного в этих мемуарах миндлиновских нет, есть просто глубокое непонимание. <...> Все это безумно наивно и никому не нужно. Фактов здесь не будет.»45.
Напечатанные варианты очерка Миндлина о Мандельштаме 1968-го и 1979-го годов «прямой речью» поэта, во всяком случае, не изобилуют. Корректировке предшествующего варианта способствовало ставшее ему известным негативное отношение Н. Мандельштам, - которая позднее признавалась:
«Говорят, что Миндлин после того, как узнал то, что я написала об этих мемуарах, заболел с горя и убрал всю прямую речь, - сказала в той же беседе с К. Брауном Н. Мандельштам. - <...> Его мемуары у меня есть, и есть очень злое письмо, которое я написала по поводу его мемуаров»46.
Так или иначе, образ Мандельштама в том тексте «Необыкновенных собеседников», который нам доступен, получился, по нашему мнению, выразительным и интересным. И «факты» в очерке есть. Несомненно, однако, что они нуждаются в проверке. Например, Миндлин утверждает, что он впервые познакомился со стихами Мандельштама так:
«Великолепные “Тристии” - “Печали” - первое стихотворение Мандельштама, которое я прочитал. Это было в 1918 году в Александровске, нынешнем Запорожье. “Камень” Осипа Мандельштама тогда еще не дошел до нашего городка, где власти, эпохи,общественные строи менялись с калейдоскопической быстротой.
Из Харькова привезли альманах, не помню его названия. Впервые я встретил в нем имена людей, с которыми впоследствии пришлось быть в добрых отношениях на протяжении десятков лет. Я помню в нем чьей-то работы портрет Евгения Ланна, стихи Георгия Шенгели и Александра Гатова и даже по сей день запомнил строки милого Измаила Уразова. <.>
Но поразили меня “Тристии” Мандельштама. Я был
вне себя от волнения, дни и ночи повторял:
Я изучил науку расставанья
В простоволосых жалобах ночных.
Я чуть не плакал от восхищения над строками, которые казались мне настоящим чудом поэзии:
Ошеломленный “Тристиями”, я не предполагал, что
очень скоро познакомлюсь с их автором»*.
Издание, в котором девятнадцатилетний Миндлин прочитал поразившее его стихотворение, известно. Это харьковский журнал «Пути творчества». Но Миндлин не мог с ним познакомиться в 1918 году: четвертый номер журнала, издаваемого «под/отделом искусств отдела народного образования Харьковского губ/исполкома», вышел в 1919 году. Стихотворение Мандельштама помещено в нем на странице 11. Действительно, в этом номере мы встречаем, в частности, стихи Г. Шенгели и И. Уразова. Но портрета поэта Е. Ланна в номере нет, нет и каких-либо его сочинений, и вообще о нем ничего нет. В другом месте своих воспоминаний Миндлин пишет, что имя Ланна было ему известно «еще по харьковскому журналу “Творчество”». «Журнал я видел не то в 1918-м, не то в 1919 году в Александровске. В “Творчестве” был помещен портрет поэта Евгения Ланна работы харьковского художника»**. Но «Творчество» и «Пути творчества» - не одно и то же. Интересно, что в том же самом четвертом номере «Путей творчества», в котором напечатано столь поразившее Миндлина стихотворение Мандельштама, на странице 61 в разделе «Библиография» упоминается журнал «Творчество» - «журнал Художественного Цеха № 2». (Загадка разрешилась следующим образом: портрет Е. Ланна работы художника Мане-Каца обнаружился действительно в журнале «Творчество», 1919, № 2***).
Из Александровска в Феодосию Миндлин уехал, как он пишет, «в августе 1919 года»47. «Пути творчества» № 4 вышли к празднику 1 мая, и прочитать его еще в Алексан- дровске до отъезда на юг мемуарист вполне мог.
Вообще в харьковских «Путях творчества» в 1919— 1920 годах имя Мандельштама появляется неоднократно. Например, в № 5 за 1919 год помещена статья Бенедикта Лившица «В цитадели революционного слова», в которой содержится характеристика поэзии Мандельштама48. (Фактически этот номер вышел в свет уже в 1920 году: как указано в журнале, «большая часть материала» номера была отпечатана «в мае 1919 года», но с приходом белых печатание остального материала было задержано; «Поэтому настоящий номер выходит в неполном виде». На обложке год издания обозначен так: цифра «1919» подчеркнута, а под ней, под горизонтальной линией - 1920.) В номере 6-7 (1920 г.) встречаем стихотворение Мандельштама «Черепаха» («На каменных отрогах пиэрии...»49) и его статью «Государство и ритм». На страницах 96-98 этой же книжки «Путей творчества» находим подробный обзор киевского ежегодника «Гермес» («Гермес. Ежегодник искусства и гуманитарного знания. Сборник первый. Рис. А. Экстер. Киев, 1919»), в котором также было опубликовано мандельштамовское стихотворение «Я изучил науку расставанья.»; автор обзора Н. Оберучев говорит о поэзии Мандельштама так (сочетание вычурности и неуклюжести в характеристиках достаточно типично для времени): «Начатая много лет назад борьба за новое слово дала уже к нашим дням свои формулы - основа мастерства Б. Лившица, его упор и предел. В этом же направлении движется творчество Н. Маккавейского: на широкой базе эрудиции и техничности покоятся его вещи “Шелкопрядильня” и “Мучительный закат”. Как звено того же идейного ряда, но овеянное чудесной какой-то старозаветностью и романтикой стихотворение Мандельштама “Я изучил науку расставанья В простоволосых жалобах ночных” соединяет нас с иными не нашими поэтическими временами»50.
Основная часть воспоминаний о Мандельштаме относится к Феодосии 1919-1920 годов и к 1922-1924 годам, когда Миндлин работал в московском офисе берлинской эмигрантской, но просоветской газеты «Накануне».
О нескольких встречах с Мандельштамом нам стало известно из дневников Миндлина более поздних лет. Они хранятся в архиве Института мировой литературы (далее: ИМЛИ) им. А. М. Горького. К ним мы и обратимся.
22 мая 1927 года, незадолго до своего дня рождения (он родился 25 мая 1900 года), Миндлин снова начал делать дневниковые записи - дневники предшествующих лет, по его признанию, были утрачены, пропали.
Вспомнив о том, что он ровесник века, на первой же странице возобновленного дневника его автор цитирует любимого поэта:
«”Век мой зверь мой”.
(Мандельштам)»51
Через несколько страниц Миндлин пишет в дневнике о том, что побывал, в качестве журналиста, на VI-м Всесоюзном съезде работников искусств. Впечатления от съезда негативные. «От искусства там только - отбросы. Сплетни и болтовня»52. Характеристика съезда продолжается в дневнике рассуждениями о взаимоотношениях власти, большевиков, и деятелей культуры:
«Я знаю, что своей “опекой” над литературой большевики сами отталкивают от себя тех писателей, которые по складу своего мышления, по душевной организации и глубинным настроениям безусловно могли бы быть с ними.
Большевики сделали величайшую ошибку: они не сумели использовать ненависть большинства интеллигенции к буржуазному о-ву, морали, к войне, к торгашеству. Были периоды, когда они сами прямо толкали интеллигенцию в объятия того мира, который ей органически чужд и враждебен.
“Никогда, никогда не боялась лира
Тяжелого молота в братских руках” -
53.
Мудрый, гениальный прекрасный Осип Эмильевич! Вы не убоялись - это верно. Но когда однажды мы гуляли с Вами в Москве по Петровке - Вы говорили о поколении, отодвинутом историей в сторону - с горечью, но и с примирением мудреца говорили. Ваша лира оказалась все-таки сломанной...
“Ну что ж попробуем огромный (?) неуклюжий, скрипучий поворот руля?”
Так, кажется, у Мандельштама.
Ах, эта субъективная и объективная правда. Объективно - “никогда, никогда не боялась лира тяжелого молота в братских руках”, объективно - “попробуем”, а субъективно. лира-то все-таки сломана?
Но - лира вообще, или лира гениального и малознае- мого поэта Осипа Мандельштама?
Ведь вот в чем вопрос!
Нерасторопна черепаха-лира
Она лежит на солнышке Эпира
Тихонько грея золотой живот»54.
Разговор с Мандельштамом на Петровке, упоминаемый в дневнике Миндлина, не датирован. «Лира» Мандельштама, как мы знаем, «сломанной» не оказалась. Но слова поэта «о поколении, отодвинутом историей в сторону», перекликаются, во всяком случае, с мотивами стихотворений «Век» (1922) и «1 января 1924» (1924):
Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?
Кровь-строительница хлещет
Горлом из земных вещей,
Захребетник лишь трепещет
И еще набухнут почки,
Брызнет зелени побег,
Но разбит твой позвоночник,
Вспять глядишь, жесток и слаб,
Словно зверь, когда-то гибкий,
На следы своих же лап.
(«Век»)
Боюсь, лишь тот поймет тебя,
В ком беспомощная улыбка человека,
Который потерял себя.
Какая боль - искать потерянное слово,
И с известью в крови, для племени чужого
Ночные травы собирать.
Век. Известковый слой в крови больного сына
Твердеет. Спит Москва, как деревянный ларь,
(«1 января 1924»)55
Как уже сказано выше, 22 мая 1927 года (это было воскресенье) Миндлин возобновил писание дневника. 28 мая, в субботу, Миндлин с женой и сыном выехали в Крым. В день отъезда автор дневника встретил в Москве Мандельштама. В дневнике появилась следующая запись:
«Перед отъездом в субботу встретил великого Мандельштама. Как поседел и облысел этот благороднейший из прекраснейших поэтов. Он был с женой - она поправилась. “Вид его ужасен”.
Мы успели обменяться несколькими словами - подошел трамвай, которого они ждали, но среди немногих сказанных слов было нежнейшее из них: Феодосия!
постижение
оправдала свое название -
“Тео - досия”- называл ее Соколовский - богоданная!»56.
только что завершившийся день. И, в частности, упоминает о встрече:
«Видел Пяста. Несчастный вид. Талантливейший человек. Пропадает. Пяст: завтра приезжает Мандельштам»57.
Приезжал ли Мандельштам в Москву в конце июля 1927 года (жил он в это время в Детском Селе, как тогда именовалось бывшее Царское Село, в здании Лицея)? Во всяком случае, в «Летописи»58 этот приезд не зафиксирован. По договору с издательством «Земля и фабрика», Мандельштам должен был сдать отредактированный им перевод «<Тиля Уленшпигеля» Шарля де Костера 10 июля 1927 года59. Согласно «Летописи», «около 10» июля Мандельштам был в Москве; его московская записка поэту Михаилу Зенкевичу свидетельствует о том, что одной из целей приезда в столицу (если не главной) был контакт с издательством: «Я увожу с собой “Уленшпиг<еля>”. В среду высылаю его спешной почтой на твое имя в “Зиф” обратно»60
Через несколько дней, в воскресенье 31 июля, Минд- лин записывает в дневнике:
«Сегодня весь день - дома. Спал, валялся, читал стихи. Мандельштам, Анненский, Блок, Гумилев. Читал, как всегда когда один: вслух, полным голосом.
Радость моя!»61.
В следующем, 1928 году, Миндлин в который раз отзывается в дневнике о Мандельштаме в превосходной степени. Однажды, например, кто-то из знакомых Миндлина передал ему привет от поэта. В дневнике появляется следующая запись:
62.
Привет от Мандельштама автору дневника передали, судя по записи, 18 апреля, а 6 мая Миндлин формулирует свое впечатление от недавно приобретенной книги любимого автора:
«Москва 6 мая. Воскресенье. Книжные приобретения последних дней: Мандельштам Стихи и Гершензон - История молодой России. Мандельштам - в новом издании Госиздата. Собрание старого его “Камня”, “Tristia” плюс “Вторая книга”. Сияюще-прекрасно. Книга меня счастливит»63.
Вообще в дневнике Миндлина периодически встречаются упоминания о том, что он читает Мандельштама.
Было бы, несомненно, интересно узнать о том, какое впечатление произвел на Миндлина вечер Мандельштама в Политехническом музее 14 марта 1933 года. Но, к сожалению, Миндлин не смог туда пойти:
64 пошла в Политехнический слушать Мандельштама. Болезнь лишила меня и этой радости. Как многим был и остается Мандельштам в моей жизни»65.
Об аресте Мандельштама в 1934 году Миндлин не пишет. Ничего нет в дневниках и о возвращении Мандельштама из Воронежа в 1937-м. Само собой понятно, что время террора не способствовало появлению в дневниках такого рода записей. О возвращении Мандельштама в Москву Миндлин уж точно должен был знать: ведь с 11 февраля 1937 года он жил в том самом доме, где поэт был арестован в мае 1934-го и куда ненадолго вернулся в мае 1937 года.
(Мандельштам после ссылки не имел права жить в Москве). До переселения в писательский кооперативный дом на улице Фурманова (бывший Нащокинский переулок; историческое название переулку возвращено) Миндлины жили в одном из строений упраздненного Страстного монастыря. В несуществующем ныне доме 3-5 по улице Фурманова Миндлины поселились в квартире 7 на четвертом этаже - в ней ранее жила семья Евгения Петрова (соавтора Ильи Ильфа), переехавшего в новый писательский дом в Лаврушинском переулке.
Тем не менее, в дневнике 1939 года, в февральской записи (с большой долей вероятности можно предполагать, что это запись от 4 февраля) лаконично констатируется: «Умер Мандельштам в ссылке»6667.
В 1960-е годы, когда Миндлин работает над будущей книгой воспоминаний, в его подготовительных материалах появляется следующая фраза (очевидно, не имевшая шансов быть напечатанной): «Овидиевый наследник, чьи стихотворные строки <...>68 вырезаны из звучащего мрамора. Изгнанный из Москвы, брошенный в тюрьмы, освобожденный и снова изгнанный, погиб смертью заключенного, ссыльного без вины.»69.