Видгоф Л.М.: Материалы к биографии.
Московская встреча с Анной Ахматовой. 1918

Московская встреча с Анной Ахматовой. 1918

Хорошо известно о долголетней дружбе¹², связывавшей Осипа Мандельштама с Анной Ахматовой. Каждая их встреча была важна для обоих поэтов. Естественным и неизбежным образом, мы знаем, в сущности, очень мало из того, что можно назвать содержанием этого непосредственного, живого устного общения. Более того, мы наверняка не знаем о многих из этих встреч вообще.

Тем внимательнее стоит отнестись к тем моментам их общей судьбы, которые были отмечены, выделены самими поэтами. И пусть о чем-то мы знаем сегодня мало - не исключено, что когда-нибудь одна из нитей, которые у нас в руках, выведет нас к новому знанию и пониманию.

В дополнениях к «Листкам из дневника», создававшимся в 1957-1963 годах, Ахматова кратко упомянула встречу с Мандельштамом в 1918 году: «О. М. в 3-ем Зачатьевском»¹³. Имеется в виду 3-ий Зачатьевский переулок рядом с улицей Остоженкой в Москве. В этом переулке Анне Ахматовой довелось жить в 1918 году; несмотря на то, что ее тогдашнее пребывание в новой столице было достаточно кратким, она не раз возвращалась памятью к этим местам - очевидно, они многое значили в ее жизни. (Переулок расположен рядом с женским монастырем, наименованным в честь Зачатия св. Анны; св. Анна, по преданию, - мать девы Марии. Дом, в котором жила Анна Андреевна, - о нем ниже - находится в ближайшем соседстве с монастырем. Несомненно, Ахматова не могла не обратить внимания на это обстоятельство: место, которое назначила ей в Москве судьба, оказалось как бы ей соименным - несмотря на то, что она получила имя в честь другой Анны, евангельской Анны-пророчицы). В записной книжке, которую Ахматова заполняла с весны 1961-го по осень 1963 года (отдельные записи добавлялись в 1964-м), содержится план задуманной ею книги «Мои пол века» (19101960). План состоит из 20 пунктов. Пункты 12 и 18 фиксируют пребывание в Москве в 1918 году: «Москва в 1918 (3-ий Зачатьевский»); «Москва в 1914. (С вокзала на вокзал через Кремль. Накануне войны 1914). В 1918 - Третий Зачатьевский. Голодная Москва»¹⁴. В другой записной книжке (июль 1964 - январь 1965) встречаем краткую запись о переулке у Остоженки: «Третий Зачатьевский (1918 г.) с Вл<адимиром> К<азимировичем> Ш<илейко>»¹⁵. В книжке, хранящей записи, сделанные Анной Ахматовой в самом конце жизни (конец февраля - начало марта 1966), в перечне, озаглавленном «Даты (малый список)», содержится более значимое упоминание: «Москва (первая) с Ши- лейко. III-й Зачатьевский, 3? Осень 1918. С Вл<адимиром> Каз<имировичем> Шилейко. Стихи.»¹⁶.

3-й Зачатьевский переулок, д. 3.1990 г. Фотография Л. Видгофа

Домовая книга дома № 3 в 3-м Зачатьевском переулке. 1918 г. ГБУ ЦГА Москвы. Отдел хранения документов после 1917 г. Ф. Р1331. Оп. 8. Д. 114. Фотография Л. Рыбиной

Возможно, ахматовское выражение «Москва (первая)» говорит о первом приезде в старую, ставшую новой, столицу именно с В. Шилейко. Однако не исключено, что речь идет о «первом» настоящем знакомстве с городом - ранее Ахматова только бывала в Москве, «останавливалась» в Москве, но не жила в ней. «Голодная» Москва 1918 года могла остаться в памяти Ахматовой как «первая» - поскольку в это время Москва впервые по-настоящему вошла в ее жизнь. (Добавим, что это первая запись о Москве в цитируемом списке дат.)

Не раз говорила Анна Андреевна об этой поездке в Москву в беседах с П. Н. Лукницким. Приводим его записи на интересующую нас тему: «1918 (?). Ездила в Москву с В. К. Шилейко. У него был мандат, выданный отделом охраны памятников старины и подписанный Н. Троцкой, удостоверяющий, что ему и его жене (АА) предоставляется право осматривать различные предметы, имеющие художественную ценность, и накладывать на них печати»¹⁷; «1918 <...> 1 или 2 августа АА уехала с Шилейко в Москву»¹⁸.

Упомянутая в разговоре с П. Лукницким «Н. Троцкая» - жена Л. Д. Троцкого Наталья Ивановна Седова-Троцкая.

В мае 1918 года в Народном комиссариате просвещения был создан отдел по делам музеев и охраны памятников искусства и старины («музейный отдел» Наркомпроса). Н. И. Троцкая возглавляла отдел с июня 1918 года в течение почти десяти лет. «Накладывать печати» на предметы, «имеющие художественную ценность», - значило ли это «готовить их к последующей реквизиции»? Судя по тому, что известно о работе музейного отдела, - дело обстояло так далеко не всегда. Напротив, во многих случаях работники музейного отдела спасали от конфискации, разграбления и уничтожения памятники старины, книги, разного рода коллекции и пр. И, вполне вероятно, Владимир Шилейко и Анна Ахматова могли участвовать в этой работе спасения.

В одной из вышеприведенных записей Ахматовой назван (с некоторым сомнением) и номер дома в 3-ем Зачатьевском переулке, в котором Анна Андреевна и В. К. Ши- лейко жили, - «3?». Это предположительное краткое упоминание является свидетельством замечательной памяти автора записи: как неопровержимо доказывают найденные и опубликованные архивистом Л. А. Рыбиной архивные материалы, Ахматова в 1966 году не ошиблась в номере дома, где она прожила не так уж долго - вторую половину августа - почти полвека тому назад.

Дом 3 - в основе «послепожарный» московский дом, выстроенный в наиболее старой части еще в 1816 году. В начале XX века принадлежал Коробовым (вплоть до 1917 года). При них у дома появилась жилая пристройка в стиле модерн. С 1903 по 1907 г. в этом доме жил с семьей Ф. И. Шаляпин.

Хотелось бы обратить внимание на еще одно обстоятельство. Согласно одной из записей П. Лукницкого, Анна Андреевна с В. К. Шилейко уехали в Москву «1 или 2 августа». Однако домовая «книга для записывания лиц, проживающих в доме Коробовой под № 3 по 3-му Зачатьевскому пер. на 1918 год», цитируемая Л. Рыбиной, свидетельствует, что квартиру № 2 (видимо, во втором этаже) приезжие из Петрограда «Шелейко [так! - Л. В.] Владимир и Шелейко Анна Андреевна» занимали с 15 августа по 1 сентября¹⁹. Даже учитывая обстановку в стране в 1918 году, трудно представить, что поездка из Петрограда в Москву могла длиться около двух недель. (Можно предположить, конечно, что до размещения в отведенном им жилье в 3-ем Зачатьевском они жили определенное время в Москве где-либо еще. Но это очень маловероятно, и на этот счет нет никаких свидетельств.) В своей «Летописи жизни и творчества Анны Ахматовой» В. А. Черных пишет: «1-е февраля 1918 г. специальным декретом ВЦИК и Совнаркома было объявлено 14-м февраля. <...> Однако Ахматова и многие другие люди ее круга “не приняли” этой реформы и еще много лет продолжали датировать свои произведения и частные письма по “старому стилю датирован”. Постепенно, ко второй половине 20-х годов это неприятие стало непоследовательным. Во многих случаях оказывается невозможным точно определить, по какому стилю датирован тот или иной факт или документ. В настоящем издании приняты следующие, поневоле компромиссные приемы датировки. [И несколько ниже В. Черных сообщает об одном из таких приемов - Л. В.:] В тех. случаях, когда не удается точно установить, по какому стилю датирован в источнике данный факт или документ, он включается в Летопись по дате оригинала, предшествуемой звездочкой. Таким образом обозначение даты: ¹⁹Ноября 15 может означать и Ноября 15 (2) [в скобках - дата по старому стилю - Л. В²⁰. В своей «Летописи.» В. Черных, цитируя вышеприведенную и нами запись Лукницкого, приводит дату отъезда Ахматовой и В. К. Шилейко из Петрограда с предваряющей звездочкой: «²¹ Августа 1 или 2. “А. А. уехала с В. К. Шилейко в Москву”».

Во втором издании «Летописи жизни и творчества Анны Ахматовой» дата отъезда Ахматовой и Шилейко из Петрограда в Москву обозначена так: «Августа 14 или 15 (1 или 2)»²¹. Звездочки при дате нет; исправление существенное и правильное. В новейшем издании «Летописи» дата отъезда Ахматовой и Шилейко из Петрограда указана еще более определенно: «Августа 14 или 15», причем дается и ссылка на обнаруженные Л. А. Рыбиной сведения в домовой книге²². Добавим только - есть все основания полагать, что выехали они из Петрограда 14 августа. Дело в том, что самый быстрый поезд из Петербурга в Москву, курьерский, в благополучное время (в «мирное время», как стали говорить позднее), в 1913 году, проходил расстояние между столицами за 9 часов 30 минут. Прибывал в Москву он утром, в 8.55. («Красная стрела» в 1931 году шла 10 часов.) Трудно представить, что в августе 1918 года Ахматова и Шилейко могли выехать из Петрограда утром 15-го, в этом же день прибыть в новую столицу и «прописаться» (а ведь запись в домовой книге свидетельствует об их проживании в доме 3 в 3-ем Зачатьевском с 15 августа).

Таким образом, основываясь на документе, обнаруженном Л. А. Рыбиной, можно утверждать, что П. Лук- ницкий в данном случае записал, со слов Ахматовой, дату отъезда по старому стилю; в домовой же книге даты должны были проставляться, очевидно, в соответствии с официально принятым порядком летосчисления. Таким образом, можно считать практически доказанным, что встреча Анны Ахматовой и Мандельштама в 3-ем Зачатьевском переулке не могла состояться ранее 15 августа (н. ст.) 1918 года.

Собственно говоря, и сам П. Н. Лукницкий именно в связи с этой поездкой Ахматовой и Шилейко в Москву отмечает возможную стилевую путаницу, записывая слова Анны Андреевны: «В августе 18 года с В. К. Шилейко уехала в Москву, в сентябре мы приехали на несколько дней вместе в Петербург и опять уехали в Москву. (Тут стили уже мешаются, начинается путаница стилевая. - если не “стильная”!), [в скобки помещено, видимо, замечание П. Лукницкого - Л. В.] Пробыли там (в Москве) недолго и совсем вернулись в Петербург». Где остановились Ахматова и Шилейко в Москве в сентябре, неизвестно; вероятно, в том же доме в 3-ем Зачатьевском переулке, однако документальных свидетельств на этот счет не имеется.

В какой атмосфере встретились в 3-ем Зачатьевском Ахматова и Мандельштам? Не вдаваясь в обстоятельства, отметим только трагический колорит написанного позднее стихотворения-воспоминания «Третий Зачатьевский» (1940):

Переулочек, переул...

Горло петелькой затянул.

Тянет свежесть с Москва-реки,

В окнах теплятся огоньки.

Покосился гнилой фонарь -

С колокольни идет звонарь...

Как по левой руке - пустырь,

А по правой руке - монастырь,

А напротив - высокий клен

Красным заревом обагрен,

А напротив - высокий клен

Ночью слушает долгий стон.

Мне бы тот найти образок,

Мне бы снова мой черный платок,

Мне бы невской воды глоток²³.

(«Горло петелькой затянул...». Ахматовский образ топографически точен: 2-ой и 3-ий Зачатьевские переулки, опоясывающие монастырь, образуют, вместе с Коробейниковым и Молочным, нечто вроде петли, и дом 3 по 3-ему Зачатьевскому находится внутри этой «петельки»).

А в стихотворении «Ночью», созданном в Москве 1918 году, декларируется уход в себя, сведение до минимума контактов с окружающим миром:

Стоит на небе месяц, чуть живой,

Средь облаков струящихся и мелких,

И у дворца угрюмый часовой

Глядит, сердясь, на башенные стрелки.

Идет домой неверная жена,

Ее лицо задумчиво и строго,

А верную в тугих объятьях сна

Сжигает негасимая тревога.

Что мне до них? Семь дней тому назад,

Вздохнувши, я прости сказала миру.

Но душно там, и я пробралась в сад

Взглянуть на звезды и потрогать лиру²⁴.

В «Листках из дневника», вспоминая революционные годы, Ахматова отмечает: «Особенно часто я встречалась с Мандельштамом в 1917-1918 гг. ... <...> ... Мне пришлось объяснить Осипу, что нам не следует так часто встречаться, что это может дать людям материал для превратного толкования наших отношений. После этого, примерно в марте, Мандельштам исчез. Тогда все исчезали, и никто этому не удивлялся»²⁵.

В мае - июне 1918 года Мандельштам бывает в Москве, приезжая из Петрограда, а затем и поселяется здесь; в это время он создает стихотворения «Когда в теплой ночи замирает.», «Телефон», «Сумерки свободы» («Прославим, братья, сумерки свободы») (московские впечатления той поры отразились и в стихотворении «Все чуждо нам в столице непотребной.» - хотя впервые оно было напечатано в Киеве в 1919 году). «В Москве Мандельштам становится постоянным сотрудником “Знамени труда”, - пишет Ахматова. - Таинственное стихотворение “Телефон”, возможно, относится к этому времени»²⁶. И, после этих слов, Ахматова помещает в «Листках из дневника» полный текст упомянутого стихотворения. В 1919 году Мандельштам действительно «исчезает» - едет в феврале в Харьков, потом в Киев и далее на юг; в Москве и Петрограде он снова появится только в октябре 1920 года. Не исключено, что стихотворение «Телефон» (написано в Москве в начале июня 1918 года; беловой автограф сохранился в архиве Н. В. Рыковского, сотрудника газеты «Раннее утро»; впервые было опубликовано в составе ахматовских «Листков из дневника» в нью-йоркском альманахе «Воздушные пути» - в № 4 за 1965 год) Ахматова могла услышать от Мандельштама еще в конце лета - начале осени 1918 года, когда она жила в Москве. Впрочем, это лишь предположение. Газета «Знамя труда» также, конечно, упомянута Ахматовой не случайно. На страницах этой газеты был опубликован мандельштамовский «гимн» «Сумерки свободы» (в номере от 24 мая 1918 г.). «Революция была для него [Мандельштама - Л. В.] огромным событием, и слово народ не случайно фигурирует в его стихах»²⁷, - утверждает Ахматова в «Листках из дневника», выделяя слово «н а р о д». Очевидно это отсылка к «Сумеркам свободы», где народ именуется, в обращении к нему, «солнце» и «судия».

«Снова и совершенно мельком я видела Мандельштама в Москве осенью 1918 года»²⁸ обиделся на меня и совсем перестал бывать на Боткинской [в Петрограде, где он часто бывал у Ахматовой, пока она не дала ему понять, что слишком частые встречи нежелательны - Л. В. ]. Однако тогда все вокруг было так раздрызгано, бесформенно, кто-то уезжал навсегда, кто- то не навсегда ..., что исчезновение О. М. меня не удивило. О. М. в 3-ем Зачатьевском»²⁹.

С 1 июня 1918-го по середину февраля 1919 года³⁰ Мандельштам работал в Наркомпросе - служил в должности заведующего подотделом (также упоминается в документах как «секция») эстетического воспитания учащихся Отдела реформы школы³¹ (в связи с этой работой написана его статья «Государство и ритм»). Наркомпрос располагался тогда в бывшем Катковском лицее (Остоженка, 53) - в десяти минутах ходьбы от дома в 3-ем Зачатьевском переулке, где жили в августе 1918 года В. Шилейко и Ахматова. Нельзя не отметить, что они получили «право на жительство» в доме № 3 как работники того же учреждения, в котором служил тогда Мандельштам: в домовой книге указано, что «Шелейко» [так! - Л. В.] Владимиру и Анне Андреевне «выдано удостов. народным комиссариатом по просвещению отд. по дел. муз. и охраны пам. искуст. [так! - Л. В работе отсутствовал и находился в Петрограде, но 13 августа, незадолго до приезда Ахматовой в новую столицу, он уже был в Москве: ему в этот день пришлось отвечать на обвинение в «манкировке занятиями»³².

Выразительное описание работы Наркомпроса в интересующее нас время дает в своих «Записках писателя» Е. Г. Лундберг. Мандельштама он характеризует недоброжелательно, но поэта в нем признает.

Речь идет об августе 1918 года (особенности правописания цитируемого текста сохранены):

«Начинаю работу в отделе реформы школы в Комиссариате Просвещения. Огромный зал в здании Лицея [имеется в виду здание бывшего Катковского лицея в Москве - Л. В.]. У окон столики. Стол реформы словесности, эстетического воспитания, естественных наук, гигиены, первоначального обучения. В углу сдвинуто несколько столов - тихо жужжат старые и молодые отвлеченного вида люди - комиссия физиков вырабатывает новые методы преподавания. Азбучная комиссия делится на двое: враги и защитники азбуки. Спорят гневливо - видно давно. От стола к столу переходит формула - т р у д о в ы е п р о ц е с с ы - нарастает на школе огромный горб этих процессов, к горбу пригоняются хилые ноги, руки и голова. Здоровая практика умеренного Запада тонет в сектантских преувеличениях.

вздорные речи - но бывает и вдохновение»³³.

В следующей цитате говорится о сентябре 1918 года:

«Работа моя разрастается. Вместе со мной служат - издатель С., знаток и любитель фарфора М. В., педагогич- ка А., педагог Г., поэт М., режиссер Д.

<...>

М. - талантливый поэт и предатель по натуре. В работе он не участвует, только в заседаниях. Он сладок, когда ему худо, небрежен, когда добьется желанного, и холодно-тих, полумертво-тих, когда в маленькой некрасивой голове его слагаются новые стихотворения. Если бы он сделал еще больше гаденьких дел, чем делает здесь - все равно на него нельзя сердиться. Не оттого, что он большой поэт. Он - тонкий, неуверенный и не большой. Но - поэт. И я думаю, наедине с собою он либо спит животным сном и видит во сне женщин, либо томится презрением к себе. И в первом и во втором случае возможность осуждения отпадает.

³⁴.

В более позднее издание «Записок писателя» приведенная выше часть текста вошла с небольшими изменениями, только сослуживец-поэт обозначен «X.»³⁵.

(В одном из мест «Записок писателя» 1930 года Лунд- берг прямо упоминает Мандельштама - текст относится к 1919 году: «О. Мандельштам пронес через Киев маску нарочитого ничтожества и лживости и вино стихов прекрасносухих и неожиданных, для которых слова отбирает скряга, а образы и звуки приподняты над днем, как хоругвь.»*. В издании «Записок писателей» 1922 года этого пассажа нет.)

Виделись ли Мандельштам и Ахматова в Москве 1918 года действительно «мельком» или их общение было несколько более интенсивным, мы установить не можем. Во всяком случае, есть все основания предполагать, что Мандельштам познакомил Анну Андреевну со своими стихами этой поры. Встреча с Мандельштамом в революционной Москве была для Ахматовой, несомненно, важна, почему она и считала нужным обязательно упомянуть ее в своих воспоминаниях о поэте.

Восемнадцатый год! Достаточно только напомнить о некоторых событиях той поры, чтобы можно было почувствовать дуновение ветра этого невероятного времени:

- 20 января церковь отделяется от государства, все имущество религиозных организаций объявляется народным достоянием;

- 27 января отменяется частная собственность на землю;

- 3 марта подписан Брестский мир;

- 3 июня национализируются художественные собрания;

- 6-7 июля - восстание левых эсеров в Москве; в июле вспыхивают антибольшевистские мятежи в Ярославле, Рыбинске и Муроме;

- в ночь с 16 на 17 июля - расстрел царской семьи;

- 20 июля эсер Сергеев убивает комиссара по делам печати, пропаганды и агитации В. Володарского;

- 4 августа закрываются все «буржуазные» газеты.

И события непосредственно интересующего нас временного отрезка:

- 30 августа Л. Каннегисером был убит председатель ЧК Петрограда М. Урицкий;

- в этот же день в Москве на заводе Михельсона совершается покушение на Ленина;

- 5 сентября провозглашается «красный террор».

Ощутимо проявило себя время и в скупых строчках квартирной книги - записи о получении продовольственных карточек говорят сами за себя. «Тогда же, 15 августа, в день прописки, - отмечает Л. Рыбина, - А. А. Ахматова и В. К. Шилейко получили две хлебные и две продовольственные карточки. Об этом свидетельствует запись рядом со штампом “Карточное бюро Пречистенского Комиссариата”: “Выд. 2 хл., 2 пр. 15/8 Сах. не получ.” (вторая часть записи читается как “Сахар не получен” - Л. Р.)»³⁶.

Как свидетельствует домовая книга, В. К. Шилейко снова поселился здесь, уже один, 8 февраля 1919 года (точнее, в книге указано «8 февраля 1918», но это явная описка), и тот же «В.», который выдавал карточки ему и Анне Андреевне в августе 1918 года, выдал Владимиру Казимировичу и теперь, «10/II», «1 хл 1 пр 1 пап» - последнее сокращение этой трехчастной формулы означает, очевидно, «папиросы». Запись в графе «Куда и когда выбыл; подпись полицейского чиновника» (использовалась еще «старорежимная» книга; эти записи делались, естественно, другим лицом, ответственным за прописку и подписывавшимся «М Д») говорит о том, что Владимир Казимирович уехал отсюда «на фронт». Под этими словами стоит неясная, причем зачеркнутая дата (число читается явно как «28», но какого месяца - сказать точно затруднительно). Под этой записью имеется другая: «6/X 1919», говорящая, видимо, о дне очередного просмотра книги тем же ответственным лицом. Обозначенную в квартирной книге причину отъезда В. К. Шилейко из дома в 3-ем Зачатьевском в 1919 г. - «на фронт» - можно рассматривать, видимо, как фиктивную: насколько нам известно, никаких данных о пребывании Шилейко в этом году на каком-либо фронте не имеется. Ведь и против имени «Анны Андреевны Ше- лейко» [так!] тот же «МД» проштамповал в той же графе, где регистрировалось прекращение прописки (именно проставил в данном случае штамп, а не записал): «13 окт. 1919» (куда уехал в данном случае «жилец», не говорится). К этому времени Анна Андреевна уже более года как не жила в Москве.

Вернемся к августу 18-го. Уже многое было пережито и увидено (и предвидено). Еще в дни «революции Керенского» Ахматова говорила Б. Анрепу: «Будет то же самое, что было во Франции во время Великой революции, будет, может быть, хуже»³⁷³⁸, а в декабре 1917 года адресовал ей стихотворение «Кассандре», в котором предсказал ее будущее: одиночество среди беснующейся дикой толпы. Совсем недавно, в конце июня или начале июля 1918 года, поэт разорвал выхваченные из рук Я. Блюмкина некие чекистские бумаги; после этого в страхе скрывался от чекиста. А в стихотворении «Все чуждо нам в столице непотребной. » Мандельштам сказал с афористической ясностью: «...страшный вид разбойного Кремля».

Время было голодное, страшное - и необыкновенное. Трагедия перестала быть литературным жанром и стала жизнью. Мандельштам писал о «невыносимом гнете» власти и, наряду с этим, о пробудившемся народе. «В кипящие ночные воды / Опущен грузный лес тенет. / Восходишь ты в глухие годы - / О солнце, судия, народ» («Прославим, братья, сумерки свободы.», 1918)³⁹. Народ пробудился, и так должно быть, и это надо принять. Несомненно, образ восходящего народа-солнца (может быть, по аналогии с выражением «король-солнце»?) никак не поверхностно-восторженный. Поднимающийся народ - «<судия», и суд его не будет мягкосердечен. В русской поэзии слово «судия» не может не вызывать в памяти лермонтовское «есть грозный судия.». Не обладая достаточными познаниями в области лермонтовской текстологии и, соответственно, не имея ни в малейшей степени намерения вмешиваться в спор о том, «как правильно» - «есть грозный суд» или «есть грозный судия», заметим только, что в многочисленных публикациях «Смерти поэта» XIX-го - первой половины XX-го вв. встречается второй вариант, «есть грозный судия»; таким образом, он мог восприниматься в мандельштамовское время как адекватно лермонтовский. Лермонтов писал, несомненно, о суде Божьем - хотя поэт, еще в 1830 году заявивший: «Настанет год, России черный год, / Когда царей корона упадет.» («Предсказание», 1830) и приветствовавший Французскую революцию («30 июля. [Париж] 1830 года»; в этом стихотворении идет речь и о будущем «окончательном» Божьем суде, причем употреблено именно слово «судия»: «Когда появятся весы / И их подымет судия .»⁴⁰), не исключал, очевидно, возможности проявления Божественной справедливости также в форме земного возмездия. Мандельштам именует «судией» революционный народ, и слово «судия» в стихотворении о «сумерках свободы» вызывает в памяти лермонтовское определение: «грозный». Суд будет грозный. Тем не менее Мандельштам в это время был увлечен, захвачен трагическим величием происходящего. При полном сознании масштабности перемен Ахматова была настроена далеко не столь патетично (сравнивать народ с восходящим солнцем она не была склонна).

Столько еще было впереди!